Юрий Лесной

Юрий Лесной

Юрий был одним из первых, с кем я познакомился, а потом и сдружился, став работать в театре им. Я. Купалы. Приобщение к сцене у него началось едва ли не с первых дней жизни, потому что рос он в актерской семье. Отец Юрия работал директором Херсонского драматического театра, а мать — актрисой этого же театра. Отец, разумеется, тоже не сразу стал директором, долгое время он сам с успехом выступал на сценах многих театров Украины. Все это предопределило судьбу как Юрия, так и его младшего брата Сергея. Имея за плечами большой список исполненных им ролей детей всех возрастов, начиная с младенческого, Юрий поступил в Белорусский театрально-художественный институт, окончил его и был направлен на работу в театр им. Я. Купалы.

Начало у Юрия было очень интересным и многообещающим. Почти в это же время в театр пришел главным режиссером и Валерий Раевский. Он сразу заметил талантливого актера и еще нескольких таких же способных молодых ребят, среди которых были Сергей Кравченко, Анатолий Мазловский, Александр Владомирский и Фома Воронецкий. Это было поколение актеров, пришедших в театр в начале 70–х годов. Раевский был ненамного старше их, все они стали единомышленниками, вместе строили планы создания нового театра, отказа от всего старого, закостенелого и отжившего. Они любили собираться вечерами в свободное от репетиций и выступлений время и обсуждать театральные дела. Во время таких бесед, часто переходящих в яростные споры, выдвигались идеи одна смелее другой, многие из которых гут же отвергались, но были и такие, которые находили поддержку у актеров и режиссера. Однако почти ничего из того, что предлагалось, претворить в жизнь им было не суждено. Чтобы понять, почему так случилось, нужно вспомнить, какое это было время. Купаловский театр считался «придворным», начальство им было довольно, а это являлось главным критерием оценки деятельности театрального руководства, не желавшего рисковать своим благополучием и что-либо изменять без указаний сверху. На купаловской сцене тогда блистали замечательные артисты среднего поколения: Гарбук, Овсянников, Милованов, Тарасов, Макарова, Захаревич и другие. Они были в самом расцвете сил, им (и заслуженно) доставались все главные роли, артистам же поколения Юрия Лесного, шедшего вслед за ними, доставались в основном роли менее заметные, поэтому практически никто из них не смог добиться ведущего положения в театре. Время шло, труппа пополнялась молодыми актерами, моими сверстниками, среди которых наиболее заметными были Лена Иванникова, Геннадий Давыдько, Александр Лабуш, Александр Гаруцев, Виктор Манаев. Все молодежные роли понемногу переходили к нам, а на роли зрелых героев, которых было большинство среди наиболее престижных, Лесной и его друзья все еще претендовать не могли. В редких выпадавших им больших ролях играли они очень хорошо, это отмечали и зрители, и критики, но львиная доля таких ролей уходила по-прежнему к более маститым их старшим товарищам. Не хочу сказать, что судьба этих молодых артистов сложилась совсем уж трагически, случались у них и удачные периоды, например, Юрий Лесной великолепно выступал в «Трибунале» Макаенка, «Протоколе одного заседания» и «Мы, нижеподписавшиеся…» Гельмана, в «Буре» Шекспира, во многих сказках, но то, о чем они мечтали и чего наверняка заслуживали, получить не смогли.

Долгие годы Юрию пришлось играть роль Кая в спектакле по сказке Андерсена «Снежная королева». По-моему, длилось это не менее восьми лет, Лесному уже было далеко за тридцать, а он все еще продолжал выступать в роли мальчика. У руководства театра все никак не доходили руки, чтобы ввести на эту роль молодого исполнителя. Герду, кстати, играла хоть и прекрасная актриса Светлана Некипелова, но тоже в возрасте. Они только вдвоем в театре, видимо, и пользовались гримом, потому что все остальные от него давно отказались сначала от лени, а потом еще и оттого, что многих компонентов просто не достать или они чудовищно дорогие. Но как Света и Юра ни накладывали на себя «молодящий» грим, все равно к концу дня сквозь него проступали и усталость, и морщины, и другие следы прожитых лет, ведь часто играть приходилось, особенно во время школьных каникул, по два-три спектакля в день. И Юрий, и Светлана отлично все это знали и понимали, но из-за отсутствия смены вынуждены были терпеть и добросовестно исполняли свой актерский долг. Не знаю, сколько бы это еще продолжалось, но однажды, когда мальчик Кай на сцене долго никак не мог отыскать спрятавшуюся Герду, сидевшие в зале зрители, а дети всегда ведут себя очень непосредственно, решили ему помочь и хором закричали: «Дядя Кай, дядя Кай! Туда идите, ваша мама Герда там!»

