21 сентября 1994. Иссанжо

21 сентября 1994. Иссанжо

Дорогой Юрий Владимирович!

…На Цейлоне была проездом, вернее, проплывом (с долгой остановкой). В Индии прожила три года. На Таити — два года. Еще три года — в Индокитае и два года в Африке. Просто потому что мужа туда назначили. А может быть, не просто, а? В Индии я попала в Мадрас, прямо к учителю йоги моей первой, еще шанхайской учительницы[134]. В гнездо теософии (Адъяр), колыбель Кришнамурти и его друзей.

Таити — другая часть меня: танцы, и море, и лошади. И, может быть, инстинктивная самозащита: не усложнять жизнь. Жаль, что поздно «притянуть» Карелию. Ведь всегда мечталось — русский север, Карелия, Финляндия… Вот на днях по телевидению показывали Карелию, Кижи. Посмотрела на деревянную русскую церковку, и вдруг опять перехватило горло. Все же не получается из меня беспристрастной гражданки всего мира.

А еще недавно неподалеку от нас была церковная католико-православная служба — концерт. Приехал хор из Санкт-Петербурга. Ну, тут я совсем «разлилась». (Это не моя духовность, конечно, а скорее воспоминания и что-то свое, чего не хватает, а главное — красота ведь какая! Православный хор! Может быть, вот такая красота и открывает сердце?..)

Про танцы. В общем, танцевала я для заработка, но не только — наверное, тоже «притянула» судьбу. С детства выдумывала танцы, даже танцы деревьев. Вот ночью елки так танцуют в лесу, а дубы — эдак… Но, конечно, не очень-то нравилось танцевать, когда приходилось почти насильно…

О стихах Перелешина. Конечно, я считаю его большим поэтом. Некоторые находят, что у него блестящая техника, но недостаточно чувства. Я сужу по его лучшим стихам: там чувства сколько угодно. Но он писал так много — ведь писал как дышал, наверное, думал в рифму. Поэтому невозможно было все переживать, вот и получалось как упражнения. Кроме того, в последние годы у Перелешина часто появлялись стихи, неприятно подернутые желчью. Тем, кому не приходилось огрызаться всю жизнь, — трудно это принять. Я знала его отзывчивым, тактичным и до мелочности честным. И была в нем доброта и нежность. А также большое чувство юмора, которое, надо сказать, часто вводило его в искушение. Он мог съязвить и даже прибавить ради шутки, не считаясь, основана она на действительности или на его смешливом воображении. Меня он не обижал, но тоже ерундил немного. Например, написал о том, что Нина Мокринская и я были влюблены в одного француза. Но сколько мы ни старались, не смогли припомнить, о ком это могла быть речь.