2

Отец Анны, Иоанн Монс, был родом из Миндена на Везере, содержал там таверну. Приехал вначале в Ригу, потом, в 1676 году, перебрался в Москву, в Немецкую слободу. Здесь он, по одним источникам, торговал вином, по другим – сделался золотых дел мастером.

Старшая дочь Монса, Матрена Ивановна, вскоре вышла за Федора Балка, ставшего генерал-поручиком.

Младшая Анна стала любовницей знаменитого Лефорта.

Как говорил Гюйсен, Лефорт старался сделать и любовницу свою, и всю семью Монс соучастницей своего счастья и свел Анну Монс с двадцатилетним русским царем.

Петр I щедро вознаграждал свою пассию за постельные услуги, оплачивая их крестьянскими душами своих подданных. Известно, что в январе 1703 года Анна Монс получила в подарок село Дудино в Козельском уезде (295 дворов).

Добродетельной Анхен, однако, этого было мало. Она продолжала выпрашивать все новые и новые подарки.

«Благочестивый великий государь, царь Петр Алексеевич, многолетно здраствуй! О чем государь я милости у тебя, государя, просила, и ты, государь, поволил приказать Федору Алексеевичу Головину выписать из дворцовых сел волость, и Федор Алексеевич, по твоему государеву указу выписав, послал к тебе, государю, через почту, но о том твоего государя указу никакого не учинено… Умилостивися, государь…»

Еще страшнее, что Петр позволил Монсам заниматься гешефтом в государственных учреждениях. По свидетельству Гюйсена, «в присутственных местах было принято за правило: если madame и mademoiselle Montzen имели дело и тяжбы собственные или друзей своих, то о том делались особенные reflexion salva jnstitia и вообще Монсам в делах до их имений должно было оказывать всякое содействие».

Возможно, это самое первое проявление соединения западного «свободомыслия» с традиционным беззаконием московского абсолютизма, породившим при дворе первых Романовых чудовищные цветы государственного разврата.

При всей своей алчности Анна Монс не уставала внушать Петру мысль о своей необыкновенной любви.

Любопытно сравнить ее письмо Петру в Азов в 1696 году с письмом царицы Евдокии.

«Только я бедная, на свете безчастная, что не пожалуешь, не пишешь о здоровье совсем, – со слезами и вздохами пишет Петру Евдокия. – Не презри, свет мой, моего прошения!»

«Если б у меня убогой крылья были, – пишет Анна Монс, – я бы тебе, милостивому государю, сама принесла цедриоль».

Конечно же, в письме Монс все романтичнее (как-никак на крыльях собирается лететь к своему возлюбленному) и по-немецки практичнее (не просто так в полет собирается Анна Монс, а чтобы «цедриоль» дорогому Питеру доставить), но при этом и фальшивее. Несмотря на свою необыкновенную любовь к Петру, Анхен после смерти Лефорта немедленно завела себя еще одного любовника, закрутила роман с поступившим в 1703 году на русскую службу Кенигсеном.

Известно это стало вскоре после взятия Шлиссельбурга.

К несчастью для Анны Монс, 15 апреля 1703 года Кенигсен утонул и в кармане его нашли любовное письмо Анны.

Этой измены своей Анхен Петр I не простил.

С 1704 года Анна Монс находилась под арестом. Пострадала и Матрена Ивановна Балк, которая пособляла сестре в ее романе с Кенигсеном. За эти хлопоты Матрене Ивановне тоже пришлось отсидеть три года в тюрьме. Ну а Анна Монс все-таки вышла замуж.

Как хлопотал посланник Георг Иоганн фон Кейзерлинг за свою будущую супругу и ее семью, видно из его письма, написанного прусскому королю 11 июля 1707 года в Люблине: «Вчера же перед началом попойки, я в разговоре с князем Меншиковым, намекнул, что обыкновенно день веселия бывает днем милости и прощения, и потому нельзя ли будет склонить его царское величество к принятию в военную службу мною привезенного Монса (Виллима, брата Анны. – Н.К.). Князь Меншиков отвечал мне, что сам он не решится говорить об этом его царскому величеству, но советовал воспользоваться удобной минутой и в его присутствии обратиться с просьбой к царю, обещая свое содействие и не сомневаясь в успешном исходе. Я выжидал отъезда польских магнатов, – почти все они присутствовали на пиру.

