«Ты что, ее сочинил?»
«Ты что, ее сочинил?»
Какой-то доморощенный фотограф снимал стареньким ФЭДом кандидатов на волю. Несколько «пунктов милиции» занимались оформлением паспортов и справок. Компания «цветных» пела на заунывный мотив очень знакомую мне песню. История этой песни такова.
Как-то мой сосед по нарам, харьковчанин А. И. Погорелый, получил от родителей письмо, где сообщалось, что его жена заочно оформила с ним развод и сошлась с соседом. Погорелый был доцентом, специалистом по эктопаразитарным заболеваниям. В лагере он продолжал интересоваться своей наукой и иногда экспериментировал на себе (благо, в эктопаразитах недостатка не ощущалось). Он получил десять лет за то, что «разрешил» пользоваться своей библиотекой немцам во время оккупации Украины (попробуй, не разреши!). После того, как он пожаловался на приговор в Верховный суд, добавили еще пятнадцать.
Его жену никто всерьез не осуждал, «декабристские жены» встречались очень редко. И не ее вина, что на сроки Советская власть не скупилась. Однако Погорелый зачах и мы, как умели, старались его развлечь. Я посвятил ему стихотворение. Блатным оно почему-то понравилось. Они подобрали довольно примитивный — под стать словам — мотив. Вот это стихотворение:
На лице появились морщины,
Голова начинает седеть.
То горький удел для мужчины —
Осужденного срок отсидеть.
Он лежит в полутемном бараке,
Где в углу умирает больной.
А за зоною лают собаки
И на вышке стоит часовой.
Грустно тянутся горькие годы…
Но вернется домой он опять,
Перенесши в тюрьме все невзгоды,
И обнимет родимую мать.
А жена, покачав годовую,
Убедившись, что стар он и сед,
Скажет: «Лучше не жить нам с тобою.
В десять раз тебя лучше сосед.»
Прослезится бедняга от горя,
Будто мало он в жизни страдал.
Вспомнит стройку Московского моря,
Беломоро-Балтийский канал,
Колыму, Воркуту и Игарку,
Казахстанских степей лагеря…
По привычке закрутит цигарку,
У прохожего спросит огня…
И пойдет он усталой походкой,
Проклиная навеки судьбу,
Отравлять организм свой водкой
И рискуя сесть снова в тюрьму.
Почему-то последнюю фразу пели «И рискуя по-новой в тюрьму». Я заметил это певцу, на что он недружелюбно ответил:
— А тебе какого… надо? Ты что, ее сочинил, что ли?
Что я мог ответить? Все равно мне бы не поверили. Очень может быть, что стихотворение попало в одну из тетрадей, куда блатные записывают полюбившиеся им песни. После каждой корявым почерком значится «писав» и подпись вора, хозяина тетради.
В этих тетрадях, наряду с явной пошлятиной, можно разобрать и искаженные стихи Лермонтова, Есенина, Некрасова. Что ж, против такого соседства я не возражаю.
Итак, в последний день заключения я лишился ненужных тряпок, ненужных стихов и ненужного номера личного дела, который все эти годы значил больше, чем фамилия. У многих рецидивистов фамилий было несколько, а вот номер — один единственный.