Шура Вергунов

Шура Вергунов

В один из дней середины сентября 1973 года я сидел в своей комнате общежития, расположенного прямо возле театрального института. Шел сильный дождь, из-за окна доносился равномерный нудный шорох капель да шум проезжавших по улице автомобилей. К этим звукам я уже привык, поэтому спокойно читал книгу, не обращая на них внимания. Вдруг я услышал удивленные выкрики, необычные для такой погоды громкие разговоры и смех.

Высунувшись в форточку, я увидел, что вызвало столь бурную реакцию у толпы, стоявшей на автобусной остановке. По улице шел молодой человек с зонтиком, края которого были не опущены вниз, как обычно, а подняты вверх, образуя воронку, быстро наполнявшуюся водой. Молодой человек с невозмутимым видом выливал воду в сторону, опять поднимал зонтик и продолжал движение. Думаю, не следует объяснять, что он был совершенно мокрый, так как зонтик его в таком виде просто не в состоянии был выполнять свои защитные функции. Таинственный незнакомец открыл дверь нашего общежития и вошел в него. Я, выскочив из комнаты, побежал ему навстречу. Так я впервые встретился с Шурой Вергуновым. Как выяснилось, он в том году поступил в институт на наше актерское отделение, то есть был на курс меня моложе.

Шуру быстро узнал весь институт. Одни называли его оригиналом, другие — весельчаком или проказником, третьи — даже пакостником. Юмор и выходки Вергунова не всем были понятны, некоторые его осуждали, обижались, пытались перевоспитывать, но все было тщетно. Проходило некоторое время, и все узнавали о новой его проделке, которую долго потом обсуждали в институте. Хоть его настоящее имя Александр, а теперь, когда ему пятьдесят два, еще и Александр Леонидович, мы с друзьями звали и зовем его просто Шура, но это новый, необычный тип Шуры, совсем не похожий на известных нам Шуру Балаганова или Шурика из комедий Гайдая. С годами он приучил нас ничему не удивляться, поэтому, услышав о каком-либо невероятном происшествии или чересчур своеобразном розыгрыше, мы только говорили: «Наверняка опять Шурины дела». Несмотря ни на что, долго обижаться на него было невозможно, и многие его даже любили. Человек он честный, принципиальный, очень ответственный и добросовестный, не признающий лжи и необязательности.

Вспоминаю, как его назначили у нас в общежитии старостой второго этажа. Что такое студенческое общежитие, тому, кто в нем жил, рассказывать не надо, а тому, кто не жил, — бессмысленно, потому что все равно не поверит. Только нужно иметь в виду, что в театральном институте публика минимум в два раза более шумная и неугомонная (иначе бы она сюда не попала), чем в других. В любой час дня и ночи, проходя по коридору общежития, вы за одной дверью могли услышать «шпаги звон», а за другой — «звон бокалов».

И вот Шура с присущей ему энергией решил с этим бороться, но, разумеется, «пo-шуриному». Дождавшись, когда шум в комнатах немного стихал, а это бывало обычно где-то к двум-трем часам ночи, он выходил со стулом в коридор и объявлял голосом знаменитого диктора Левитана: «Жители второго этажа! Ваш староста приветствует вас! Послушайте, пожалуйста, чем жила сегодня наша страна!» Потом садился на стул и методично, ровным голосом зачитывал передовую статью из газеты «Правда». Окончив чтение, Шура складывал газету и нежно, но опять громко произносил финальную фразу: «Жители второго этажа, ваш староста желает всем спокойной ночи и сексуальных сновидений!» Перед тем, как лечь самому, Шура выносил радиоточку из своей комнаты, устанавливал ее на максимальную громкость (а после 12 ночи трансляции прекращались) и оставлял в коридоре. В шесть часов утра все просыпались под звуки гимна, сопровождаемые приветствием неутомимого Вергунова: «Жители второго этажа! Ваш староста желает вам доброго утра и счастливого дня!» Нетрудно вообразить, какие проклятия неслись в этот момент в его адрес из-за дверей всех комнат.

