Гастроли

Гастроли

Как говорил знаменитый первооткрыватель лошади Пржевальского: «Жизнь прекрасна тем, что можно путешествовать». Позволю себе добавить, что жизнь театра — тоже. Театральные путешествия по-другому называются «гастроли». Чтобы лучше понять роль гастролей для театра, попробуйте посидеть несколько дней дома, не выходя на улицу, устройте себе эдакий домашний арест. Сначала, возможно, вам покажется, что это даже неплохо: не нужно никуда спешить, нет необходимости переодеваться, думать о погоде и о транспорте, но потом вы начнете потихоньку тяготиться своим положением и тосковать, вам захочется «на волю, в пампасы» и, если не вырветесь на эту самую волю, то, в конце концов, взвоете. Вот так и театр. Если он долго не выезжает на гастроли, то начинает застаиваться. Даже когда у него постоянные аншлаги и успех, как это было раньше у нас в Купаловском театре, а сейчас в «Христофоре», и критические статьи напоминают тосты и кажется: зачем куда-то уезжать? Но театру обязательно нужно время от времени менять обстановку. Движение — это жизнь театра, с него он начинается. Ведь раньше вообще стационарных театров практически не было, вспомните скоморохов, бардов и менестрелей, батлейки или крытые повозки странствующих театральных трупп. В этом наши корни, полностью оторвавшись от них, мы увянем и даже засохнем. Смена зрителя, смена жизненного уклада и окружающей обстановки, новые впечатления — все это стимулирует здоровое функционирование театрального организма. Да и возможность для артистов повидать мир, расширить свой кругозор, лучше узнать друг друга тоже немало значит.

Обычно выделяют три основных вида театральных перемещений: большие гастроли, малые гастроли и выездные концерты. При выездных концертах чаще всего уезжает не вся труппа, и расставание с родным домом длится один или два дня, а то и несколько часов; малые гастроли — это поездки почти всего коллектива театра в другие города сроком приблизительно на неделю, большие гастроли могут длиться и месяц, и два, и требуют мобилизации практически всех людских и материальных ресурсов театра.

Вспоминаю, как это происходило в доперестроечные времена, когда наш театр им. Я. Купалы был обласкан властями и не знал финансовых проблем. Длительные гастроли в каком-нибудь большом городе Советского Союза по уровню подготовки и обеспечения походили на снятие с места армии или другого крупного военного соединения. Уже за полгода до начала гастролей в намеченный город посылались гонцы, которые заранее бронировали места в гостиницах, договаривались с местными телевидением и радио, везли афиши, налаживали контакты с критиками. Среди наших посланцев обязательно был и машинист сцены, знакомившийся с техническими возможностями оборудования принимающего театра. В гастрольную поездку отправлялись все, за исключением, может быть, работников столярного, сапожного и пошивочного цехов, да еще охраны и буфетчиц. Все остальные — гримеры, костюмеры, реквизиторы, рабочие сцены — ехали вместе с нами. Всего набиралось около двухсот человек. Чтобы всех расселить, требовалась чуть ли не целая гостиница, места в ней распределялись в соответствии с заслугами жильцов: народные артисты занимали номера-люкс, заслуженные — полулюксы или одиночные номера, артисты, не обремененные званиями, — двухместные номера, рабочие сцены — четырехместные. Все питались в ресторанах или столовых за свои суточные. Организовывались экскурсии по городу и встречи с трудовыми коллективами, обязательным было посещение обкома партии. Туда брали, правда, не всех, а только членов партии, которые тоже проходили еще предварительный отбор. Так как вывозился почти весь репертуар — а это не менее десяти спектаклей, — декораций набиралось столько, что для их перевозки требовалось несколько огромных фур. Весь этот обоз отправлялся заранее, чтобы успеть приехать хотя бы за несколько дней до официального открытия гастролей. Средств требовалось уйма, но никто об этом тогда в театре не думал, потому что все делалось за счет государства или, как сейчас говорят, за счет налогоплательщиков. Не очень волновали артистов и неполные залы. Конечно, приятнее играть при полных, но по карману это никого не било, разве что — по самолюбию. К чести Купаловского театра надо отметить, что все гастроли, о которых я знаю, проходили неизменно с огромным успехом благодаря великолепной труппе, имевшей в своем составе целую плеяду популярнейших «звезд» первой величины.

Я пишу о гастролях только нашего Академического театра, но по аналогичной схеме они организовывались и в других театрах, рангом пониже, только помпезности при этом было поменьше. Сейчас порядки существенно изменились, и в результате — театры на гастроли ездить практически перестали, разве что если найдется какой-нибудь спонсор, но это — мечта, редко воплощающаяся в реальность. Правда, организуются у нас иногда небольшие театральные фестивали, но от бедности места для их проведения выбираются в основном чуть ли не в зоне досягаемости электрички, чтобы не накладно было ездить. Таковым, например, был фестиваль в Молодечно. Сегодня смело можно сказать, что гастрольная жизнь в республике почти замерла, а вместе с ней, по большому счету, замерла и сама жизнь театров. Когда я встречаю сейчас своих недовольных жизнью коллег из других театров и начинаю их расспрашивать, то среди основных причин своей неудовлетворенности они всегда называют отсутствие полноценных гастролей. Кто-то, возможно, заметит, что теперь не до жиру, быть бы живу. Это верно, но не для театров. Театры не могут тлеть, они должны или ярко гореть, или сгорать.

