Остепенение

Работа у меня продвигалась с переменным успехом. То я оказывался в тупике, не зная, как подступиться к изучаемому объекту, то в голову приходила оригинальная идея или методика, и все шло как по маслу. Так или иначе, уже через два с небольшим года после поступления в аспирантуру и Парамонов, и Сухоруков решили, что материала на диссертацию у меня достаточно, и нужно ее оформить. Сделал я это довольно быстро. На вопрос, что со мной будет после остепенения (так аспиранты называют получение ученой степени), мне ответили, что дадут одну стипендию вперед и отчислят из аспирантуры в связи с ее окончанием.

Устроиться биологу на работу в Москве было тогда (да и сейчас) не легко. Я попросил, чтобы в удостоверении об окончании аспирантуры (оно мне нужно было для представления диссертации к защите) дата окончания не указывалась. Таким образом, я оставался в аспирантуре и почти год мог жить, ничего не делая.

В это время у меня установился контакт с Московским университетом. Академик А. И. Зенкевич собирался представить мою работу к защите в МГУ и быть по ней оппонентом. Кроме того, там существовала «закрытая» тема по картофельной нема-тоде. Вел ее доцент Зотов. Но он почему-то хотел от этого дела отказаться и продолжать его предлагал мне. Чем Зотов занимается, я мог узнать только после получения допуска к секретной работе. Оформление его требовало длительного времени, а в моем случае еще и не начиналось.

Чтобы не придти туда с пустыми руками, я стал думать, что можно сделать по дитиленхозу картофеля полезного для практики. Выявление дитиленхоза затруднительно и в клубне, а в вегетирующем в поле растении определить наличие этого паразита вообще невозможно. Вот я и подумал, а нельзя ли с помощью простых и доступных в полевых условиях анализов определять зараженность картофеля, учитывая различия в физиологии здорового и больного растения.

Занимаясь изучением физиологии дитиленхоза, я знал, что в пораженных клубнях увеличивается количество сахаров. Так как сахара образуются в листьях и транспортируются в клубни, где превращаются в крахмал, встал вопрос: а не тормозит ли накопление сахаров в клубне их отток из листьев? Свободного времени у меня теперь было много, и я занялся этой работой.

Химический анализ ботвы картофеля показал, что в листьях здоровых растений содержание сахаров колеблется от 1,2 до 1,5 %, а у больных от 1,6 до 2,2 %. Конечно, делать сложные химические анализы в поле было бы нерентабельно, но они и не нужны. Как зоотехник я знал, что существует «пороговый метод» определения базисной жирности молока. Капнул в молоко реактив, если окрасилось — значит, есть 3,4 % жира, можно принимать молоко. Задача и здесь сводилась к тому, чтобы придумать экспресс-метод, определяющий, больше ли полутора процентов сахара в листе. Метод такой я разработал, он экспонировался на Выставке Достижений Народного Хозяйства (ВДНХ), но в последние дни моей работы в лаборатории принес и огорчения.

Наконец состоялся Ученый совет, на котором Зенкевич обещал представить к защите мою диссертацию. Человек он был важный и не терпел фамильярности. Я же был разбалован Парамоновым, его пренебрежением к субординации, и этого не учел. В тот момент, когда Зенкевич должен был выступить, я увидел, что он, мирно посапывая носом, спит. Я его не очень вежливо разбудил и напомнил о взятом на себя обязательстве. Он ответил, что вечером будет звонить Парамонову, а представлять сегодня меня не будет. Вечером он сказал Парамонову:

— Ваш аспирант — нахал, я оппонентом у него не буду.

Время было потеряно, и мне пришлось «пристраивать» свою диссертацию заново.

Одновременно отпал вопрос о моем устройстве на работу в МГУ. Много лет спустя мне стало известно, почему Зотов решил искать преемника. Он не был фитогельминтологом, консультироваться у специалистов не имел права (тема-то закрытая), и когда ему приказали разработать способ получения большого количества цист от картофельной нематоды, стал работать не с гетеродерой, а со стеблевой нематодой картофеля, которая цист никогда не образовывала и не собиралась образовывать, как бы ни понукал ее к этому Зотов. Как говорится, хорошо то, что хорошо кончается. Я избежал большого конфуза и щекотливой тематики.

Защиту мне пришлось перенести в институт гельминтологии имени Скрябина (ВИГИС). Отношения там были сложные. К. И. Скрябин был председателем объединенного Ученого совета по гельминтологии. Туда входили «вигисовцы», «гелановцы», медики и ветеринары. В то время Хрущев осуществлял свои идеи о разрушении «межведомственных барьеров» и «сельское хозяйство ближе к земле». В Москве было минимум два гельминтологических учреждения — одно ВАСХНИЛа (ВИГИС), другое — Академии Наук (наш ГЕЛАН). Их следовало или слить в одно — тогда стоял вопрос, кто кого проглотит, — или хотя бы одно из них выселить из Москвы. Антагонизм был налицо, а говорят, что, когда паны дерутся, у холопов чубы трещат. Кроме того, в ВИГИСе работал младшим научным сотрудником профессор Парамонов после того, как его выгнали за менделизм из Тимирязевки. Но и там он долго не удержался. Тогдашний заместитель директора Антипин заявил на Ученом совете, что «этого генетика поганой метлой надо гнать из советских учреждений». Человек так устроен, что не любит тех, с кем когда-либо обошелся плохо. А тут представлялся случай завалить одного из первых парамоновских аспирантов. Хотя я подал диссертацию первым из парамоновского «выводка», но защищал после Турлыгиной — его первой аспирантки, которая была принята в аспирантуру еще в 1953 году.

Наконец настал день защиты. Отзывы оппонентов (докторов наук Гилярова и Цингер) превзошли все мои самые смелые ожидания. Был зачитан под одобрительный гул зала отзыв неофициального оппонента академики И. И. Шмальгаузена. Если добавить, что все это происходило при свечах (в момент моего доклада отключили свет), то выглядело все довольно необычно. Наконец, счетная комиссия удалилась подсчитывать голоса. Я прошел на пределе — семь голосов против. Секретарь Ученого совета объявила, что я не прошел вообще, и зачитала абзац из старой инструкции, где голоса «за» исчислялись не от числа присутствующих членов совета, а от всего списочного состава. Потом этот вопрос обсуждался в ВАКе, и Полякову отстранили от обязанностей секретаря. Поскольку защита оказалась необычной, работу послали уже из ВАКа на отзыв академику Белозерскому. Он дал хороший отзыв, и я, в конце концов, стал кандидатом наук.