Честно говоря, воспитательный эффект от его стараний был практически нулевым. Но Шура не сдавался. Однажды, в последний день сессии, когда были сданы уже все экзамены, общежитие готовилось разъезжаться на каникулы. Спать никто не собирался, народ во всех комнатах намеревался «гудеть» до самого утра. И тогда Шура решился на отчаянный шаг. Он раздобыл где-то длиннющую веревку и в 4 часа утра посвязывал друг с другом ручки на всех дверях. Открыть их из комнат, не развязав или не разорвав веревки, было невозможно. Пожелав после этого всем веселых каникул, Шура отбыл на вокзал. Когда через некоторое время все остальные собрались ехать туда же, оказалось, что Шура поработал на совесть, и двери открываться не хотели. Около часа продолжались бесплодные попытки вырваться из комнат, пока кто-то из смельчаков не догадался вылезть через окно, спуститься по простыне на землю и, войдя в общежитие через входную дверь, развязать Шурины узлы и выпустить «невольников». Разъяренные, они стали метаться по общежитию, чтобы найти Шуру и убить, но по понятной причине не нашли и разъехались по домам, не обагрив своих рук кровью. После каникул, когда все немного поостыли, желающих «замочить» Шуру уже не было, но кое-что ему все-таки перепало.

В Минск Шура приехал из Монголии, где его отец служил военным советником. Отец там считался далеко не последним человеком, поэтому Шура удостоился чести учиться в одном классе с сыном Южмагийна Цеденбала, первого секретаря правившей тогда в Монголии партии коммунистического типа. Фактически Цеденбал был царем Монголии, так что Шура мог бы при желании прихвастнуть тем, что был одноклассником царского сына. Возможно, любой из нас так бы и сделал, но не Шура. Он оттуда привез более романтическую историю, в которой во всей красе проявилась его любовь к мистификациям. Дело в том, что в лице Шуры, если очень присмотреться, можно найти при желании некоторые азиатские черты. Не знаю, откуда они взялись, возможно, это следствие долгого проживания в монгольских степях, но что-то такое у него есть. Сам Шура тоже об этом знает. Однажды, в минуту особой откровенности, он всем нам рассказал, что по национальности он чалдон, что мол русские в древние века разбили и поработили его народ, живший между рекой Чалкой и Доном в низовьях Волги (???), и что сейчас чалдоны начинают борьбу за восстановление своей государственности и самостоятельности. Хочу отметить, что все это Шура говорил около двадцати лет назад, когда никто даже не предполагал, что будут «парад суверенитетов», развал империи, Чечня и прочие подобные вещи. Мы смотрели на Шуру с восторгом и уважением, нам он казался почти, что итальянским карбонарием. И только потом, много лет спустя, кто-то из нас прочел в словаре Даля, что чалдонами в старину называли бродяг и беглых российских каторжников. Но все это было потом, а тогда Шурина «лапша» висла на наших ушах довольно прочно.

Учился Шура хорошо, но все его проказы били одним концом и по нему, поэтому, когда пришла пора распределения, его направили в провинцию, по-моему, в Бобруйск. Поэтому Шура, уже будучи женатым, сделал себе справку, что он беременный и отправился работать в Минский кукольный театр, очень невысоко тогда котировавшийся среди выпускников. Проработал Вергунов в нем довольно долго, но все-таки вынужден был уйти, потому что, как пишут в заявлениях на развод, «не сошелся характером» с новым главным режиссером, хорошо знакомым ему еще по институту.

Был случай в Шуриной актерской практике, когда он «прославился» на всю республику и даже был «отмечен» особо в приказе по Белорусской киностудии. А дело было так. Шура участвовал в массовках при съемках фильма «Руины стреляют». Снимали его в 1976 году в Минске, в районе улицы Немига, где тогда сохранился чудом уцелевший во время войны район старых зданий. В один из дней, когда объявили перерыв и предложили пообедать, Шура не сел со всеми вместе за стол, а решил с другом сходить в ближайшее кафе. Улучив минуту, они ускользнули, что не разрешалось, с места съемок и двинулись в город, даже не переодевшись в свои собственные костюмы. А играли-то они эсэсовцев. И вот представьте себе двух шагающих по минским улицам вооруженных автоматами (бутафорскими, но кто об этом знает?!) фашистов, неожиданно появившихся перед вышедшим из-за угла старичком-евреем, приехавшим в первый раз после войны в Минск, чтобы поклониться местам, где погибли почти все его родные, и где он сам перенес столько горя. Будучи весь во власти чувств и воспоминаний, нахлынувших на него при приближении к памятному месту, он, почти столкнувшись с ненавистными «мучителями», от неожиданности потерял сознание и упал на тротуар. Не знаю, что он успел до этого подумать, может быть, что немцы вернулись или что они и не уходили, но в результате на киностудии «Беларусьфильм» был издан приказ, коим строжайше запрещалось выходить артистам в сценических костюмах за пределы съемочных площадок. А Шуру, кроме того, отдельным параграфом в этом приказе, отстранили навсегда от съемок на нашей киностудии, и, таким образом, его кинокарьера оборвалась на самом взлете. По крайней мере, на советский период.