В отличие от остальных театров «Христофор» еще держится. На это есть несколько причин: во-первых, наш театр маленький, всех можно разместить в нескольких номерах гостиницы, что по силам даже не очень богатой принимающей стороне; во-вторых (и это, наверно, самое главное), мы привозим спектакли, дающие возможность зрителям отдохнуть и отвлечься от проблем жизни, поэтому нас так охотно приглашают в курортные города Крыма и, когда туда можно было ездить, Кавказа; в-третьих, мы часто гастролируем за свой счет, не рассчитывая привезти большую прибыль (достаточно не прогореть), а просто потому, что нам это интересно. Иногда, если попутно можно будет отдохнуть и покупаться в море, в такие поездки мы берем даже семьи. Ездили мы не только в дальние или «теплые» (то есть за границу, в дальнее зарубежье) края, но и по городам Нечерноземья, Урала и Сибири, не говоря уже о Беларуси, которую исколесили практически всю. Ни одна из поездок не обходилась без веселых и забавных приключений, но чтобы рассказать о них всех, нужна еще одна книга, потолще этой. Пока я познакомлю вас лишь с несколькими случаями (кое-что по этому поводу есть и в других главах), первыми всплывшими в памяти.

Приезжая в далекие от дома места, мы не только посещали музеи, выставки, любовались архитектурными памятниками, но и с интересом заходили в магазины и на базары (что естественно для нашего человека). Особую, исключительную активность проявлял всегда при этом наш бывший артист Анатолий Кляшторный. Он жил с мамой, которая взяла на себя все его хозяйственные заботы, поэтому Анатолию очень хотелось доказать, что он тоже чего-то стоил в таких делах. Но его желания настолько были не подкреплены опытом, что это, видимо, издалека чувствовали все продавцы, к которым он подходил. Думаю, если бы они не боялись его спугнуть, то встречали бы Кляшторного на базаре аплодисментами.

В Екатеринбурге, например, его внимание привлек мужчина, продававший лисьи хвосты. Цена их была подозрительно низка, но Анатолий, быстро прикинув, что это в несколько раз дешевле, чем в Минске, скупил, не торгуясь и ни в чем не сомневаясь, все хвосты разом. В мечтах он уже представлял себя в роскошной, на зависть всем нам, лисьей шапке, идущим под руку с очередной любимой женщиной, которая тоже будет привлекать всеобщее внимание подаренными им мехами.

Можете вообразить его реакцию, когда, приехав в Минск, Анатолий достал хвосты из мешка и увидел, что все они осыпались, как засохшие еловые лапки.

Еще более грандиозную торговую операцию провернул он в Феодосии. Анатолий слышал от мамы, что у нас подсолнечное масло — страшный дефицит, поэтому решил накупить его побольше (не забывайте, что это было в 90–х годах). Раздобыл где-то огромную канистру на несколько десятков литров и хотел уже наполнять ее маслом, но в последнюю минуту передумал. Побоялся, что будет неудобно тащить, поэтому, купив масло, разлил его по трехлитровым банкам. Но не пропадать же такой роскошной емкости! И у Анатолия в голове созрел еще более хитрый план: он наполнит канистру грецкими орехами. Сказано — сделано. В гостиничный номер, где Кляшторный жил вместе с Сергеем Александровым, было доставлено несколько сумок орехов…

Наутро, встретив в коридоре Александрова с опухшим лицом, я удивленно спросил:

— Ты что, втихаря от нас гулял всю ночь?

— Тебе бы так гулять, — раздраженно ответил Сергей, — это Кляшторный мне всю ночь спать не давал — орехи свои на полу плоскогубцами колол.

Оказалось, что Анатолий решил усовершенствовать свою и без того гениальную идею и наполнить канистру очищенными орехами — так больше влезет. Поэтому, подстелив для аккуратности газетку и выпросив у кого-то плоскогубцы (молотка он найти не смог), Кляшторный стал колотить ими по орехам. Выпитая перед этим изрядная порция ароматного крымского вина помогла ему забыть о том, что было уже далеко заполночь и что грохот был хорошо слышен даже в соседних гостиницах. До утра он методично лупил по своим орехам плоскогубцами, как будто заколачивал сваи, и забрасывал в узкое горлышко канистры добытые ядрышки. Так продолжалось несколько ночей подряд, пока разъяренная делегация жильцов не потребовала у администрации гостиницы выселения ночного «молотобойца».

Когда через две недели мы уезжали из Симферополя в Минск и вместе с толпой штурмовавших поезд пассажиров садились в вагон, почти все банки с постным маслом в невообразимой давке были разбиты. Часть его разлилась по нашему плацкартному вагону, немало попало и на самого Анатолия, поэтому всю дорогу вместо запаха из туалета мы вдыхали ядреный подсолнечный аромат. Но беда не приходит одна! Дома Кляшторный открыл свою последнюю надежду — канистру — и увидел, что ядрышки орехов скукожились, частично подгнили, и в них завелись какие-то черви, из-за чего практически все содержимое канистры пришлось выбросить…

В один из своих приездов в Крым мы как-то выступали перед работниками винсовхоза. Концерт прошел с большим успехом, нас долго не отпускали со сцены, благодарили, а расплатиться решили молодым крымским вином. Оно было расфасовано, как сок, в трехлитровые банки, коих оказалось так много, что даже наш спаянный коллектив не справился бы с ними за неделю. Было предложено переправить этот багаж в Минск, но так как в самолет нас с таким количеством вина в нестандартной упаковке не пустили бы, решено было везти его в нашем автобусе. Сопровождать ценный груз должны были холостяки, а все, кто были с семьями, полетели домой самолетом. Прибыв в Минск, мы не стали устраивать по этому поводу традиционного банкета, а терпеливо ждали наших товарищей, едущих в перегруженном банками автобусе. Обычно поездка от Симферополя до Минска на автобусе длится около двух суток, поэтому, когда наши «экспедиторы» не появились на четвертые сутки, предвкушение удовольствия стало у нас понемногу заглушаться тревогой.