Этого не смог выдержать даже такой фантастически терпеливый человек, как Юрий Лесной. А уж о Свете и говорить было нечего. В тот же вечер они положили на стол директора театра заявление с требованием немедленно снять их с роли Кая и Герды.

Все это, естественно, сказывалось на настроении актера и на постоянно растущем чувстве неудовлетворенности. Видимо, этим же объясняется и то, что Лесной контактировал больше с молодыми актерами, нежели с теми, кто был существенно старше него.

Помогло нашему сближению и совместное многолетнее мыкание по разным инстанциям в надежде получить квартиры. Особенно мне запомнилась финальная сцена этой, как мне временами казалось, бесконечной эпопеи. Побывав практически во всех кабинетах, где могли решить наш вопрос, выслушав массу сочувственных слов и обещаний, ни одно из которых не было выполнено, мы благодаря протекции Раевского в 1985 году попали на прием к заместителю Председателя Совета Министров Н. Снежковой. Нас было трое таких горемык: Юрий Лесной, Николай Кириченко, артист нашего театра, и я. В кабинете мы с улыбкой были встречены добродушной, обаятельной и очень приветливой женщиной. Слегка седоватая, с неброским макияжем, одетая, как и подобает номенклатурному работнику, в строгий костюм, она любезно предложила нам сесть и начала беседу. Ей, разумеется, уже доложили, кто мы и откуда, поэтому разговор с подачи Снежковой пошел о театре. Она проявила довольно большие познания в этом деле, хорошо знала, как оказалось, не только о театральных новинках у нас в Беларуси, но и в Москве, и Ленинграде. Ребята по мере сил поддерживали разговор, только я сидел молча и недоумевал, уже все приличия были соблюдены и пора было переходить к делу, ради которого мы, собственно, и пришли. Нас ведь предупредили, что нам отведено на все про все двадцать минут, прошло уже больше десяти из них, а мы все «решаем» театральные проблемы, а не свои. И когда до конца отведенного нам срока оставались считанные минуты, Снежкова вдруг спросила:

? Ну, а по какому вопросу вы ко мне пришли?

Я, не дав никому открыть рта, буквально заверещал:

? Квартиры… квартиры… квартиры.

Лесной остановил меня и подробно и обстоятельно рассказал о нашем квартирном положении, о котором она, думаю, знала и так, иначе бы просто не пригласила. Выслушав Лесного, Снежкова по селектору вызвала какого-то своего работника и попросила его навести справки, в самом ли деле у нас так плохо с жильем. Пока он несколько минут куда-то, видимо, звонил, мы еще немного успели поговорить о театре. Наш разговор перебил сигнал селектора, и чей-то голос из него бесстрастно сообщил: «Положение в театре им. Я. Купалы с квартирами нормальное, никаких просьб оттуда не поступало». Откуда пришла такая информация, мы не знали, но она полностью противоречила заверениям руководства нашего театра о том, что с просьбами о выделении нам квартир оно обращалось во все самые высокие инстанции. Снежкова очень удивилась неожиданному повороту дела, мы ведь перед этим рассказали ей совсем о другом, но не приняла никакого решения, а сказала:

? Хорошо, мы посмотрим.

Как я потом узнал, у чиновников такого высокого ранга вообще не принято было обещать что-то конкретное.