До того как прийти в «Христофор», Александр успел поработать и на радио, где, по-моему, довольно успешно вел передачу для детей «Голубой вагон», и на телевидении, где на 8–м канале у него была своя передача «Ля афiшы», в которой он знакомил зрителей с новостями театральной и концертной жизни республики.

У нас он с первого появления на сцене дал понять, что отсиживаться в тени других не собирается. Дебют в «Христофоре» состоялся у Шуры в спектакле «Кавалеры приглашают дамов», где мы все, пока Анатолий Длусский поет свои песни в длинном эффектном черном пальто, выстраиваемся в национальных белорусских костюмах в глубине сцены вдоль задника и дополняем декорации. Перед спектаклем, никому ничего не сказав, Шура пошел в нашу костюмерную, где, как я считал, кроме трех пар брюк и двух рубашек ничего не было, нашел там огромный кусок красной ткани и белую рубашку с жабо и романтическими манжетами и отворотами, подпоясался этой красной тканью, как венгр или молдаванин, лихо натянул на чуб фуражку типа казачьей, прикрепил к рубашке розочку, распушил свои роскошные усы и в таком виде предстал вместе с нами перед зрителями. Если бы вы еще увидели его изящно отставленную в сторону ножку в красивом лакированном ботинке и загадочную улыбку на лице, то поняли бы, почему он сразу же перехватил у Длусского внимание чуть ли не всего зала. Так артист Александр Вергунов заявил о себе еще и как о мастере эпизода и заслужил в тот вечер у Длусского оценку: «Ну и гусь!»

Шуру в его проказах, бывает, очень сильно заносит, и он теряет при этом чувство меры, чем вредит нередко, прежде всего, себе. Например, любой мужчина даже с минимальным семейным стажем хорошо знает, что жена — не тот человек, с которым можно безнаказанно шутить. Любой, но не Шура. Как-то, когда жена попросила его выбросить мусорное ведро, он вернулся с улицы с пустыми руками.

— А где ведро? — удивилась жена.

— Но ты же сама попросила его выбросить, — сделав невинные глазки, напомнил ей Шура.

Что было потом, мы от него добиться так и не смогли. Но уроки жизни помнит Шура не очень долго. Через некоторое время, когда жена поручила ему посмотреть на плите картошку, он сходил на кухню, но через минуту вернулся обратно в комнату к телевизору. Вскоре в доме запахло гарью. Жена бросилась на кухню, выключила газ и стала отчитывать Шуру. Он пытался ей доказать в ответ, что ее упреки необоснованны, так как он в точности исполнил поручение и на картошку «посмотрел», но в итоге спать ему в тот день пришлось ложиться на пустой желудок.

Бывали случаи, когда Шура страдал, будучи вообще непричастным к происшествию, а только из-за своей репутации. Один раз и я невольно его «подставил». Как-то, сидя в кабинете нашего директора Юрия Лесного, я разговаривал по телефону и машинально рисовал авторучкой на лежавшем передо мной каком-то листке бумаги чертиков, солдатиков и прочую чепуху. Есть у меня такая нехорошая привычка. Окончив разговор, я ушел из кабинета, оставив листок на столе и даже не посмотрев, что на нем было написано до меня. Придя назавтра на работу, я стал свидетелем разноса, который устроил Лесной ничего не понимавшему Вергунову. Оказалось, что кто-то испортил дурацкими рисунками очень важный, присланный нам из какого-то посольства документ, который Лесной должен был куда-то, кажется в ОВИР, нести! Ни секунды не сомневаясь, что это дело рук Шуры, директор наш сразу на него налетел. И только мое чистосердечное раскаяние спасло Вергунова от грозившей ему суровой расправы, хотя справедливости ради должен признать, что до моего прихода ему уже немало из-за меня досталось.

Шура — очень бескорыстный человек, у него необычайно добрая, отзывчивая душа. Ему всем хочется помочь, везде он находит людей, нуждающихся в его поддержке. Недавно, когда мы ехали на пару дней на выступления в город Рославль Смоленской области, Вергунов пришел к автобусу с огромным багажом. И нам стало очень стыдно, когда, выслушав все наши ехидные замечания, Александр объяснил, что у него в Рославле есть знакомый, у которого четверо детей, и что это им он везет в подарок одежду.

Интересы Вергунова достаточно разнообразны: мало того, что он талантливый артист, так он еще пишет замечательные стихи и прозу, с успехом закончил Московские курсы сценаристов и даже пытался создать свой театр. Последнее, видимо по причине его непрактичности, у Шуры Леонидовича не получилось, и его личный театр не состоялся.