Прибыл автобус лишь через пять суток. Весь салон его был завален пустыми банками, полных мы нашли только несколько штук. Подробностей путешествия нам узнать не удалось, потому что все сопровождающие, включая водителя, были почти в бессознательном состоянии. Выяснили лишь, что неожиданно кончился бензин, а купить его было негде (тогда, в самом деле, в СССР был самый пик безбензинья), поэтому якобы пришлось выменивать его на вино, что и явилось причиной столь длительной задержки. Ввиду отсутствия других версий, ничего не оставалось, как согласиться с этой…

Когда мы выступали в Тюмени, перед самым началом спектакля к нам за кулисы пришел человек, предъявил удостоверение сотрудника уголовного розыска и попросил задержать выступление минут на десять. Мы, разумеется, удивились, но просьбу выполнили. Оказалось, у них там такая традиция: перед каждым концертом милиция ходит по залу и ищет своих «клиентов». В этом есть тонкий психологический расчет: на зрелища в основном тянет того, кто решил уже про6лему «хлеба», в том числе и нечестным путем.

Когда мы прилетели для выступления в Объединенные Арабские Эмираты, то, как и все, должны были пройти в аэропорту таможенный контроль. Процедура эта проводится местными служащими очень корректно и с большим уважением к прибывшим, но к тем, кто пытается нарушить правила и провезти в страну оружие, наркотики или порнографическую продукцию, относятся очень строго — смертная казнь, да и все дела. Все-таки надо учитывать, что это одна из ортодоксальных мусульманских стран и законы шариата соблюдаются в ней неукоснительно. В самолете попутчики нам рассказывали, что за неделю до нас одного туриста, кажется из Омска, уличили в воровстве и сразу же на месте приговорили к смертной казни. Только вмешательство российского посла спасло его, он был прощен и выдворен из страны домой, правда, без правой руки. Мы, не чуя за собой никаких грехов, держались уверенно, хотя несколько опасались за лежавшие в наших чемоданах бутылки с водкой, захваченные нами по случаю приближавшегося (дело было в двадцатых числах декабря) Нового года. Сухой закон в ОАЭ пока не был отменен, но, как мы потом узнали, ввозить спиртное не запрещалось, главное — не пить. Правда, неясно, зачем тогда везти?

И вот подошла наша очередь. Первым на проверку пошел Юрий Лесной. Он открыл свой чемодан, таможенник засунул в него руку и достал оттуда видеокассету. Мы знали, что Лесной везет с собой видеокамеру и кассеты, он собирался снимать наши выступления, чтобы потом использовать их в передаче «Семь минут с «Христофором». Чиновник покрутил в руке кассету и задал Юрию по-арабски (!) традиционный вопрос: «Что здесь записано?» Мы все, наблюдавшие за сценой досмотра, не сочли вопрос каверзным или провокационным, но Лесной неожиданно прореагировал на него очень странно: побледнел и покрылся испариной. Жена Лесного, а летели мы (как я уже писал ранее) вместе с женами, схватила его за руку, чем предотвратила падение. Юрий только покачнулся. Я сразу понял, да и все остальные, думаю, тоже, что на кассете «порнуха». Но зачем она Юрию? Обычно приличные люди, да еще в таком возрасте, везут с собой одно из двух: или жену, или «порнуху», а тут и то, и то… Все терялись в догадках, так как считали Лесного не только приличным, но еще и практичным и умным человеком. Между тем араб, не дождавшись ответа, повторил свой вопрос. Лесной не нашел, что ответить, и лишь вы давил из себя на смеси английского и арабского: «Дер кассета, а что записано нихт ферштейн, не знаю». Но по лицу-то было хорошо видно, что не только знает, но и сам снимал эту мерзость, а возможно, сам и снимался, и привлекал для участия в съемках жену.

Все оцепенели от ужаса. Я уже представлял себе, что за такие «штучки» мы улетим домой не только без правых рук, но и еще без кое-чего, представляющего для нас пока еще большую ценность.

Таможенник сделал вид, что поверил Лесному, поэтому вставил кассету в оказавшийся рядом видеомагнитофон, чтобы Юрий, наконец, смог «узнать», что же у него записано. Когда на экране монитора появились первые кадры, мы поняли, что дело даже хуже, чем мы сначала предположили. Сошел мгновенно знаменитый белорусский загар с лица Длусского и упала на пол гитара, у меня потемнело в глазах и стало жалко даже не наших почти молодых тогда жизней (их уже ничто не могло спасти), а жен, которых после жестокой расправы с нами наверняка сдадут в гарем.

Что же мы увидели на экране? Не что, а кого. Владимира Винокура, исполнявшего роль араба. С дикими ужимками, с идиотским выражением лица и гадкими звуковыми интонациями он изображал даже не настоящего араба, а нашего соотечественника, уехавшего в одну из арабских стран, сделавшего обрезание и пытавшегося стать своим для местных жителей. Вся сцена была построена на решении половых проблем героя. Ничего против Объединенных Арабских Эмиратов и их эмира в ней не было, но как это можно было доказать в тот момент, тем более что одет Винокур был точно так же, как проверявший нас чиновник: в белую простыню с черным ободком на голове. Что должен был подумать ревностный защитник достоинства исламского государства, если любое слово Винокура сопровождалось еще диким хохотом зала (запись была сделана прямо на концерте)?