Ребята встали и направились к выходу. Я начал пытаться выяснять, что же будет с нашими квартирами, но Лесной не дал мне этого сделать, буквально силой вытолкав за дверь. Сделать это было нелегко, потому что я упирался изо всех сил, цеплялся за мебель и норовил вернуться, чтобы добиться от Снежковой хоть какого-нибудь обещания. Кириченко помог Лесному — и мы все оказались в приемной, а потом и на улице.

? Чего ты рыпаешься? — успокаивал меня Лесной по дороге домой. — Дело закрутилось, значит, все будет в порядке.

Он был намного опытнее и практичнее меня и лучше знал, как делаются дела на министерской «кухне’.

Меня-то он подбадривал, но чувствовалось, что сам тоже очень опасается за благоприятный итог нашего похода; особенно нас озадачило сообщение по селектору. К счастью, напряженный период ожидания длился не более недели, и вскоре в театр пришло сообщение, что нам выделены три квартиры. Все они были в одном доме на улице Заславской, только на разных этажах и в разных подъездах. Мы бросили жребий, который определил, что мы с Лесным будем жить на одиннадцатом этаже, а Кириченко — на четвертом.

Став соседями, мы с Юрием в течение нескольких лет вместе ходили на работу и с нее. Во время этих переходов мы, естественно, не молчали, беседовали, узнавали все больше и больше друг о друге, притирались характерами и в результате пришли к выводу, что с удовольствием всегда бы работали рядом. Это не означает, разумеется, что в наших взаимоотношениях полная идиллия, мы во многом не схожи, а характеры у нас вообще совершенно разные. Юрий более принципиален и жесток, он труднее идет на компромиссы и уступки. Вспоминаю, как однажды на гастролях в Лиде мы с ним отстали от театра и вынуждены были возвращаться в Минск сами. В поисках попутной машины я пошел к организаторам праздника, на котором мы перед этим выступали, и рассказал о наших проблемах.

? Не волнуйтесь, — обнадежили меня, — через пару часов едут в Минск самые «крутые» наши рэкетиры, которые держат в руках весь город. Машина у них — что надо, они мигом домчат вас до столицы.

Обрадованный, я пришел в гостиницу и рассказал Лесному, как нам повезло. Но он, на удивление, мою радость не разделил, а сказал, что поедет на автобусе.

? Почему? — спросил я.

? Ни с какими бандитами и рэкетирами я не только не поеду вместе, а вообще не хочу знаться, — резко ответил Лесной, после чего всякие уговоры уже были бессмысленными, и мы добирались домой на рейсовом автобусе.

Когда в театре им. Я. Купалы стали организовываться капустники и юморины, тон в которых задавала молодежь, как-то само собой получилось, что к нам примкнул и Юрий Лесной. Организаторами подобных мероприятий в итоге стали Геннадий Давыдько, Юрий Лесной и я, образовав постоянно действующую инициативную группу. И когда в Минске появился Владимир Перцов, в нас он нашел самых горячих сторонников своих идей.

Первая программа, созданная нами совместно, была рассчитана на трех исполнителей. Вел ее сам Перцов, а все номера, ставшие для «Христофора» почти классикой («Хрюша», «Космонавты», «Хирургия» и другие) исполняли мы втроем в разных сочетаниях. Правда, распределение ролей было неравномерным. Основные, ударные сценки исполняли мы с Лесным, Гене Давыдько же досталась значительно меньшая их часть. Что-то у него не заладилось с Перцовым, возможно, они не сошлись в творческих взглядах и пристрастиях (Гена сам пишет неплохие юмористические рассказы и даже был победителем Республиканской юморины в этой номинации), а может, причина была в чем-то другом, но с тех пор начался постепенный отход Геннадия Давыдько от нашей группы.

