Я впрягаюсь в рабочую лямку

Я впрягаюсь в рабочую лямку

— Ну и повезло же тебе! В рубашке родилась, что ли? Записали в бригаду Мадаминова!

Я скорее смущена, чем обрадована:

— Но они ремонтируют разорванные шапки с фронта. А я не умею шить: иголка — оружие, которым я владею хуже всего.

— А нам вовсе и не нужно что-то делать лучше. Нам нужно устроится лучше. Чтобы нам бы-ло лучше. Работа в тепле и не тяжелая!

Мне трудно рассуждать по-лагерному. Меня трудно перевоспитать, как это принято в исправительном лагере.

Но я довольна. Цех большой, и после работы можно прикорнуть где-нибудь в уголке или под столом, на куче рваных шапок, и не идти в барак Феньки Бородаевой. Какое блаженство — спать, скинув обувь! Мягко, тепло. В благодарность за это «блаженство» я беру на себя кое-какие дополнительные обязанности: приношу воду, делаю уборку, хожу в прачечную за «сырьем» — выстиранными шапками, ведь с фронта привозят их окровавленными. Выполнить норму мне сначала нелегко, но старание возмещает нехватку умения.

Другим залатать и натянуть (распялить) на болванки 50 шапок дается легко, и они успевают еще пошить на сторону для нелегального заработка. Камнева перешивает казенные мешковатые платья, придавая им модный вид (женщины есть женщины, и в заключении — не меньше, чем где бы то ни было; им нужно подороже себя продать, и внешность должна быть авантажной[34]. Вера Николаевна Воропаева шьет бюстгальтеры. Старичок Капинус, наладчик Касымов и сам Мадаминов тоже что-то перешивают, крадучись, исподтишка.

Работая все время не разгибая спины, я справляюсь со своей нормой. Раз и навсегда приняв решение не стремиться к выгоде и нелегальным заработкам, я никому не завидую. Охотно сама рассказываю обо всем, что может интересовать моих новых товарищей, и еще охотней выслушиваю их повествования. У каждого — своя история, и что ни история, то горе. Вся бригада — политические, улова 1937 года или члены семьи.