Чиновник еще раз внимательно посмотрел на нас, но, видимо, решил не торопиться, считая, что никуда мы от него не убежим. Оставив кассету у себя, он отпустил нас, предупредив Лесного, что завтра тот должен явиться в их Министерство безопасности и забрать кассету. Наверно, таможенник хотел, чтобы спецслужбы при участии переводчика подробнее ознакомились с содержанием подозрительной кассеты и вынесли свое окончательное решение.

Лесной, разумеется, ни завтра, ни в остальные дни пребывания в ОАЭ за кассетой не пошел. Он решил не искушать судьбу, так как не был уверен, что арабские «чекисты» оценят талант Винокура так же, как наши.

Мы прекрасно провели время в Эмиратах, хорошо отдохнули, много повидали и поездили по стране. Проезжали несколько раз и мимо симпатичного здания Министерства безопасности, поглядывая на него с опаской, но все обошлось. Никто никуда больше никого из нас не приглашал. То ли их текучка заела, то ли они, надеясь на нашу порядочность, ждали, когда мы придем сами, но, к нашей огромной радости, встреча с местными спецслужбами у нас сорвалась, и мы благополучно убыли домой.

Прошел год. Острота впечатлений уже стала стираться, как однажды к нам после концерта пришел зритель и рассказал, что он летает «челноком» в ОАЭ и видел как-то там, на стенде «Их разыскивает полиция», портреты Владимира Винокура и еще одного человека, очень похожего на нашего Юрия Лесного.

Тогда мы не стали ничего объяснять зрителю, но поняли, что больше в этой сказочной и благословенной стране Лесному не бывать.

Как известно, одной из двух основных наших бед являются дороги, точнее — бездорожье. Не миновала эта беда и «Христофор». Под Белой Церковью (Украина) нас повезли в один отдаленный совхоз, где мы должны были выступить в сельском клубе и уложиться до 11 часов вечера, потому что после этого у них отключают свет. Как ни старался водитель, мы приехали только к 10 часам. В переполненном зале зрители терпеливо ждали артистов. Выступление мы начали почти «с колес», так как переодеться успели по дороге. Принимали нас замечательно, чувствовалось, что народ истосковался по веселью. И вдруг в самый неудачный (как это обычно бывает) момент погас свет. Что делать? Я вышел на край сцены и, извиняясь, стал объяснять, что выступление придется прекратить. В ответ раздались свист, топот и крики:

— Ничего! Мы вас столько ждали! Продолжайте!

Ситуация сложилась патовая: не играть мы не можем, раз зрители требуют, они же купили билеты, заплатив за них деньги: копеек по 70 или по 80, но и играть бессмысленно — ведь из зала никто ничего не увидит на сцене. И тут все разрешилось самым неожиданным образом: десятки лучей света из зала осветили нас. Оказалось, народ в деревне предусмотрительный, они все носят при себе фонарики. Так мы и доиграли в тот вечер свой спектакль при столь необычном освещении.

В другой раз, это было уже в Беларуси, мы направились в город Зельва. Артисты ехали в автобусе, а декорации и костюмы везли на грузовике. До начала выступления времени оставалось очень мало, поэтому, выбирая самый короткий путь, мы мчались по проселочным дорогам. Грузовик немного поотстал от автобуса, но мы на это не обратили внимания, потому что водитель был местный, и мы были уверены, что дорогу он найдет. У входа в клуб нас уже поджидал встревоженный директор, который сразу провел всех на сцену. Мы опоздали на полчаса, народ в зале ждал, и директор стал поторапливать нас с началом выступления. Но как? Ведь не было ни декораций, ни костюмов. Посовещавшись, мы решили выступать в том, что на нас было: в кедах, кроссовках, спортивных штанах и майках. Да у кого-то нашелся один помятый пиджак.

По сценарию, в первой сцене мы должны были изображать собрание чиновников, которые по очереди выступают с трибуны, а все свободные от выступления при этом периодически аплодируют. Когда «чиновники» появились перед зрителями в виде «банды» оборванцев, мы очень боялись, что зал будет плохо нас принимать. Но, к нашему удивлению, публика восприняла все как должное. Грузовик появился почти перед самой заключительной сценой. Быстренько переодевшись, мы вышли на финал спектакля в своих роскошных черных смокингах при «бабочках» и белоснежных рубашках. Зрители устроили нам овацию. Если бы в этот момент в зале сидел театральный критик, то, думаю, он в своей рецензии отметил бы оригинальную находку режиссера, когда по ходу спектакля неуклюжие вахлаки под воздействием обстоятельств и зрителей превращаются в красавцев-джентльменов, то есть сразу становится понятным, кто кого победил. А спектакль так и назывался «Кто кого?» В общем, получилась история типа превращения гадких утят в лебедей.

Вас, наверно, интересует, где был грузовик? Не поверите, но у водителя, не к столу будь сказано, случился понос… И пока он искал в лесу речушку, чтоб постирать штаны, мы уже начали выступать и чуть сами из-за стресса не составили ему компанию…

Наши первые гастроли в Гродно запомнились нам навсегда. Это было еще при Советской власти. Везли мы на гастроли в этот красивейший белорусский город, единственную тогда нашу программу «Кто кого?». Вся программа состояла из номеров Владимира Перцова, и лишь один номер был Михаила Жванецкого. Смысл названия заключался в том, что мы как бы спорили со скукой и плохим настроением, мол, кто кого победит — мы скуку или она нас. Конечно же, наш юмор всегда выходил победителем в зрительном зале.