Когда же я обратился к царю с моей просьбой, царь, лукавым образом предупрежденный князем Меншиковым, ответил сам, что он воспитывал девицу Монс для себя с искренним намерением жениться на ней, но так как она мною прельщена и развращена, то он ни о ней, ни о ее родственниках ничего слышать не хочет.

Я возражал с подобающим смирением, что его царское величество напрасно негодует на девицу Монс и на меня, что если она виновата, то лишь в том, что, по совету самого же князя Меншикова, обратилась к его посредничеству, исходатайствовать у его царского величества всемилостивейшее разрешение на бракосочетание со мною.

Князь Меншиков вдруг неожиданно выразил свое мнение, что девица Монс, действительно, подлая, публичная женщина, с которой он сам развратничал, столько же, сколько и я…»

После этих слов Алексея Даниловича началась перебранка, и кончилась она тем, что Меншиков и Петр, «ибо они, несмотря на то, что Шафиров бросился к ним и именем Бога умолял не оскорблять меня, напали с самыми жестокими словами и вытолкнули меня не только из комнаты, но даже вниз по лестнице, через всю площадь…».

Разумеется, Петру было досадно, что его любовница, ради которой он заточил в монастырь свою законную супругу, предпочла ему вначале Кенигсена, а сейчас желает утешиться с Кейзерлингом, но он ведь сам и поставил себя в один ряд с этими людьми.

Вообще, вся сцена прекрасно иллюстрирует нашу мысль о том, что, скинув с себя тяжелые и неудобные одежды, в которых совершалось царское служение, Петр I превратился в портового забияку, обладающего никем не ограниченной властью.

В другом письме, отправленном 16 июля 1707 года, Кейзерлинг опишет, что конкретно произошло во время «нападения».

«Когда князь Меншиков не переставал обращаться со мною с насмешкой и презрением и даже придвигался ко мне все ближе и ближе, я, зная его всему миру известное коварство и безрассудство, начал опасаться его намерения, по московскому обычаю ударом “под ножку” сбить меня с ног – искусством этим он упражнялся, когда разносил по улицам лепешки на постном масле, и когда впоследствии был конюхом. Я, вытянутой рукой, хотел отстранить его от себя, заявив ему, что скорее лишусь жизни, нежели позволю себя оскорбить, и не считаю доблестным человеком того, кто осмелится меня позорить»…

Подозванным Шафировым офицерам удалось развести Кейзерлинга и Меншикова, но пока Кейзерлинг приводил себя в порядок, Меншиков вытолкал из залы его лакеев и снова подступил к посланнику с вопросом: зачем он хочет с ним ссориться?

«На что я отвечал, что я не начинал ссору и никогда не начну ее, но не позволю никому на свете оскорблять меня. Тогда он сказал, что если я не считаю его благородным человеком, то и он меня таковым не считает, что как я первый позволил себе его толкнуть, то и он может меня толкать, что действительно, он тут же и исполнил, ударив меня кулаком в грудь и желая вывернуть мне руку; но я успел дать ему затрещину и выругать его особливым словом.

Тут мы схватились было за шпаги, но у меня ее отняли в толпе, как легко можно догадаться, по его же наущению.

В-четвертых, вслед за сим его царское величество в ярости подошел ко мне и спросил, что я затеваю и не намерен ли я драться?

Я отвечал, что сам я ничего и драться не могу, потому что у меня отняли шпагу, но что если я не получу желаемого удовлетворения от его царского величества, то готов, во всяком другом месте, драться с князем Меншиковым.

