КУЗЯ

…Четыре училищных года — как один день. Глазом не успел моргнуть, как к лейтенантскому кителю привинчивал «поплавок». Курсанты обозвали его орденом «За потерянную юность».

Когда пошли прощальные пирушки, в каждой компании юные литера непременно хотели видеть нашего заместителя начальника курса полковника Кузикова. То был совсем не хмельной выпендреж: для многих из нас Валентин Алексеевич четыре года заменял строгого и справедливого отца. Расставание с человеком, который все это время был рядом и наставлял на путь истинный, для каждого зеленого лейтенанта было личной потерей. Рвалась невидимая пуповина, мы уходили в самостоятельную армейскую жизнь.

Я и сегодня невольно улыбаюсь, вспоминая родного Кузю.

По мере того как мы начитывались разных заумных книжек, полковнику Кузикову все труднее было на равных разговаривать с подопечными. Иной курсант, подержавший в руках Клаузевица, начинал свысока поглядывать на полковника и к месту и не к месту вворачивать в разговоры с ним импортные словечки. Чтобы раз и навсегда вытравить из наших душ дешевую амбициозность, полковник стал принимать адекватные меры.

Прохаживаясь перед строем курса, он находил в нем наиболее рьяного зазнайку, нахватавшегося иностранных терминов, и, обращаясь к нему, громко говорил:

— Курсант Никитин, сколько раз я могу втолковывать вам, что необходимо строго соблюдать воинскую апперцепцию!

У надменного курсанта Никитина отвисала челюсть.

Исчезали самоуверенные ухмылки с лиц других «интеллектуалов».

Мы вгрызались в словари и энциклопедии, отыскивая загадочное словечко «апперцепция».

На следующее утро Кузиков говорил перед строем:

— Товарищи курсанты! Я хотя и не Кант, но хорошо понимаю, что каждый из вас транс-цен-ден-та-лен… Но с помощью эмпирического опыта мы обязаны с вами находить общий язык и таким образом наши служебные отношения достигнут кватроченто…

Такими приемами он вытравлял из молодых офицерских душ пустую спесь. Во время свиданий с девушками мы уже не хвастались им, что на учениях пережили «ургентное состояние» (угрожающее жизни). Находили простые русские слова.

Однажды Кузиков за серьезную провинность был вынужден отправить курсанта Тарасевича на гауптвахту. Потом полковник вызвал меня в канцелярию, угостил теплыми домашними пирожками с капустой и вручил мне небольшой термос:

— Отвезешь Тарасевичу на гауптвахту.

В термосе тоже были горячие пирожки.

…Лет семь спустя, уже офицером, был я в командировке в Риге. Мой поезд уходил среди ночи. Через окно своего купе я вдруг увидел на сумрачном перроне, как майор ведет под руку совершенно «переломанного» полковника к соседнему поезду, уходящему на Калининград. Я узнал Кузикова и выскочил на перрон. Он висел на руке майора и глазами боксера, находящегося в глубоком нокдауне, безразлично глядел на меня. Я несколько раз громко прокричал ему в самое ухо свою фамилию, но никакой реакции не последовало…

Позже я узнал, что у Валентина Алексеевича случилась в семье трагедия, он сломался и начал злоупотреблять. Его спрятали на замполитской должности в каком-то прибалтийском стройотряде. Там была новая неприятность — Кузиков в каком-то кафе посеял секретные карты строительства одного из объектов Калининградского особого оборонительного района…