И вот приезжаем мы в Гродно и уже с вокзала чувствуем, что что-то не так. Весь город — как встревоженный муравейник. Нас встречают на высшем уровне, чуть ли не каждого везут в отдельной машине к Дому офицеров, где нам предстояло выступать. У самого Дома офицеров стояла огромная толпа с цветами. Нас чуть не на руках внесли в зал. Мы ошалели от такого приема, но понять ничего не могли. И тут кто-то из наших увидел огромную афишу, висевшую на Доме офицеров… Мы поняли — это конец!!! На афише крупными яркими буквами было написано — Театр «Христофор». Юмористическое соревнование «Кто кого?». И ниже самое страшное… «B программе принимают участие Владимир Перцов и Михаил Жванецкий». Какой дурак так истолковал наше название, мы так и не узнали. Руководство Дома офицеров уверяло нас, что сначала текст афиши был напечатан в городской газете, а уж потом они у себя такое же написали. Нужно ли говорить, что билеты распространялись через обком партии по страшному блату. Ажиотаж был такой, что в очереди за билетами у Дома офицеров чуть не произошла массовая драка между местными интеллигентами и работниками торговли… Как мы отыграли программу в переполненном зале, как объяснили публике, что Жванецкого не будет, какая звенящая и зловещая тишина стояла в зале во время смешнейшего концерта, я описывать не буду. Скажу только, что в конце программы все цветы, предназначенные для Михал Михалыча, все же достались нам, зал все же рыдал от смеха, мы все же выиграли этот бой. Но решением властей города все заработанные тогда деньги (а это была по тем временам очень приличная сумма) были конфискованы, а нам было запрещено выступать в Гродно в течение нескольких лет…

А вот еще один случай из практики Ильи Олейникова. Как-то они гастролировали с концертной бригадой по Заполярью. Объехали много городов, а последнее выступление перед возвращением в Ленинград у них было в Воркуте. Северяне принимали артистов с поистине безграничным радушием, всегда кормили и поили до отвала, как до концерта, так и после него. Не ударили лицом в грязь и воркутинцы. Особенно, как мне рассказывал Олейников, активно «откликался» на их предложения конферансье, видимо чувствовал, что гастроли завершаются, впереди родной дом, а там ему так настойчиво подносить не будут. К моменту выхода на сцену у него путались уже не только ноги, но и мысли. Никто не знает, что там у конферансье заклинило в голове, может быть, он решил, что банкет был прощальным, а теперь они выступают в Ленинграде, но он обратился к зрителям:

— Дорогие мои питерцы!!! Какое счастье, что мы, наконец, вернулись домой. Вы даже не представляете, что нам пришлось испытать. Одна Воркута чего стоит: это просто ужас, грязный маленький городишко, люди какие то забитые…

Ему из-за кулис кричат:

— Мы в Воркуте! Мы в Воркуте!

A он ничего не слышит и продолжает «поливать» воркутинцев. Реакция зала на этот поток оскорблений стала проявляться все заметнее, и «оратор» ее, наконец, почувствовал. Крики коллег из-за кулис помогли ему быстро понять в чем дело и «сориентироваться в пространстве». Сообразив, что «географическая ошибка» может ему дорого обойтись, он сделал небольшую паузу, изобразил на лице улыбку и игривым голосом произнес:

— Ну что, дорогие воркутинцы! Как я вас разыграл? Это была проверка вашего чувства юмора. Маловато, маловато. Ну, а теперь его будет много — выступает известный юморист Илья Олейников!!!

Когда мы ехали на гастроли в Голландию, кто-то сказал нашему артисту Анатолию Кляшторному, что там бешеным спросом пользуются наши гармошки и что, продав даже одну, можно купить автомобиль. Не знаю, откуда он получил такую информацию, ведь известно давно, что все, имеющее хоть какую-то ценность за границей, у нас давно уже вывезено, и там больше наших «дефицитов», чем здесь.

Как мы ни отговаривали Анатолия, он нас не послушал и приехал на вокзал с гармошкой. Где раздобыл это «чудо», Кляшторный не признался, но считаю своим долгом отметить, что внешне гармошка выглядела очень броско: расписанная под «хохлому», вся в бубенчиках, стеклянных и металлических накладках — она привлекала внимание и была типичнейшим образцом советского «кича». Папуасы Новой Гвинеи во времена Миклухо-Маклая отвалили бы за нее, наверняка, целую пирогу золота.

Анатолий не знал, что все музыкальные инструменты, вывозимые за рубеж, должны иметь разрешение на то Министерства культуры, поэтому, пересекая границу, вынужден был долго доказывать, что его инструмент не представляет культурной ценности и не сделан Страдивари или Гварнери, показывал чек из магазина и даже применял «последнее средство»: выставлял бутылки водки. В конце концов, понеся серьезные материальные потери (о моральных не говорю), он довез свою «любимицу» до Голландии.