Тогда царь с угрозой, что сам будет драться со мною, обнажил свою шпагу в одно время с князем Меншиковым; в эту минуту те, которые уже держали меня за руки, вытолкнули меня из дверей, и я совершенно один попал в руки мучителям или лейб-гвардейцам князя Меншикова; они меня низвергли с трех больших каменных ступеней, и мало того, проводили толчком через весь двор…

Мой слуга, поджидавший меня во дворе, готов присягнуть, что князь Меншиков сам кричал в окно, чтобы меня вытолкали со двора».

«Умоляю ваше королевское величество… – охваченный ужасом, писал Кейзерлинг, – как о великой милости, уволить меня, чем скорее тем лучше, от должности при таком дворе, где участь почти всех иностранных министров одинаково неприятна и отвратительна».

Прусский король, однако, – не та политическая конъюнктура была! – не внял мольбам своего посланника. Кейзерлинг вынужден был извиниться за пьяную вспыльчивость перед Петром I и Меншиковым, но при этом просил наказать лейб-гвардейцев, которые толкали его.

«Смиренно льщу себя надеждой, что ваше царское величество поступит с тою любовью к справедливости и с тем несравненным великодушием прославленным всем светом, не только вознегодуете на позор, мною перенесенный, но и даруете должное удовлетворение, в виде примерного наказания преступников за оскорбление, сделанное в лице моем, величию всемилостивейшего моего государя и короля».

Лейб-гвардейцев Петру I было не жаль. Ценою их унижения, неприятный эпизод, более напоминающий драку в портовом кабаке, чем прием в резиденции русского царя, завершился.

Видимо, вскоре после этого Анне Монс была предоставлена свобода, и вскоре Георг Иоганн Кейзерлинг обвенчался с нею.

Кейзерлинг умер по дороге в Берлин 11 декабря 1711 года.

«Любезный, от всего сердца любимый братец! – писала ставшая вдовой Анна своему брату Виллиму. – Нет конца моей печали на этом свете; не знаю чем и утешиться… Привези вещи и деньги покойного мужа, потому что лучше, когда они у меня, чем у чужих людей…»

Как видно, Виллим Монс не слишком-то хлопотал об устройстве дел сестры, поскольку, в следующем письме, она обрушивается на него с упреками.

«Я была до крайности поражена при известии, что ты занял уже до 700 рейхсталлеров. Боже мой! Неужели это значит поступать по-братски? Этак ты меня совсем разоришь! Подумал ли ты, сколько слез я проливаю во вдовьем своем положении и сколько у меня расходов?.. Слезы мешают мне писать. Призываю Бога на помощь, да исправит он тебя, быть может, ты станешь лучше обо мне заботиться».

С этими словами, кажется, и умерла в Москве в Немецкой слободе 15 августа 1714 года «сластолюбивая, – как пишет М.И. Семевский, – развратная эгоистка, расчетливая до скупости, алчная до корысти. Суеверная, необразованная, малограмотная…».

Последние годы она сожительствовала с неким Миллером.

После смерти Виллим Монс судился с ним из-за имущества Анны. По челобитью Виллима сожитель его сестры был взят на допрос в Преображенский приказ и посажен в тюрьму.

Вот на эту развратную, малограмотную, скупую и алчную шлюху и променял Петр I свою жену.

Напрасно плакала Евдокия, напрасно говорила Петру, что Монсиха приворожила его, что это Меншиков да Лефорт против ее семьи мудруют, что околдовали они царя кабацкой дочкой! Напрасно ссылалась на авторитет Церкви: дескать, сказывал Святейший патриарх, что не будет на Руси порядку, покуда произрастают безбожие и гнусные латинские ереси!

Все эти обвинения только отделяли Евдокию от государя, только укрепляли Петра I в решении избавиться от законной жены.

Ведь Петр I потому и привязался к Анне Монс, что в смазливой немке из Немецкой слободы его пленила, по меткому замечанию Н.И. Костомарова, не красота, а иноземщина. Та иноземщина, которая и самого Петра побуждала сшить и надеть на подвластную ему Московскую Русь европейскую одежду…