Оставшись вдвоем с Лесным, мы, теперь уже как юмористы, съездили несколько раз на гастроли, в том числе и в Германию (в ГСВГ), что вселило в нас еще большую уверенность в правильности вновь избранного пути. В дороге, в гостиницах, на репетициях и выступлениях мы провели столько времени вместе, что нас по праву можно было бы сравнить с заключенными, сидевшими в одной камере и ставшими друзьями после отбытия срока наказания. Думаю, что по одиночке мы не осмелились бы порвать «пуповину», связывавшую нас с театром им. Я. Купалы, и перейти в «Христофор», но вера в нашу дружбу придала каждому из нас сил, и мы решились на этот рискованный шаг. Ушли вдвоем (Геннадий Давыдько остался в купаловском театре. Сейчас он уже депутат белорусского Парламента, до этого он, кроме актерской профессии, поработал даже директором театра Я. Купалы и кто знает, дошел бы он до этих высот, оставшись в «Христофоре»… Вряд ли).

Выручила нас дружба и в тот трудный для «Христофора» период, когда его бросил Владимир Перцов. На Перцове держалось многое в «Христофоре», он был его стержнем. С уходом Перцова этого стержня не стало, и заменить его пришлось нам с Лесным. Я взял на себя обязанности главного режиссера, а Юрий, еще раньше, — директора театра. Каждый из нас взялся за дело, которым прежде практически не занимался, нам все пришлось осваивать заново и на ходу, потому что театр продолжал функционировать и закрывать его даже на время мы не хотели. Обязанности директора оказались настолько обширными и потребовали от Лесного столько времени и сил, что он физически не мог совмещать их с игрой на сцене. Нужно было выбирать что-то одно. И тут вновь проявился характер Юрия. Решив, что для театра он важнее как директор, Лесной передал свои роли другим артистам и с головой окунулся в административные дела. Он перечитал массу специальной литературы, консультировался с авторитетными в этой области людьми и даже собирался ехать в Москву на открывшиеся при ГИТИСе курсы менеджеров, но не смог, так как не на кого было оставить театр. Привычка все делать обстоятельно, качественно и надежно не позволяет ему «халтурить» и заставляет приходить на работу даже во время болезни. Это не значит, что он полностью отошел от творческих дел. Любовь к театру у него в крови, Юрий всегда участвует в обсуждении наших выступлений, часто выходит в зал и смотрит их оттуда, иногда снимает видеокамерой, чтобы помочь нам увидеть себя со стороны. Он очень тонко чувствует юмор и при всей его кажущейся внешней суровости эмоционален и открыт душой. Мы любим проверять на нем свои новые репризы и идеи. Реакция Лесного сразу видна на его лице, он не умеет ее скрывать, и по ней можно легко сделать вывод, как отнесется к той или иной шутке зритель. Способ надежный и многократно проверенный, мы доверяем ему больше всего, зная, что в вопросах творческих Лесной очень щепетилен, бескомпромиссен и никогда не станет кривить душой.

Когда его родной брат Сергей остался без работы и «пробовался» в «Христофоре», выяснилось, что, будучи великолепным драматическим актером и обладая, как и Юрий, очень привлекательной внешностью, он не вполне соответствует тем специфическим требованиям, которые предъявляются к артисту юмористического театра. И Юрий не стал, при всей его любви к брату, давить на нас, пользоваться своей должностью, а мужественно признал, что наша оценка была объективной.

Никита Богословский в молодые годы славился по Москве своими розыгрышами, остроумными и весьма злыми. Как-то работали они в провинции с композитором Сигизмундом Кацем так называемую «вертушку». А это вот что такое: берутся в городе два Дворца культуры, в одном первое отделение работает Богословский, в другом Кац, в антракте их на машинах перебрасывают навстречу друг другу, второе отделение работают «наоборот». Простая схема, позволявшая за один вечер заработать каждому за два концерта! Так вот, однажды Богословский, за время совместных гастролей хорошо выучивший программу товарища, вышел на сцену и провозгласил: «Здравствуйте, дорогие друзья! Я — композитор Сигизмунд Кац! Вы знаете мои песни: «Сирень цветет», «Шумел сурово Брянский лес»..» Словом, все спел, все сыграл, все кацевы шутки и репризы произнес да ещё и биографию рассказал. Вовремя закончил, получил аплодисменты, деньги и уехал во второй Дворец, где спокойненько начал свой концерт. В этом же Дворце культуры после антракта на сцену вышел ничего не подозревающий Кац, сел за рояль и привычно начал: «Здравствуйте, дорогие друзья! Я — композитор Сигизмунд Кац! Вы знаете мои песни: «Сирень цветет», «Шумел сурово Брянский лес»…». Его чуть не убили…

