21 июня 1970. Париж

21 июня 1970. Париж

Дорогой Всеволод Никанорович,

Я давно уже получила подтверждение о том, что Зоя Ивановна получила 40 дол<ларов>, т.е. что-то соответствующее в юанях, но все не могла написать Вам. так как замоталась: приезжали знакомые смотреть Париж и т.д.

На днях я пошлю З<ое> И<вановне> еще столько же и извещу Вас, когда она получит.

Я также получила «Молодую гвардию» от знакомой мне по балету Аллы Недлер[99] и была рада и книге, и тому, что узнала, что Алла живет тоже во Франции.

Ну до чего же Вы здорово пишете! Теперь я еще больше утвердилась в положении Вашей поклонницы: и люди живые, и природа дышит, и разворачивается действие, утягивая за собой. Один недочет: с таким напором рассказа мало. Хочется знать дальше про каждое действующее лицо, хочется, чтобы разрослась целая эпопея, в двух томах, вроде… Это не совсем рассказ, успокоенный в самом себе, с головой и хвостом, как, например, «Осеннее сено» в той же книжке.

Вот я тоже растявкалась, критикую, — а больше для того, чтобы Вы написали мне критику на мою критику, чтобы я проверила, — понимаю ли я еще что-нибудь в литературе…

Но даже и такой небольшой рассказ, не знаю, когда я смогу перевести, несмотря на все мое желание, так как мне предстоит, кажет­ся, довольно большая работа. Кроме того, француженка, с которой мы сговаривались было переводить, — уехала на каникулы.

Сколько мне можно держать эту книжку? <…>

На этом я кончаю. Мечтаю когда-нибудь повидать Хабаровск Из того, что я смутно помню, конечно, ничего не осталось… Овраги какие-то, снег в оврагах, и сухой стебель посвистывал на зимнем ветру… И телеграфный столб гудел. А потом вдруг все разрезалось пополам с треском: поезд промчался. И исчез. А я все стою. А ему никакого дела ни до меня, ни до сухого стебля. И все в таком духе.

Но Амур-то остался, течет себе…

Желаю Вам всего хорошего <…>.