В первый же день по прибытии Анатолий попытался продать гармошку нашему хозяину, но тот оказался человеком немузыкальным и от покупки отказался. Назавтра Кляшторный решил начать поиски меломана, мечтающего купить его товар. Но так как из языков он владел только русским, да со словарем еще и белорусским, ему пришлось носить гармошку с собой, чтобы непосредственно демонстрировать ее потенциальным покупателям. Делом это было непростым, ведь нужно было зайти в какой-нибудь магазинчик, объяснить сначала его владельцу, что ты ничего покупать не собираешься, потом достать из сумки коробку, распаковать ее и, вынув из футляра гармошку, рекламировать инструмент на пальцах. Иногда Анатолий пытался играть, но тогда его принимали за бродячего музыканта, просящего подаяние, и начинали бросать в коробку монетки. Правда, чаще вежливо, но настойчиво выпроваживали, давая понять, что не подают милостыни.

Помыкавшись, Кляшторный понял, что надо учить язык. Выучив первое слово «kaufen» — покупать, он начал новый этап наступления на голландских покупателей. Выбрав очередную «жертву», Анатолий подходил к ней, показывал на гармошку и говорил: «Kaufen!» Но делал он это в своей привычной манере, то есть приказным тоном, как с «зеками», не прося, а настаивая «Kaufen! Kaufen!» Нужно было видеть бедных голландцев, которые шарахались в страхе от иностранца, повторяющего только одно слово так, как наши партизаны кричали когда-то фашистам: «Хенде хох!»

В общем, до последнего дня он так и не смог отделаться от своей гармошки, но надежду не потерял, жертвуя ради достижения цели даже самым дорогим. Чтобы вы поняли, до чего он себя довел, приведу лишь один, наиболее яркий пример самопожертвования. Когда мы перед отъездом не выдержали и решили все-таки сходить на упоминавшуюся уже мной улицу «красных фонарей», Анатолий (постоянный подписчик и читатель «Speed-инфо») с нами не пошел, а предпочел предпринять еще одну попытку всучить кому-нибудь свою гармошку. Мы, честно говоря, начали после этого даже опасаться за его здоровье, боясь, как бы торговля гармошками не стала его навязчивой идеей.

И вот, когда мы готовились уже уезжать из Голландии и с тревогой ожидали Анатолия из его последнего «рейда», отгоняя от себя страшные мысли о том, как бы он не попросил политического убежища на время продажи гармошки, кто-то вдруг радостно закричал: «Идет!» Да, это был он, с улыбкой вышагивающий по улице и легко помахивающий своей огромной, с какими обычно ездят у нас по всему миру челноки, и теперь уже пустой сумкой.

Как мы потом ни пытались выяснить у Анатолия, кому и за сколько он продал гармошку, добиться ничего не смогли. Некоторые даже, обидевшись, стали поговаривать, что он ее вообще не продавал, а утопил в одном из бесчисленных голландских каналов, чтобы избежать насмешек…

Во время гастролей в Голландии нам посчастливилось побывать на свадьбе. Я хочу рассказать о ней не только потому, что событие это само по себе интересное и во многом для нас необычное, но и еще, чтобы внести ясность в сообщения, промелькнувшие сразу после окончания наших гастролей в нескольких белорусских газетах. Там писали (не знаю, кто явился источником информации), что Анатолий Длусский якобы чуть было не увел из-под венца голландскую невесту. Считаю своим долгом дать здесь правдивую версию этой местами романтической истории.

Как-то после одного из наших выступлений к нам подошла группа зрителей и пригласила на свадьбу. Долго уговаривать нас не пришлось, поучаствовать в голландской свадьбе даже не в роли женихов мы — всегда пожалуйста, поэтому, быстренько переодевшись в свои парадные костюмы и усевшись в любезно подогнанные к месту сбора машины, отправились в путь. Свадьба должна была состояться не в самом Эйндховене, где мы жили, а в одном из близлежащих городков.

Добрались до нужного ресторана мы довольно быстро. Когда машины остановились, мы вышли из них, построились в «боевую колонну» с нашим гармонистом впереди и двинулись внутрь здания, желая с первых мгновений показать всем присутствующим, что такое настоящие белорусы вообще и «Христофор» в частности. Предварительный план действий мы обсудили заранее, решив начать со свадебных народных песен и плясок, хотя в последних были не очень сильны, но рассчитывали нехватку мастерства компенсировать удалью и задором. Петь мы стали, едва вошли в вестибюль ресторана. Как солдаты на марше, мы орали: «Ажанiўся стары дзед, узяў кабету 30 лет…» Песня веселая, местами даже хулиганская, но мы надеялись, что ее содержание все равно никто не поймет, поэтому уверенно шагали вперед. Нас завели в какой-то длинный зал, типа коридора, в котором стояли столы, но никого не было, потом в еще одно тоже безлюдное помещение. Получалось, что наслаждались своим пением только мы сами. Это нас немного озадачило, но петь мы не бросили, чтобы не потерять куража. И вот, наконец, мы попали в зал, в котором было много народа, сидевшего за столами. Несмотря на обилие людей, стояла почти полная тишина. Мы, предвкушая фурор, который произведем, с удвоенной энергией грохнули очередной куплет своей песни.

Все с нескрываемым удивлением и даже опаской посмотрели на нас. Думаю, такое же впечатление на белорусской свадьбе произвели бы неожиданно появившиеся в своих традиционных нарядах папуасы, ставшие петь и танцевать что-то свое родное.

Сопровождавший нас переводчик громко объявил, что это гости из Беларуси, которые приехали специально, чтобы поздравить жениха и невесту. Сообщение сразу же разрядило обстановку. Все присутствующие стали улыбаться, шуметь, что-то, видимо приятное, выкрикивать в наш адрес и оказались вполне приличными и нормальными людьми. Мы продолжили пение, гости поддерживали его аплодисментами, и между нами начало устанавливаться взаимопонимание. Прокручивая дома потом видеозапись, мы со стыдом отметили, что безбожно фальшивили, но голландцы нам все простили и делали вид, что они в восторге и от слов, и от пения.

