Н. М. Крук

Н. М. Крук

26 декабря 1997. Сидней (Австралия)

Дорогая Лашенька,

Перечла странички твоих писем — апрель, июль, ноябрь — боюсь, что где-то плавает одна страничка, но того, что перечла — достаточно: я с тобой, в доме, где растворяется время в работе и добрых намерениях и недовольстве собой (точно как у меня), в Париже с Герра и Петровым, в твоих воспоминаниях о поездках и встречах «во времена оны». Знаешь, я понимаю Линника и всех остальных, желающих восстановить твое, наше прошлое — им это интересно не только как материал (это, конечно, тоже), но и как утонувшая Атлантида, и все это в ретроспективе плюс экзотика твоей жизни!..

Но оттого, что наступила старость,

Чему и тело иногда не верит,

Что времени осталось капля, малость,

А сердце бредит…

А дальше что? И вообще, как это выразить? Стихи возникают редко, но вдруг, именно от солнца, либо музыки, либо просто мгновенного удовлетворения «в собственной коже» возникает теплое и неплохое стихотворение <…>.

Печатаю на столе в столовой и за этим же столом Фимка[169] строчит шахматную статью, заказанную ему журналом в Израиле. В духовке жарится моя курчонка <…>. За завтраком слушали присланную мне Штейном магнитофонную запись — он регулярно выступает по радио с литературной программой. Хочет узнать мое мнение — программа о дальневосточных, а вернее, о русских поэтах Харбина и Шанхая. Выступает он с пафосом, и, хотя явно эрудирован и предан русской поэзии, мне кажется, у него своего рода «прогумилевская предвзятость». Можно ли так выразиться? Он пишет о колоссальном влиянии Гумилева на харбинских поэтов, а затем цитирует Щеголева, написавшего, что если бы Гумилев стал врагом России (подразумевая войну с Германией), то «не надо нам и Гумилева», а также Мэри Крузенштерн, написавшую, что. хотя она еще хранит Гумилева, — ей ближе Симонов[170]. Штейн называет это предательством и говорит, что Мэри была наказана Музой, ибо после этого стихотворения и до предсмертного, продиктованного Мэри Визи стихотворения, посвященного польской прабабушке, она не писала ни одной строчки… Правда ли это?

Считаю, что он не прав — многие искренне болели за свою родину <…>.

Под конец. Рассмешить? Огорчить? Помнишь, у нас есть деревянный альбом с джонкой и иероглифами? Он полон старых фото: твоей свадьбы, нас у тебя в Ханчжоу… Так вот, порвались кожаные скрепы, и мы отнесли его поправить сапожнику. Сапожник из армян, с большими сентиментальными глазами, возвращая нам альбом, он признался, что посмотрел его. Открыл первую страницу (мы с Фимкой во Французском клубе), спросил: «Это вы? Знаете, я всплакнул, глядя на эти фото… Что делает с людьми время!» Милый человек.

Крепко тебя обнимаем и целуем…