ДИКАЯ ДИВИЗИЯ
Зеленым салагой в мешковато сидящей серой суконной шинели и с еще пахнущим заводской оружейной смазкой «Калашниковым» на груди торжественно орал я зимним морозным утром 1965 года на плацу «Дикой» дивизии в черниговских лесах слова воинской Присяги: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил…»
А мама глядела на меня и плакала, вытирая слезы уголком дешевенького серого платка, начесанного с дистрофических боков козы Зойки.
Когда я докричался до слов: «Если же я нарушу эту мою торжественную клятву, пусть меня постигнет суровая кара…» — аж дух перехватило.
Командир взвода лейтенант Карелин, заставлявший нас до опупения зубрить Присягу, десять раз на дню повторял:
— Кто нарушит Присягу — тюрьма или расстрел!
Этого в тексте Присяги не было. Но была бы воля нашего взводного, он бы такие строки туда вписал.
Перед строем взвода стоял на ветру страшно обшарпанный, но покрытый свежим лаком стол, на котором лежал придавленный кирпичом отпечатанный ротным писарем на старой немецкой пишущей машинке список личного состава.
Лейтенант снял кирпич и ткнул пальцем напротив моей фамилии. И пока я выкарябывал роспись, он спросил:
— Кто нарушит Присягу?
— Тюрьма и расстрел! — негромко гавкнул я в ответ.
Карелин улыбнулся и отшил редкостный по культуре изложения комплимент:
— Моя школа. Стать в строй!
И понеслась служба в танковой «учебке». За полгода офицеры должны были вылепить из меня командира тяжелого танка Т-1 ОМ. Система была простой и надежной: зубрежка — стрельбы, зубрежка — вождение. И дикий сержантский мат в боевом отделении танка, полном порохового дыма, выедающего глаза после каждого пушечного выстрела. И особый, терпкий и родной запах «броневого гроба» Т-1 ОМ, который въедается в душу и память на всю жизнь. Даже сейчас я иногда балдею в московских «икарусах», каким-то собачьим нюхом улавливая знакомый запах горелого топлива, по сравнению с которым даже «Шанель» — вонючка.
Лейтенант Карелин никакой другой оценки за стрельбу, кроме «отлично», не признавал. И когда мой экипаж лупил из вкладного пушечного стволика или из пулемета мимо целей, Карелин посылал нам по радио такие злые и образные матюки, которые сразу же становились полковым эпосом (говорили, что именно ему принадлежала легендарная фраза, сказанная сол-дату-дневальному, когда тот покрыл казарменный пол слишком толстым слоем пасты: «На хрена дохрена захреначил, отхре-начивай на хрен, хрен хреновый!»).
Но даже самые лютые проклятия и угрозы, звучащие нарочито суровым басом взводного, постоянно выдавали в нем Человека, а не службиста-собаку.
Он был не из тех, которые с младых офицерских ногтей и до маршальских погон никак не натешатся властью над людьми, доводя ее до легендарно изощренных форм тупого командирского самодурства…