3

«Пожалуй, не найти другого такого города, где бы одни и те же люди говорили на столь многих языках, причем так плохо… – писал о Петербурге фон Хавен. – Но сколь много языков понимают выросшие в Петербурге люди, столь же скверно они на них говорят. Нет ничего более обычного, чем когда в одном высказывании перемешиваются слова трех-четырех языков. Вот, например: Monsiieur, Paschalusa, wil ju nicht en Schalken Vodka trinken, Isvollet, Baduska. Это должно означать: “Мой дорогой господин, не хотите ли выпить стакан водки. Пожалуйста, батюшка!”. Говорящий по-русски немец и говорящий по-немецки русский обычно совершают столь много ошибок, что строгими критиками их речь могла бы быть принята за новый иностранный язык. И юный Петербург в этом отношении можно было бы, пожалуй, сравнить с древним Вавилоном».

Сравнение Петербурга с Вавилоном отражает, как нам кажется, не только языковую ситуацию в юной столице Российской империи…

Посмотрим еще раз, что происходило в этом северном Вавилоне на русском троне…

После Петра I, который стал последним русским по крови русским императором, на трон была возведена чистокровная немка Екатерина I. Ее сменил на троне полунемец Петр II. После его смерти верховники возвели на престол русскую императрицу Анну Иоанновну. Незамужняя Анна Иоанновна в самом начале правления объявила своим наследником будущего сына единственной племянницы – дочери старшей сестры Екатерины Иоанновны и герцога Мекленбург-Шверинского – Анны Леопольдовны, хотя та еще не только не вышла замуж, но и не достигла совершеннолетия.

Тем не менее все произошло по воле императрицы, и русский престол был передан полунемке Анне Леопольдовне и ее сыну – на три четверти немцу Иоанну Антоновичу, а правителем назначен чистокровный немец Бирон.

Скоро его свергнет такой же немец Миних, а полунемку Анну Леопольдовну и на две трети немца Иоанна Антоновича свергнет полунемка Елизавета Петровна, назначившая своим наследником немца на три четверти – Петра III, которого свергнет уже чистокровная немка Екатерина II…

Что это?

Мистический ужас вызывает это перерождение династической крови.

Но оно вытекало из всего хода петровских реформ, как и совершающееся в годы царствования Анны Иоанновны разделение населения Российской империи на закрепощенных русских рабов и на трусливую, вненациональную касту господ.

Разумеется, сопротивление продолжалось, но оно жестоко подавлялось, независимо от того, где оно было обнаружено. В 1732 году беглый драгун Нарвского полка Ларион Стародубцев объявил себя сыном Петра I – Петром Петровичем. Стародубцева схватили и после пыток в Тайной канцелярии труп его сожгли…

В январе 1738 года на Десне появился человек, назвавшийся царем Алексеем Петровичем. Его поддержали солдаты. В церкви был устроен молебен, собравший толпы людей.

Но и этого самозванца схватили и вместе со священником, служившим молебен, посадили на кол.

«Высочайшие манифесты превратились в афиши непристойного самовосхваления и в травлю русской знати перед народом, – писал В.О. Ключевский. – Казнями и крепостями изводили самых видных русских вельмож – Голицыных и целое гнездо Долгоруких. Тайная розыскная канцелярия, возродившаяся из закрытого при Петре II Преображенского приказа, работала без устали, доносами и пытками поддерживая должное уважение к предержащей власти и охраняя ее безопасность; шпионство стало наиболее поощряемым государственным служением…

Ссылали массами, и ссылка получила утонченно-жестокую разработку…

Зачастую ссылали без всякой записи в надлежащем месте и с переменою имен ссыльных, не сообщая о том даже Тайной канцелярии: человек пропадал без вести»…

Впрочем, открыто тоже казнили, и хотя казнили в промежутках между маскарадами и другими потехами, но казнили со вкусом и размахом.

Вскоре после «ледяной» свадьбы, на Светлой седмице 1740 года, арестовали, например, главу кабинета министров Артемия Петровича Волынского. Не сберегла его мудрость, позволявшая ему так верно прозирать судьбу новой русской аристократии.

Предлогом для ареста кабинет-министра послужило избиение им поэта Василия Тредиаковского, но в Тайной канцелярии выяснилось, что Волынский неуважительно высказывался и об императрице. Говорил: дескать, наша государыня гневается, иногда сама не знаю за что, резолюции от нее никакой не добьешься, герцог что захочет, то и делает.

По ходатайству Бирона Волынскому отрубили вначале руку, а потом голову. Язык Артемию Петровичу вырвали еще накануне.

Вместе с ним казнили советника А.Ф. Хрущева и архитектора П.М. Еропкина. Вице-президенту Адмиралтейств-коллегии Федору Ивановичу Соймонову вырвали ноздри и отправили в каторжную работу на Охотский солеваренный завод.

«Между тем как в столицах и городах все сословия трепетали, из опасения раздражить подозрительного тирана (Бирона. – Н.К.) самым неумышленным словом, – пишет Николай Герасимович Устрялов, – в селах и деревнях народ стонал от его корыстолюбия, столь же ненасытного, сколько беспредельна была месть его. Со времени ревизии в 1719 году в подушном окладе обнаружилась значительная недоимка, которая, невзирая на строгие меры Петра, с каждым годом накапливалась. Для взыскания ее Екатерина учредила при Сенате доимочный приказ; зло, однако, не уменьшалось и еще более увеличилось при Петре II, когда вообще мало думали о порядке управления. В начале царствования Анны казна считала в недоимке более 7 миллионов рублей тогдашних. Императрица видела необходимость усилить строгость мер и восстановила доимочный приказ, остававшийся в бездействии при ее предшественнике. К несчастью, в России настал голод, продолжавшийся несколько лет; жители самых хлебородных областей впали в крайнюю бедность. Со справедливой строгостью соединяя милость, государыня неоднократно облегчала участь своих подданных, прощая им подушные оклады. Бирон внушил ей иные мысли: недоступный состраданию, чуждый милосердия, презирая все русское, употребляя самое слово “русский” единственно в смысле укоризны, он не хотел слышать о всеобщем бедствии; взял в свое ведение доимочный приказ и прежде всего обратил всю злобу на губернаторов: посланные им офицеры заключали областных начальников в кандалы за мнимое нерадение о взыскании податей; вслед за тем воинские команды отправлены были в села и деревни для правежа недоимок. Возобновилось татарское время. Исполнители Бироновой воли забирали все: хлеб, скот, одежду; дома предавали огню, а крестьян выводили в поле и там, нередко в жестокую стужу, держали на правеже, т. е. секли беспощадно; целые деревни опустели; многие были сожжены; жители сосланы в Сибирь. Но так как беспрерывное отправление отдельных команд оказалось неудобным и безуспешным, то самим полкам поручено было заботиться о своем содержании, и каждому из них назначены были деревни, где солдаты брали все, что могли.

Взысканные таким образом миллионы рублей не смешивались с общими доходами, а поступали в секретную казну; суммами ее распоряжался один Бирон безотчетно и употреблял их в свою пользу, на покупку поместьев в Польше и Германии, на конские заводы, на великолепные экипажи и прочее».