В «Христофоре» Шура остается самим собой и в жизни и на сцене. Однажды перед отпуском мы играли последний спектакль. Такие спектакли на закрытиях сезона в театрах называют почему-то зелеными. Артистам почти официально разрешается баловаться, и начальство смотрит на эти приколы сквозь пальцы. Самое главное условие перед этим — чтоб зритель ничего не заметил (ведь бывают же в театрах и серьезные спектакли). И хоть наш «Христофор» сам по себе театр прикольный, мы все равно отдавали дань традиции и веселились как могли. Я, как всегда, вел программу и практически не уходил со сцены, играя почти в каждом отрывке. А у Шуры было или три, или четыре выхода за вечер. И вот выходит Шура в первом номере. Все нормально, играем, зритель смеется. Я, конечно, настороже, жду подвоха, но Шура отыгрывает номер и, усмехаясь в свои пышные усы, уходит за кулисы. Через несколько других номеров он опять появляется на сцене и опять ничего… Я понимаю, что он просто усыпляет мою бдительность, и остаюсь в полной боевой готовности. Третий отрывок — и опять ничего. Только усами шевелит, как таракан. И тут до меня доходит — ничего ни придумал на этот раз наш главный разыгрывательщик, вот и осталось только шевелить усами. Слабак. Сыграл я дальше с Володей Воронковым один сатирический номер и объявляю следующий, в котором опять играю с Шурой. Я, по сценарию, сажусь за стол (а играл я врача) и говорю: «Следующий». За спиной раздаются шаги и голос: «Здравствуйте, доктор». Я поворачиваюсь и офигеваю. Передо мной стоит какой-то незнакомый дядька и, подло улыбаясь, смотрит на меня. Из-за кулис видны хитрые морды наших артистов, наблюдающих за нами… Я понимаю, что это розыгрыш, что они подговорили какого-то артиста выйти вместо Шурки и сыграть со мной отрывок. Ну, думаю, молодец, хлопец, и текст выучил, и мизансцены знает… Тем временем этот мужик садится передо мной и… Шуриным голосом говорит: «Знаете, доктор, а ведь я к вам по делу…» И вдруг до меня доходит, что этот мужик с идиотской рожей и есть Шура, но только без усов!!! Я свалился под стол от хохота и номер мы еле-еле доиграли…

Оказалось, что Шура, пока я играл с Володькой, умудрился мгновенно намылиться и сбрить усы принесенной для этого бритвой, а потом выйти на сцену в образе больного. Узнать его без усов, было действительно практически невозможно. Вот сбрейте Чапаеву усы — узнаете вы Василия Ивановича? А побрейте Карла Маркса…

Но зато голос Шуры Вергунова сегодня знает каждый белорус ? и по радио, и по телевизору «крутят» бесконечные рекламные ролики, почти что треть из которых озвучивал наш Шурка. Он в этом деле собаку съел. Недаром, параллельно с «Христофором» он уже несколько лет сотрудничает с радио «Альфа».

Шура уже много лет назад, после нескольких разводов, встретил свою Иришу. Практически вырастил и воспитал, как отец, ее сына Сергея. Своя родная дочь, Катюха, вышла замуж за еврея и уехала в Израиль. Теперь Шурка уже дед. Пару лет назад сын Ириши Сергей, окончивший Военную Академию и послуживший в нашей армии офицером, тоже уехал, но уже в Германию (к своему родному отцу). И теперь Шурка с Иришей сами себе хозяева — работают, отдыхают, путешествуют. Завидно.

Солист Большого театра Артур Эйзен, обладатель роскошного баса и замечательный актер, в свое время был назначен официальным исполнителем песни «Широка страна моя родная!» Песня эта, как известно, после «Гимна Советского Союза» и «Интернационала» была третьей в коммунистической иерархии. Конечно, в другое время ее мог спеть всякий, кто захочет, но на правительственных концертах — только он, Эйзен. За каждое исполнение ему была назначена персональная ставка в 100 (сто!) рублей — по тем временам огромные деньги. Так вот, говорят, что приятель Эйзена, первая скрипка оркестра Большого театра, всякий раз «раскалывал» его одним и тем же образом. «Шир-ро-ка-а стр-ра-на моя р-родна-я — аа!» — выводил Эйзен, и сидящий за его спиной скрипач тут же громко сообщал оркестру: «Пять рублей!» «Много в не-ей лесов, полей и ре-ек!» — продолжал Эйзен, и скрипач тут же ему в спину подсчитывал: «Десять рублей!» Оркестр давился от смеха, но труднее всего было Эйзену: до возгласа «Сто рублей!» он еле допевал…