5

Взойдя на престол, Александр I возвратил на службу многих сановников, выгнанных отцом. Какой-то шутник написал тогда на воротах Петропавловской крепости: «Свободна от постоя»…

Милости и все новые и новые свободы так и посыпались на головы аристократии, которой Александр I в манифесте обещал «доставить ненарушимое блаженство».

Однако Александр I, который уже в 1796 году чувствовал себя усталым и мечтал поселиться с женой на берегу Рейна и вести жизнь частного человека, с первых же дней своего царствования энергично взялся за государственное строительство, которое соответствовало, по его мнению, духу просвещенного абсолютизма.

5 июля 1801 года он потребовал, чтобы Сенат представил «доклад о своих правах и обязанностях». Полномочия Сената, как верховного органа правосудия и контроля за исполнением законов, были утверждены как государственный закон, и сам Александр обязался «силой данной ему от Бога власти потщиться подкреплять, сохранять и соделать его навеки непоколебимым».

Одновременно вместо Государственного Совета учреждался Непременный Совет, а восстановленные еще Павлом коллегии были преобразованы в восемь министерств.

Удивительна стремительность, с которой Александр I сбрасывает с себя зависимость от соучастников убийства отца. Сделано это было отчасти благодаря хлопотам вдовствующей императрицы Марии Федоровны, но велика была роль и самого императора.

Очень скоро уже не заговорщики стали определять политику государя, а друзья: граф Павел Александрович Строганов, граф Николай Николаевич Новосельцев, князь Адам Чарторыйский, составившие «интимный» комитет, в который не вошел ни один участник заговора…

И это было безусловной победой Александра I.

Другое дело, что влияние «интимного» комитета, призванного разработать конституцию, взамен утерянной по пьянке Платоном Александровичем Зубовым, оказалось для Александра I еще пагубней давления заговорщиков.

Ведь не без влияния «интимного» комитета одновременно с государственным переустройством шло тогда массовое строительство тайных обществ. Одна за другой возникают в Петербурге новые масонские ложи, одной из которых самим императором было разрешено носить его имя – «Александра благотворительности к коронованному Пеликану».

Да и сам «интимный» комитет императора Александра I по закрытости своей и таинственности подозрительно напоминает масонскую ложу. Большинство участников его и были масонами, а объединял их прежде всего космополитизм[173], пожалуй, впервые – бесхитростно – хуторское немецкое засилье не в счет! – так ярко проявившийся при русском дворе.

Рассказывая о первой конституционной инициативе в России, предпринятой верховниками при избрании Анны Иоанновны, мы говорили, что «Кондиции» разрабатывались тогда тайком, а вводились – обманом. Созванный по воле самого императора, «интимный» комитет пытался разработать и ввести конституцию точно так же, как пытались ее ввести столетие назад верховники.

Тоже – тайно и тоже – обманом…

В кружке этом считали, что система законов, охраняющих от произвола установленные действующим законодательством отношения и порядки, должна вводиться тайно и только личная власть государя может быть единственной активной силой нововведений. И это не было самодеятельностью «интимных» друзей. Они действовали так в полном соответствии с инструкциями республиканца Лагарпа.

«Ради народа вашего, – писал тот, – государь, сохраните неприкосновенной власть, которой вы облечены и которую хотите использовать только на большее его благо; не дайте себя увлечь тем отвращением, какое вам внушает абсолютная власть; сохраните ее в целости и нераздельно (выделено мной. – Н.К.), раз государственный строй вашей страны законно ее вам предоставляет, – до тех пор, когда, по завершении под вашим руководством преобразований, необходимых для определения ее пределов, вы сможете оставить за собой ту ее долю, какая будет удовлетворять потребности в энергичном правительстве».

Забегая вперед, скажем, что конституционные попытки, которые будут предприняты в нашей стране еще через одно столетие (перед падением и сразу после падения монархии), тоже будут строиться на тайне и обмане[174].