Силе воли Лесного можно только позавидовать. Например, когда он решил бросить курить, то не стал прибегать к помощи врачей, как многие, и кодироваться, а просто выкурил последнюю сигарету и сказал: «Все!» Этого оказалось вполне достаточно, чтобы больше к куреву он не притронулся.

Жизнь никогда не баловала Юрия. Даже в тех случаях, когда другим удавалось добиться поблажки, ему приходилось выкладываться «на всю катушку». По традиции артисты всегда служили в армии недалеко от дома в частях, как говорят, со «щадящим режимом», чаще всего это был Белполк. Когда же пришел черед идти служить Лесному, то, видимо, военком был не в духе или, может, по какой-нибудь другой причине, но никакие просьбы и письма из театра не помогли, и Юрия «упекли» аж в Заполярье. Там он попал на «горячую» точку, в кочегарку, где и прошли все два года его службы. Отопительный сезон в тех краях длится почти целый год, поэтому прохлаждаться Юрию особенно было некогда, приходилось постоянно подбрасывать уголек в топку.

Армейская закалка очень пригодилась ему в дальнейшем. Вернувшись «на гражданку», Лесной потом еще много лет ездил в Сибирь на «шабашки», исколесив ее вдоль и поперек, так что он хорошо знает цену физическому труду и не боится никакой самой грязной работы.

Юрий любит спорт, с удовольствием играет в футбол и плавает. Человек он очень веселый, компанейский и находчивый, всегда может, если появляется необходимость, взять на себя роль тамады.

Однажды, еще в театре им. Я. Купалы, в самый разгар антиалкогольной кампании, мы отмечали у себя в гримерке успех какой-то очередной премьеры. Пили, сами понимаете, не только кофе. И вдруг к нам ворвалась парторг театра, женщина суровая и строгая, человек в принципе неплохой, но вынужденная во всем соответствовать своей должности. Увидев, чем мы занимаемся, она со злостью в голосе сказала:

? Ах, вот вы где, сукины дети!

Секундную паузу, вызванную нашим замешательством, прервал Юрий Лесной. Он встал из-за стола, изобразил на лице радостную улыбку и, раскрыв объятия, воскликнул:

? Здравствуй, мама!

Сегодня Юрий уже не просто Юрий, а Юрий Леонидович (мы его зовем просто Леонидович). У него две замечательные внучки — Лаура и Настя, в которых он души не чает. Леонидович лично знаком с ведущими продюсерами России, со всеми редакторами и ведущими юмористических программ. Он по-прежнему ведет все переговоры и подписывает все контракты, но при этом сам сидит за рулем нашего микроавтобуса, совершая автопробеги по несколько сотен километров в день на гастролях. На записях «Аншлага», «Смехопанорамы», «Смешных людей» и других программ, он обычно еще и наш звукооператор.

На сегодняшний день Леонидович является самым профессиональным продюсером в Беларуси. Он точно знает, будут ли проданы билеты, и какие устанавливать на них цены. Когда и куда организовывать гастроли, и какую программу на них везти.

У Анатолия Длусского, как я уже писал, долго не было собственной квартиры, поэтому он снимал комнату в частном доме у одного очень интересного старичка, о котором я просто не могу не рассказать. Звали его Леапольд, именно, не Леопольд, а — Леапольд, с ударением на «а», он сам так просил всех его звать. Наивный и по-детски доверчивый, хлебнувший за долгую жизнь много горя, испытавший на себе всю мерзость сталинской и последующих эпох, он с годами стал жутко всего бояться. Например, он запрещал Анатолию выкладывать на подоконники яркие или дорогие вещи, чтобы «не провоцировать грабителей». Однажды он чуть не впал в истерику, увидев на подоконнике апельсин, по его мнению, это был явный признак богатства, который мог привлечь внимание всех воров и убийц округи. Кстати, опасения его сбылись, и Анатолия 5 сентября 1995 года благополучно (для жуликов) обворовали.

