«КАТЬКА»

…Когда много послужишь — есть о чем вспомнить. И уж тем более человеку не оседлому.

Надев погоны, ты зачисляешься в касту служивых людей, больше не принадлежащих себе. Государство швыряет тебя от Смоленска до Камчатки, от Мурманска до Владикавказа, из Кривопупок — в какие-нибудь Прямопопки. И ты не волен роптать. Так надо. Ты сам эту судьбу выбрал.

Сколько раз, меняя одну «дыру» на другую, получая очередные несправедливые втыки и справедливые раздолбоны начальства, встречая праздники в холодных и грязных поездах и гостиницах, мыкаясь с семьей по чужим углам и промерзая на полигонах, клял я в Бога душу мать тот день, когда навсегда променял свободную гражданку на эту казенную, неуютную, зарегламентированную и жестокую военную житуху. И столько же раз уже вскоре забывал все эти проклятья. Ибо служба — она как жена. И попилит, и приласкает. То змеюка, то нет ее родней…

Таких, как я, было более пятисот тысяч в почти четырехмиллионной армии. Они двадцать четыре часа в сутки дежурили в глубоких подземельях ракетных шахт, держа в постоянной готовности ядерный меч. Они задыхались от нехватки кислорода в отсеках атомных подлодок, несущих боевую вахту в гробовом сумраке морей и океанов. Они были в кабинах боевых истребителей, которые быстрее звука проносились в заоблачной выси, готовые в любую минуту покарать каждого, кто вторгнется в воздушное пространство страны. Они замерзали в глубоких северных и дальневосточных снегах вместе со своими солдатами или месили грязь полигонов на танках и бэтээрах, штурмовали высоты и разносили в щепки мишени…

Жизнь свела меня с тысячами служивых. И не один раз в минуты мужских откровений мы признавались друг другу, что та, гражданская жизнь, наверное, была намного спокойней, престижней, сытнее, чем эта — кочевая, неуютная, часто бездомная и полуголодная. И все же мы выбрали эту жизнь.

Кому-то суждено всю жизнь добывать уголь или выращивать хлеб, учить детей или строить дома, а кому-то — быть офицером. Без офицера нет армии, без армии нет государства.

…Я листаю страницы памяти.

У каждого гарнизона, как у человека, свой характер. Кто служил, тот знает. Чем глубже дыра — тем тяжелее, но интереснее служба.

Наш полк стоял в Амурской области среди дальневосточных сопок, на которых по весне розово и разухабисто цвел багульник. При такой красотище иногда руки себе хотелось пообломать из-за того, что не умел рисовать.

Рациональный войсковой люд в просторечье именовал гарнизон «Катькой».

Там, случалось, офицеры ездили домой на обед на танках, а их жены рожали детей в бронетранспортерах — не могли дотерпеть до ближайшего роддома, поскольку до него было километров тридцать. Там в военторговской лавке за пять минут можно было выведать, когда в полку очередная «тревога», кто с кем «незаконно» переспал прошлой ночью.

Маленький гарнизон — большая военно-полевая семья, живущая в сопровождении вечной музыки стрельб. Туда не получают предписаний сынки московской знати. Там не задерживается человеческая падаль и не выносит испытаний слабый и хитрый. Маленькие гарнизоны в дырах — школа мужества и университет порядочности, черная кость армии.

Был в «Катьке» зампотехом батальона капитан Леха Таев по кличке «Негр». О нем говорили, что он родился в танковом комбинезоне и с многогаечным ключом в зубах. Негр своими руками перещупал все батальонные двигатели и мог «по голосу» узнать пять из десяти. На капитане держалась техника батальона. В наш захолустный гарнизон из Харькова, Свердловска, Омска и Нижнего Тагила приходили письма с военных заводов, в которых инженеры снимали шляпу перед рацпредложениями неизвестного им, но страшно талантливого Негра.

Наш гарнизонный гений был рогатым, из-за чего и сел в тюрьму. Из охотничьего ружья он разнес ползадницы леспромхозов-скому инженеру-кобелюке, застав его в койке со своей женой. Когда Негра посадили, наши машины стали сыпаться. С тех пор я не верю, что незаменимых офицеров не бывает.

Человеческая память прекрасна тем, что она похожа на фильмотеку.

…Вот выедает мне глаза ослепительная белизна приамурских снегов под ярким, будто пламя газосварки, дальневосточным солнцем. На белоснежной скатерти Зейско-Бурейской равнины разворачивается наш танковый полк.

Играем в прикрытие границы на случай китайской агрессии. Командир мотострелкового батальона нашего полка капитан Серега Неверов был человеком нестандартным и часто плевал на тактические шаблоны уставов, инструкций и старших командиров. Однажды он бросил по речному льду свои боевые машины пехоты на тот берег притока Амура. Имитировавший «противника» ротный соседнего полка при виде этого зрелища забыл даже вовремя дать команду на открытие огня.

Серегин батальон отхватил кусок «вражеского» берега и выпендривался траками над головами вгрызшихся в мерзлую землю «китайцев». Ошалевший командарм мгновенно остановил учения и вызвал Серегу на командный пункт.

Генерал устроил комбату раздолбон с матюками и угрозами отдать под трибунал.

— Чапаев херов, самоубийца, авантюрист сопливый! — орал командарм на Неверова, — ты же батальон утопить мог!

— Никак нет, товарищ генерал, — ответствовал капитан, — я все просчитал: толщину льда, вес машины, уровень нагрузки, порядок перехода.

И Серега хворостиной на снегу стал вычерчивать формулу.

— Когда ж ты успел лед разведать, Мюнхгаузен недоношенный? — зло наседрл на капитана командарм под дружный гогот штабных.

Серега замялся. Затем отмочил:

— Да я со своими бойцами тут прошлой ночью побраконье-рил малость. Ухи захотелось. Лунки рубили. Так лед и разведали…

И опять гогот. Да такой, что аж до Пекина.

Обещанный грозным командармом арест в итоге был обращен в представление к новой должности.

Но было уже не до смеха, когда случилась большая и кровавая драка с китайцами из-за Даманского. Тогда мы были в часе от войны, которая могла продлиться столетие. Как всегда, американцы писались от радости, что наконец-то Союз схватился с Китаем. Среди ночи в штабной машине офицер-разведчик записал в книге радиоперехвата текст, переданный одной из американских радиостанций: «После того как реактивные советские дивизионы нанесли огневой удар по противнику, остров стал похож на хорошо вспаханное поле, а на границе уже вторую неделю пахнет жареным человеческим мясом…»

Я тогда имел весьма примитивное представление о тайнах большой политики. Но даже в мою, не слишком обремененную знаниями тайн советско-китайских отношений, голову стало приходить страшное понимание, что где-то там, в Москве, невежественно строят отношения с великой соседней страной и что из-за этого может случиться война…

— Для того чтобы поссорить народы, достаточно одного слова, — говорил нам в штабной палатке начальник политического отдела полковник Николай Хамаза, — а для того чтобы помирить их, — не хватит и столетий…