И вот это и давало (и дает) повод многочисленным недругам России рассуждать о ее рабской ментальности, сопротивляющейся духу свободы и закона. Это, разумеется, абсолютная ложь… Просто те конституции, которые тайком пытались ввести (и вводили) у нас, вводились не для всего народа, а в интересах определенных групп людей, определенного сословия или определенной (не титульной) национальности…

Потому тайно и обманом и намеревались верховники ввести «Кондиции», что они закрепляли в виде закона их власть, которой они достигли, не считаясь ни с какой законностью…

Конституция, разрабатываемая «интимным» комитетом, оказалась более всеобъемлющей, а потому и более опасной. Если бы она оказалась принята, произошло бы окончательное законодательное оформление рабовладельческой империи.

Это, конечно, парадокс…

Казалось бы, «рыцари свободы», каким представляли себя члены «интимного» комитета, должны были, получив возможность проведения реформ, хоть что-то сделать для уничтожения рабства в собственной стране. Ведь руководил ими женевский народный депутат, ведь все они воспитывались в республиканском духе, ведь почти все прошли обучение в якобинских клубах Парижа.

Но не тут-то было…

Хотя граф Павел Александрович Строганов и называл поместное русское дворянство «самым невежественным, самым ничтожным, а в отношении к своему духу наиболее тупым», и считал крайне несправедливым оставлять за ним право владеть личностями и трудом русских крестьян, но единственное, что было сделано «интимным» комитетом для ограничения крепостного права, – это запрещение печатать объявления о продаже крестьян без земли…

То есть не запретили продавать русских крестьян без земли, а запретили только публично объявлять об этом заранее…

Едва ли можно найти пример большего лицемерия.

Едва ли можно найти более поразительный пример нравственной глухоты русских крепостников-вольтерьянцев, которые получили возможность не только тешить свою плоть, но таким вот подлым образом соответствовать духу Просвещения, утолять свою потребность в приличном, цивилизованном облике.

И трудно не согласиться тут с Виктором Острецовым, который писал, что «ушедший из Церкви русский дворянин погружался в житейские утехи… Разуму отводилась роль адвоката телесных услад. Теперь в нем, вольтерьянце, проснулась “порода” – он не просто так, а “передовой”, он бросил предрассудки, как старую ветошь. Теперь он – сверхчеловек. Ему все можно. Он, этот вольтерьянец, ищет себе же подобных…»

Самим своим существом крепостники-рабовладельцы были ориентированы на национальное предательство!

О том, что гвардейские офицеры готовы были изменять присяге и своим государям, подобно тому, как распутные жены изменяют своим мужьям, мы уже говорили.

Но еще страшнее другое…

В принципе, такую же измену монарху, вернее самой идее монархии, совершали, не осознавая того, и самые убежденные, самые мыслящие монархисты, когда внушали императору, будто рабовладельческий строй является в современной России основой единства империи.

«У нас не Англия; мы столько веков видели Судию в Монархе и добрую волю его признавали вышним Уставом… – писал незадолго до Отечественной войны Н.М. Карамзин в записке “О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях”. – Сирены могут петь вокруг трона: “Александр, воцари закон в России” и проч. Я возьмусь быть толкователем сего хора: “Александр! дай нам, именем закона, господствовать над Россиею, а сам покойся на троне, изливай единственно милости, давай нам чины, ленты, деньги!”»[175]

Когда же читаешь сочиненные русскими крепостниками трактаты, доказывающие, что от освобождения крестьян пострадает и государство, и сами освобожденные крестьяне, остается только руками развести. Действительно, прав Павел Александрович Строганов – более тупого «в отношении к своему духу» сословия не знала история.

Впрочем, мы ведь сами видели, как, меняя по своему произволу государей, не брезгуя при этом и цареубийствами, весь XVIII век русское поместное дворянство самоотверженно билось за право вести паразитический образ жизни за счет остальной страны. Странно было бы ожидать, что оно расстанется с вырванными у монархов привилегиями…

«Надлежало бы не Дворянству быть по чинам, но чинам по Дворянству, т. е. для приобретения некоторых чинов надлежало бы необходимо требовать благородства… – писал в записке “О древней и новой России” Н.М. Карамзин. – Дворянин, облагодетельствованный судьбою, навыкает от самой колыбели уважать себя, любить Отечество и Государя за выгоды своего рождения (выделено мной. – Н.К.) …»

