И.И. Лесной

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

И.И. Лесной

15 декабря 1970. Париж

Милая моя Лисичка-Ириночка!

Вот и опять год прошел, и опять не сделано и половины из того, что хотелось сделать. Приходится уже к этому привыкать, энергии что-то убавляется. Твое пасхальное письмо передо мной, и ты снова со мной заговорила… И стихи трубадур запел… Помнишь, ты мне написала песнь трубадура?

Ну, так рассказать про мою парижскую жизнь, говоришь?

Вот сижу на пятом этаже, спускаю из окна золотые косы, чтобы по ним золотой принц залез. А он не лезет. Только арабы, кото­рые работают напротив на постройке дома, машут мне руками. А шум от этой стройки был все лето такой, что я не только о стихах опять забыла, но и как меня зовут. Это — Париж.

Но это, конечно, не все. Есть и другие улицы, зело красивые, и по ним приятно пройтись. Только что-то редко прохаживаюсь, все больше тороплюсь и ныряю в метро. Там и читаешь надписи: Опера… Этуаль… Конкорд. Вынырнешь, и правда, Конкорд, как живой. Но Конкорд Конкордом, а надо в магазин. И вот тут-то конец не только твоему «Высшему Я», но даже бренную оболочку в такой вид приведут, что еле до обратного метро ноги уволочишь. Это — Париж

Но ты не пугайся. Есть и другое. И Лувр есть, и Джиоконда все так же там загадочно улыбается… И мне улыбнулась, а на уме-то у нее что-то свое, я посмотрела, посмотрела… и даже неудобно стало, не знаю, с чего это она такая.

И другие выставки картин тоже смотрела, вот, например. Шагал, у которого и коровы, и скрипки, и все прочее летает по воздуху, никого, впрочем, не задевая. А от Гойи вообще пришла в замешательство — то ли радоваться таким хитрым краскам, что сами светятся в темноте, то ли вообще повеситься оттого, что жизнь так ужасна…

Нет, правда, я валяю дурака, но на меня здорово действует живопись. И все же я редко хожу в музеи, всегда есть что-то срочное, да и ежедневные обязанности отнимают много времени <…>. С литературным Парнасом у меня ничего не получилось, их осталось мало, и эти остатки обременены заботами или старостью. А молодые — офранцузились.

Вот теперь болен Горбов, редактор «Возрождения». Остается надеяться, что он возродит «Возрождение», когда сам возродится. Я почему-то все время болтаю чушь, но мне в самом деле очень грустно от этого. И еще я очень разочарована, только не признаюсь в этом, но факт в том, что стихи, которые так поперли из меня первое время в Париже, совсем пропали.

Еще про Австралию? А страница уже кончается. Самое трудное — это вставить новую, а потом уже не остановиться до конца. Во всяком случае, тогда я воображаю, что разговариваю с тобой.

Так вот, Австралия. Австралии я не видела, видела только Сидней и его пригороды. И была там всего десять дней, так что видела в полусне, так как замоталась. Миши Волина не видела, он уже уехал в Америку. Видела моих очень старых знакомых по Харбину. 90-летняя мама моей подружки[131] укладывала меня спать, укрывала, как маленькую, грелку сунула, перекрестила, и надо мной сияла иконка с лампадкой. За эту одну ночь у них я отоспалась за все бессонные ночи в отеле. И так мне было сладко, словно мне пятнадцать лет и словно опять я сплю у них в Маоэршани <…> такая душевная, светлая старушка <…>.

А вообще Сидней после Таити и после Новой Зеландии испугал меня расстояниями и показался неуютным. Но зато люди живут в пригородах, там тебе прямо Модягоу, даже уборные снаружи, и, по-моему, так жить нормальнее, чем на каких-то этажах <…>.

Я рада, что у тебя нашелся твой «уголок». Любишь ли ты его? Из-за «уголка» я давно и мрачно переживаю. Только что-нибудь налажу — уезжать. Да и квартира, где нет именно моего уголка, это уже не то <…>.

Пожалуй, мой домик в Ханьчжао Роуд я любила больше всего. И последнюю мою комнату перед замужеством тоже любила. Долго держала ее, даже когда уже переехала в важную квартиру с мужем, приходила иногда, сидела одна <…>. Привыкнуть нелегко к чужим привычкам.

Я рада, что тебе понравилось «Гроза идет»[132]. Вот и не отдавай меня колдуну, пиши А розы я люблю больше всего такие, знаешь, розовато-золотистые <…>.

Ну вот, так и есть, кончается второй лист. У меня масса дел, масса писем. Да я к тому же должна собираться: еду в Союз на Новый год и Рождество, так как очень больна в Киеве моя тетя и я боюсь ждать до весны.

Целую тебя, моя букашка, и люблю.