Несмотря на такую бурную поддержку, к концу песни наши голоса начали неестественно быстро слабеть и даже подрагивать. Видеозапись показала, что в это время и камера стала дрожать и дергаться. Снимал, кстати, нас Александров, который вообще не поет и утверждает, что обладает полным отсутствием музыкального слуха. Чтобы он не болтался без дела, Сергею всегда в таких ситуациях и вручают видеокамеру. Так вот, когда мы немного освоились и стали озираться по сторонам, нам бросилась в глаза одна очень неприятная вещь: на столах совсем не было бутылок. То же самое свободным от камеры глазом заметил и Александров, чем и объясняется отмеченная выше наша общая дрожь. «Выпили уже все, — с обидой и гневом подумали мы. — Зачем тогда приглашали?» Но через некоторое время, пожимая руки многочисленным, гостям, отвечая на их приветствия и похлопывания по плечу, я отметил вдруг отсутствие не только спиртного, но даже его запаха. В зале не было привычного на свадьбах тяжелого духа алкоголя: перегара, смешанного с табачным, дымом. Вился мягкий сигаретный дымок, но вентилятор сразу же уносил его, а вот «настоящего» запаха свадьбы не было. Я поделился своими наблюдениями с товарищами, и мы пришли к выводу, что положение еще хуже, чем мы подумали сначала. Спиртного на свадьбе не было вообще! С закуской, кстати, было ненамного лучше: среди бутылок минеральной воды и «кока-колы» кое-где виднелись тарелочки с бутербродами. И все! Это повергло нас в шок.

В это время гости стали петь ответную песню, танцевать, мы, криво улыбаясь, пытались аплодировать, делая вид, что они нравятся нам не меньше, чем мы им, но на душе у каждого из нас становилось все тоскливее.

А голландцы «разгулялись» не на шутку. Песни у них чередовались с танцами, потом пошли хороводы, временами, напоминавшие игру в «ручеек», потом другие игры, за ними — фанты, лотерея и многое другое, что нашему нормальному человеку на свадьбе даже и в голову не придет. И, как вы уже поняли, гости ничего горячительного не пили, да и едой не злоупотребляли. Здесь мы воочию увидели то, что когда-то пытались ввести у нас и что не прижилось (потому что не может прижиться никогда!), а у них процветает — безалкогольную свадьбу.

Потихоньку выскользнув незамеченными в соседнее помещение, мы стали держать совет — что делать? Ведь мы же, когда ехали на свадьбу, мечтали хорошо «погулять» в привычном смысле этого слова, вплоть до того, чтобы даже на столах потанцевать. Но не на трезвую же голову этим заниматься! Мы жили в семьях голландцев, общались со своими хозяевами и знали, что они практически не выпивают. Например, наш с Длусским хозяин Франк не мог за вечер осилить больше одной рюмочки, из-за чего и мы с Анатолием делали вид, что это тоже наша предельная норма. Но все это было в быту, в будни, а уж на гуляньях, надеялись мы, голландцы «оттягиваются» на всю катушку, как финны когда-то в Ленинграде. И вот теперь происходило окончательное крушение наших надежд.

Вдруг дверь в комнату приоткрылась, и в нее заглянул наш с Толей Франк. Его тоже пригласили на свадьбу, он узнал, что мы здесь и попытался нас разыскать. Мы бросились к Франку, почему-то почувствовав, что в нем последняя наша надежда. Франк немного понимал по-немецки, поэтому, использовав весь коллективный запас немецких слов, мы попытались изложить суть нашей проблемы:

? Франк, на унзере свадьба тринкен вельми грос водка одер шнапс, битте.

Франк на некоторое время задумался, видимо переваривал информацию, потом радостно заулыбался и воскликнул:

? А! Гут, гут!

Сделав обнадеживающий жест, он вышел и через несколько минут вернулся с литровой бутылкой «Смирновской». Где он ее взял, не знаю, скорее всего, купил в баре. Купить выпивку в Голландии можно где угодно. Они не пьют, потому что не хотят, а не потому, что нечего или не за что.

Вернувшись в банкетный зал, мы обнаружили там «шведский» стол, половину закусок перенесли с него на наш «русский» и стали от всей души «желать» здоровья и счастья новобрачным. Через десять минут от нашего уныния не осталось и следа, а через пятнадцать — веселье забурлило в нас вулканом. Смех, шутки, анекдоты полились из нас неудержимо, как лава.

Франк, вежливо оставивший нас, чтобы не мешать, привлеченный шумом, подошел к нам опять. Мы пригласили его к столу, были очень рады, что он, наконец, вернулся, но намекнули, что с него за то, что отсутствовал, — «штрафная». Франк все быстро и правильно понял и через пару минут принес еще бутылку «Смирновской».

Если бы кто-нибудь посторонний подошел к нашему столу через час, он вряд ли догадался бы, что не все мы земляки. Франк за это время успешно усвоил русскую лексику, особенно ту ее часть, которую называют ненормативной, и активно подкреплял свою жестикуляцию свежевыученными крепкими словами. Он стал в доску своим для нас, мы, по-моему, вообще забыли, что находимся не дома. Нам уже все нравилось, даже свадьба. Мы наперебой ее хвалили, говорили, как приятно видеть цивилизованных, культурных людей, умеющих с достоинством, веселиться и отдыхать. Не то, что у нас, когда напьются, набьют друг другу морды и забывают, зачем собирались. Хорошо бы и нам научиться так себя вести, мы ведь тоже европейцы, наши культуры во многом схожи, да и внешне мы, когда трезвые, почти не отличаемся.

