После собрания

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

После собрания

На следующий день я узнал от Павлова и от ученого секретаря, что характеристику мне на руки не дадут, а вышлют в ОВИР нарочным. Кроме того, протокол вчерашнего собрания будет отправлен «наверх». Хотя я и не имел представления, кто верховодит деятельностью ГЕЛАНа в подобных вопросах, все же я попросил ознакомить меня с протоколом. Ученый секретарь заявил, что ему этого делать не ведено. Я зашел к замдиректора Шихобаловой (директор, академик К. И. Скрябин, в это время болел, а может, просто решил отстраниться от всей этой истории), и у нас состоялся следующий разговор.

Я: Надежда Павловна, я к Вам по двум вопросам. Во-первых, я требую, чтобы меня ознакомили с протоколом вчерашнего собрания и характеристикой. Кстати, странно, что Вы не выдаете ее на руки, ведь просил ее я, а не ОВИР. Во-вторых, Сонин меня вчера оклеветал, а Вы эту клевету публично подтвердили.

Н. П.: В чем заключалась клевета?

Я: Хотя бы в двух эпизодах. Во-первых, было сказано, что у меня в диссертации дутые цифры; кто их проверял или хотя бы усомнился в их достоверности? Вы косвенно подтвердили, что я жулик от науки. Во-вторых, было сказано, что всем известно, что я распространяю антисоветскую литературу. Это не только ложь, но и ложь, из-за которой в свое время отправляли людей в лагеря. Я требую, чтобы обвинения были доказаны, или чтобы Вы и Сонин публично от них отказались. Ведь это клевета и на ВАК и на коллектив лаборатории.

Н. П. приглашает в кабинет Сонина и передает ему содержание нашего разговора.

Сонин: Ознакамливать Мюге с текстом протокола собрания и с характеристикой не будем! (Шихобалова: «Значит, решено!»)

Сонин: То, что Вы распространяли антисоветскую литературу, известно из того, что в Харькове у Вас были изъяты два экземпляра «Ракового корпуса» Солженицына, которые Вы, якобы, брали для чтения в дороге. Зачем для чтения два экземпляра?

Я: Во-первых, не два экземпляра, а два тома — начало и конец романа, во-вторых, я их никому не передавал, а в-третьих, с каких это пор «Раковый корпус» стал антисоветским?

Сонин: Это не имеет значения. Можете на меня жаловаться. И вообще, я не понимаю, Надежда Павловна, зачем Вы на него тратите время? С.Г. всегда делать нечего, а Вы-то занятый человек.

Я почувствовал, что ничего не добьюсь, и покинул кабинет.

С этого дня мне неоднократно напоминали, что было бы хорошо, если бы я уволился по собственному желанию. Сначала я заявил, что считаю увольнение в связи с подачей заявления о выезде из СССР незаконным, и не хочу помогать администрации творить беззаконие. Кто-то мне доверительно сообщил, что на дирекцию давит райком и что она вынуждена меня выживать, что ей это очень трудно, так как я инвалид войны и так далее.

Тут получился конфуз с моей методикой определения дитиленхоза. Лето 1972 года выдалось на редкость жаркое и сухое. В жару, как известно, корни не обеспечивают растения водой, и концентрация сухих веществ в клеточном соке увеличивается. Увеличивается и содержание сахаров. В результате часть растений, давших положительную реакцию на дитиленхоз, после извлечения из почвы оказались незараженными.

Собрали заседание Ученого совета. О причине происшедшего знали многие, но никто не выступил в защиту меня и, главное, моего метода. Мне стало неприятно находиться в ГЕЛАНе и я написал заявление: «Прошу отчислить меня в связи с переходом на пенсию по инвалидности». Просьбу с радостью удовлетворили.

Дальше мне оставалось руководствоваться стихотворением Галича:

Мне теперь одна дорога,

Мне другого нет пути.

Где тут, братцы, синагога?

Подскажите, как пройти.

Из евреев-«подавантов», уволенных с работы и ранее занимавшихся наукой, сколотилась довольно большая группа. В основном, это были математики и физики. По воскресеньям они собирались на квартире у А. Воронеля и, чтобы не заплесневели мозги, устраивали семинары. На одном из семинаров выступил и я, рассказав о своих интересах в науке. К сожалению, темы докладов на семинаре были от меня очень далеки и малопонятны. Я перестал их посещать. Между тем, участники семинара рекомендовали мою кандидатуру на замещение вакантной должности профессора в новом университете Израиля в Беер-Шиве.

Я не ощущал себя в среде евреев инородным телом, их идея в стремлении обрести родину мне была понятна. Но я был лишен того, пронесенного через многие поколения, чувства тоски по родной земле («Следующий год в Иерусалиме»), которое влечет евреев туда. Вряд ли я прижился бы в государстве с чуждой мне религиозной идеологией.

А. Воронель предложил мне написать статью в издаваемый им сборник «Евреи в СССР». Я написал «одним дыханием» черновик статьи, в которой проследил эволюцию отношения русских дворян к евреям от гвардейского офицера, который не подавал руки жандарму, черносотенцу и антисемиту, но презирал евреев за отсутствие патриотизма, до выгнанного из института за космополитизм профессора с нерусской фамилией, бывшего барона, который на вопрос, почему он не заявил, что он не еврей, прокартавил: «Газве я мог совегшить амогальный поступок?»