Как-то Юра Лесной предложил разыграть, ради шутки, его Леапольда. В тот вечер в гости к Анатолию мы собирались прийти вчетвером: Юрий Лесной, друг нашего театра Сергей Купецкий с женой и я. Мы позвонили Леапольду как будто бы из коллегии адвокатов и сообщили, что Толя стал обладателем огромного наследства из-за границы. Все были в хорошем настроении, и Юрий предложил сыграть сценку, что к Толе приехали из-за границы иностранные юристы, чтобы официально сообщить печальную новость о кончине в Америке какого-то его родственника и оформить документы на наследство, составляющее более полумиллиона долларов (!!!). Бизнесмен Купецкий должен был исполнить роль богатого американца, сам Лесной — итальянца, а я — немца.

Как только наша веселая компания ввалилась в комнату Анатолия и на столе появились бутылки, не заставил себя ждать и Леапольд… Дело в том, что он всегда на стреме, поэтому в курсе всего, что происходит в доме и во дворе. Леапольд сразу нас засек, а так как выпить он не дурак, то решил войти с нами в контакт. Предлог для прихода у него был — он принес Толе «телефонограмму» из «адвокатской конторы». Леапольд с нескрываемым интересом разглядывал все, стоявшее на столе. Едва он замолчал, встал из-за стола Купецкий и стал что-то говорить ему по-английски. Леапольд внимательно все выслушал и, разумеется, ничего не понял. Тогда Длусский ему объяснил, что это господин Джонсон, он приехал специально из США, чтобы сообщить Анатолию о наследстве в 700 тысяч долларов, которое завещал ему умерший недавно богатый родственник. После этого Купецкий показал всем какие-то бумаги на английском языке, в которых действительно фигурировала названная сумма — 700 тысяч долларов. Потом, когда Леопольд ушел, Сергей нам объяснил, что в этот день он подписал с одной английской фирмой контракт как раз на такую сумму, и все бумаги были у него еще при себе. А в тот момент у Леапольда округлились глаза, а мы, чтобы окончательно «дожать» старика, представили ему еще «немецкого» гостя, а за ним — «итальянского». Когда «официальная» часть закончилась, совершенно обалдевшего Леапольда усадили за стол и стали обильно потчевать. Во время застольной беседы мы задавали ему вопросы, которые тут же «переводил» Толя, и которые иностранцам всегда казались обычными, а нам, в коммунистические времена, — провокационными. Мы спрашивали его об отношении к властям, об условиях жизни, о безработице и преступности. Старая закалка из Леапольда еще не выветрилась, да она, наверно, из людей его поколения не выветрится никогда, поэтому он отвечал уклончиво, старался как-то выкрутиться, чтобы избежать прямого ответа, чем очень нас забавлял. Он прибалдел от общения с «иностранцами» настолько, что даже полушепотом произнес тост за великого вождя итальянского народа Муссолини. Правда, от тоста за немецкого вождя того же времени пить тактично отказался…

Часа через полтора опьяневший от выпитого и невероятной новости о свалившимся на Толю богатстве, хозяин Анатолия ушел спать на свою половину, а мы перешли на более понятный нам русский язык и еще долго веселились, обсуждая Юрину удачную выдумку.

Назавтра, придя на репетицию, я с удивлением обнаружил, что от вчерашнего хорошего настроения Длусского не осталось и следа. Оказывается, утром, когда Анатолий едва пробудился и еще лежал в постели, в его комнату, робко постучав, вошел Леапольд в своем парадном костюме при галстуке и почему-то в кепке, а за ним — его жена, тоже нарядно одетая. Низко поклонившись Анатолию в пояс, они извинились и сказали, что раз он стал теперь таким богатым, они решили — только, ради Бога, чтобы он на них не обижался — повысить ему квартирную плату в два раза…