И тут кому-то из нас, не помню уже кому первому, пришла мысль, всегда посещающая гостей на свадьбе после того, как они пресытятся всем находящимся на столах. «А где, кстати, невеста и жених?» — спросил кто-то. Выяснилось, что никто их не видел, нам даже стало стыдно, что мы до сих пор не поздравили молодоженов лично. Оглянувшись по сторонам, мы нигде не увидели белой фаты, поэтому я обратился за помощью к Франку:

? Франк, во ист дер невеста?

Франк с улыбкой посмотрел на меня, думая, видимо, что я шучу. Но я повторил свой вопрос во второй раз, и Франк понял, что я спрашиваю на полном серьезе. Он недоуменно пожал плечами и показал на стоявшую недалеко от нас старушку. Франк никогда не шутил, поэтому мы сразу ему поверили и, разинув рты, все дружно уставились на «невесту». Смутившись от столь явно и неожиданно выраженного к ней внимания, старушка заулыбалась нам в ответ и приветливо закивала головой. Надо отметить, что голландские пожилые женщины, а так про них говорить будет правильнее, нежели «старушки», ведут совсем не такой образ жизни, как их сверстницы в нашей стране. Не знаю, уходят ли они, как говорил Жванецкий, из «большого секса», но их активность, любознательность, жажда жизни и страсть к развлечениям и путешествиям с годами только возрастают. Не была исключением и наша «невеста». Мы усиленно делали вид, что ничего необычного ни в чем не видим, но, как только виновница торжества отошла от нас, набросились на Франка с вопросами. Выяснилось, что мы попали не на свадьбу, а на годовщину свадьбы, причем далеко не первую. Этим объяснялось и почти полное отсутствие молодежи. Что касается выпивки, то ее не бывает на всех свадьбах, независимо от возраста «брачующихся».

Когда невеста в очередной раз оказалась недалеко от нашего стола, мы теперь уже с полным пониманием ситуации бросились ее поздравлять, обнимать и целовать. Она была немного шокирована резким изменением нашего отношения к ней: то совсем не замечали столько времени, а тут вдруг такое бурное изъявление любви, как будто кто-то раньше не давал этого сделать. А Длусский так вообще преподнес ей в подарок самое дорогое, что у него есть — свою песню. После этого он решил выпить с невестой на брудершафт. Женщина поняла, что молодой человек ищет повода поцеловаться с ней и не стала отводить губ. Анатолий страстно впился в них своими, вложив в этот поцелуй все накопившиеся в нем за вынужденные десять дней без женщин чувства. Потом спел еще одну свою песню о любви. Слова слушательнице были непонятны, но под воздействием музыки, дьявольского космического обаяния голоса единственного в театре холостяка, против которого еще не устояла ни одна женщина, «невеста» влюбилась в Анатолия. Внешне влюбленность голландок ничем не отличается от аналогичного состояния их подруг «по несчастью» в других странах, во всяком случае, в европейских. Всю оставшуюся часть вечера «невеста», игнорируя своего 80–летнею «жениха», не отходила от Анатолия, дергала ею за рукав, пощипывала, пыталась что-то объяснять и делала другие милые глупости, простительные влюбленным. Ее муж, который был заметно старше жены, но достаточно крепок и бодр, стоял поодаль, с интересом наблюдал за нами и добродушно улыбался. Он еще, наверно, не понял, что полчаса назад произошла духовная измена. Мы все вошли в раж, начали подтрунивать над Анатолием, порой довольно жестоко, благо никто вокруг не понимал нашего языка. Длусскому ничего не оставалось, как поддерживать правила игры, он тоже хохотал, веселился, пел песни и дурачился. Мы предлагали ему не упускать счастливого случая, жениться на богатой невесте, ведь у нее были и дом, и машина, и, наверняка, сбережения в банке, а мы бы к нему приезжали в гости в Голландию. И таким образом от его брака выиграли бы все.

«Невеста» ничего не понимала, но видела, что все вокруг смеются, и тоже веселилась вместе с нами. Не знаю, до чего бы мы дошли в своих «подколках» в адрес Длусского, потому что нас несло, как лошадь, которой попала под хвост вожжа, но неожиданно все гости стали собираться. Мы поняли, что гулянью конец, и походкой, менее уверенной, чем наши советы Анатолию, отправились к ожидавшим нас на улице машинам. Голландцы бережно развезли нас по домам и сдали на руки хозяевам. Это была наша последняя ночь в гостях. Утром мы должны были отправиться на родину.

В семь часов утра мы, непроспавшиеся, уже сидели в автобусе. Провожавших нас в такую рань было немного: только наши хозяева, организаторы поездки… да новая «подружка» Анатолия Длусского. Она пришла в последнюю минуту, автобус уже трогался, поэтому ей не удалось даже договориться с Анатолием о переписке и обменяться адресами. Расстроенная, бежала она за автобусом, махала рукой, но Длусский не только не помахал ей в ответ, а даже не повернулся в ту сторону, сделав вид, что ночью ничего не было и что он с ней незнаком. Короче, конец у этой истории оказался самым банальным. Каждое утро в разных странах тысячи мужиков поступают так же, стараясь побыстрее забыть о своих ночных приключениях, которые кажутся им теперь неинтересными, и мечтая о новых, более громких победах.