17 декабря 1970. Париж

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

17 декабря 1970. Париж

Дорогой Валерий!

<…> Я занята своей предстоящей поездкой в Киев — моя тетя очень больна, и все мне пишут, что она только и живет тем, что ждет меня. Приходится снаряжаться по-зимнему и ехать, боюсь ждать весны. <…>

Я совсем забросила стихи — или оттого, что затормошилась, или оттого, что и здесь они никому как будто не нужны. Даже мои друзья никогда не просят почитать. Горбов болен, в госпитале, в прошлый раз, когда я звонила, мне сказали, что ему лучше. Но и он не просил стихов, просил прозу, да еще с сюжетом. Вообще никто из них никогда мне не звонит, и у меня сложилось впечатление, что или они друг с другом не встречаются, или встречаются без новых людей. Между тем они были довольны моим «дуракавалятельным» отзывом о выставке Шагала, который прошел в «Возрождении» (не под моим именем)[146]. Впрочем, я сама виновата. Я могла бы познакомиться с людьми из «Русской мысли», но до сих пор не удосужилась. Впрочем, тут и другая причина (киевская). Там тоже все остановилось. Появлялись то те, то другие люди, которые собирали наши стихи для какого-то сборника, а теперь все увяло. Мне даже Всеволод Иванов писал об этом. Он прислал мне несколько своих книг, язык у него здорово крепкий.

Весной мы уедем из Парижа в деревню, там уж не будет никакого контакта, но, может быть, не будет и такой беготни и суеты, как в Париже. Не знаю, запишу ли от тоски или просто завою на луну…

Пишете ли Вы так же много и легко, как в прошлом году? Я думаю, это как молитва у монахов: если молишься регулярно, то и выходит, а если нет — то наступает «сухость» души — не так ли? И стихи не звучат. А как хорошо, когда они звучат! Словно вот тут оно и есть – то, для чего живешь…

<…>