28 апреля <1960>. Париж
28 апреля <1960>. Париж
Христос воскресе!
Это моя первая одинокая Пасха — и до чего мне грустно.
Дорогая моя Лира,
Простите, что я так давно Вам не писала. Но думала я о Вас очень много и очень нежно. Отчего? Оттого, что Вы играете большую роль в моей грустной жизни. Чем? Йогой — и вообще тем, что существуете, моя милая Лира, и такая прелестная.
Ваши книги я с благодарностью получила. И с большой пользой — каждый день делаю гимнастику и очень в ней успела. Не удается мне только сесть лотосом — ужасно твердые у меня колени, никак не могу их уложить. Зато и кобра, и все остальное — кроме стояния на голове — проделываю довольно легко.
Но вот с языком дело не выходит, никак им не заткну горло — а Вы? А ведь это избавляет от старости и смерти. И подбородок класть на грудь не умею – в 4 сант<иметрах> от сердца. Все, что не для меня. Все же я многому научилась благодаря Вам. И сама себе удивляюсь
Но начинаю сильно ощущать отсутствие гуру.
Я, например, когда закрываю глаза во время гимнастики, часто вижу большой (более или менее) глаз. Иногда как будто в сиянии. У нас тут Терапиано — поэт и критик — тоже занимается йогой. Он об этом, т.е. что видят глаз, что-то слышал. И советует мне перестать заниматься одной, а то может выйти нехорошо для меня. Посоветуйте, Лира.
Будьте моим гуру. У меня в волосах очень много электричества — треск на всю комнату, когда я расчесываю волосы. И в руках тоже.
Но вот что скверно — я все время больна и никак не могу поправиться, несмотря на все старания — и лечение. Лечат меня уже полгода беспрерывно, а я все слаба ужасно.
Ваша Алиса куда-то делась, т.е. бросила меня совсем, — а так довольно мила. Но я таких не очень люблю — какая-то безответственная. Притом я ненавижу цепляться за людей — Вы прислали мне адрес еще одной нашей приятельницы — позвонить ей? Я еще не звонила, но адрес и телефон ее спрятала.
Теперь у меня к Вам, моя прелестная Лира, просьба. Пожалуйста, пришлите мне маленькую мужскую йогическую шапочку. Тут у двух старичков такие имеются, получили из Индии, просто в письме.
Наш директор так пленился шапочкой, что просил, не может ли ему кто-нибудь такую выписать. Такую, как у Неру. Выяснилось, что йоги таких вовсе не носят. Он милый и ко мне хорошо относится. Если Вам не трудно, положите такую беленькую шапочку в конверт и пришлите мне. Очень, очень обяжете — до чрезвычайности.
Напишите, что Вы делаете и все ли в Вашей <жизни> как Вам хочется. Есть ли у Вас там настоящие друзья и кто они? Мне все интересно. Про Вашего мужа мне рассказывала Алиса и показывала его рисунки. Кажется — вполне очаровательный человек. Надеюсь, что Вы счастливы. Но ведь быть счастливой все-таки трудно, даже когда все для того имеется.
Помогает ли Вам в этом йога?
Я собираюсь летом в Нуеге на целый месяц — и решила во что бы то ни стало совсем выздороветь — или умереть. Так больше не могу продолжать. Хвораю, как романтическая героиня от горя. Это хорошо было в XIX веке, а в наше время неприлично и глупо. Сознаю, но от того не легче.
А жить все-таки хочется.
Бедная Мэри пишет грустно. С Америкой у нее ничего не вышло. Мне ее очень жаль. Ей еще хуже, чем мне.
У меня такой странный характер, что я, несмотря на горе, веселюсь и смеюсь, а она кажется всегда грустна. Напишите ей — она Вас очень любит. И очень одинока — как я.
А мне, пожалуйста, пришлите Вашу карточку — без возврата. Хочу Вас повесить на стенку. Снимитесь в фото-матон[175], будьте милой. Мне очень хочется — Вы мой гуру.
Нет, крестной мне не очень к лицу быть, как-то не подходит… И никогда не была — никакой — матерью. А жаль. Были бы у меня сыновья и дочери сейчас — мне это казалось бы чудом, абсолютно невозможным. И представить себе не могу.
Простите, что пишу так скучно.
Третий день лежу, простудилась немного, и сразу стало совсем плохо. И сердце кувыркается, особенно ночью.
Целую Вас, дорогая Лира.
Всегда Ваша