И можно только удивляться, насколько глубок и точен Н.М. Карамзин в анализе событий минувшей истории и насколько сентиментален и поверхностен он в оценках и прогнозах, касающихся современной ему жизни:

«Ничем Александр не возвысил бы онаго столь ощутительно, как законом принимать всякого Дворянина в воинскую службу Офицером, требуя единственно, чтобы он знал начала Математики и Русский язык с правильностью: давайте жалованье только комплектным; все благородные, согласно с пользою Монархии, основанной на завоеваниях, возьмут тогда шпагу в руку вместо пера, коим ныне, без сомнения, ко вреду Государственному, и богатые, и не богатые Дворяне вооружают детей своих в Канцеляриях, в Архивах, в Судах, имея отвращение от солдатских казарм, где сии юноши, деля с рядовыми воинами и низкие труды, и низкие забавы, могли бы потерпеть и в здоровье и в нравственности. В самом деле, чего нужного для службы нельзя узнать Офицером? Учиться же для Дворянина гораздо приятнее в сем чине, нежели в Унтер-Офицерском. Армии наши обогатились бы молодыми, хорошо воспитанными Дворянами, тоскующими ныне в повытьях…»

Напомним еще раз, что «Записка» написана накануне Отечественной войны, когда многие тоскующие ныне в повытьях молодые дворяне будут разбегаться подальше от фронта, а иные пойдут служить Наполеону, в то время как их невоспитанные, неблагородные рабы, которым не положено было знать ничего, кроме сохи, возьмутся за оружие, чтобы изгнать «антихриста» со Святой Руси…

А мысль Н.М. Карамзина о том, что дворянам приятнее учиться в офицерском чине? Такое ощущение, что великий русский историк позаимствовал ее у персонажей фонвизинского «Недоросля»…

Отстаивая свое право владеть рабами, русские дворяне боролись за саму основу своего бытия. Отмена рабовладения обозначала начало гибели всего сословия поместного дворянства. Забегая вперед, скажем, что так и произошло, когда крепостное право все-таки пало…

Уже после войны 1812 года Александр I приказал нескольким сановникам разработать проекты возможного освобождения крестьян.

«Любопытно, – пишет В.О. Ключевский, – как распределились государственные дельцы на стороны, на партии в этом вопросе. Из всех проектов особенный интерес представляют два: один из них принадлежит либеральному и талантливому лицу – адмиралу Мордвинову, другой – нелиберальному и неталантливому дельцу графу Аракчееву, имя которого тогда уже стало одним из ненавистных имен в России. Как бы вы думали, предполагали освобождение крестьян эти дельцы? Трудно наперед угадать придуманные ими способы решения, по качеству своему они обратно пропорциональны умам и талантам обоих дельцов. Адмирал Мордвинов находил справедливым и возможным выкуп личной свободы, об освобождении с земельным наделом не было и речи, земля должна была вся остаться во владении помещиков; но крестьяне получали право выкупить личную свободу, для этого автор проекта составил таксу – сумма выкупа соответствует возрасту выкупающегося, т. е. его рабочей способности. Например, дети от 9—10 лет платят по 100 руб.; чем старше возраст, тем выше плата; работник 30–40 лет – 2 тыс. (на тогдашнем рынке это равняется нашим 6–7 тыс. руб.); работник 40–50 лет платит меньше и т. п. по мере рабочей силы. Понятно, какие крестьяне по этому проекту вышли бы на волю, – это сельские кулаки, которые получили бы возможность накопить необходимый для выкупа капитал. Словом, трудно было придумать проект, менее практический и более несправедливый, чем тот, какой развивается в записке Мордвинова.

Неизвестно, кто составил проект для Аракчеева, которому это было поручено императором, едва ли подписавшийся под ним был его автором. Этот проект отличался некоторыми достоинствами: Аракчеев предполагал освобождение крестьян провести под руководством правительства – оно покупает постепенно крестьян с землею у помещиков по соглашению с ними по ценам данной местности. Для этого оно назначает капитал ежегодно; капитал этот образуется или посредством отчисления известной суммы из питейного дохода, или посредством выпуска соответственного количества 5-процентных облигаций государственного казначейства. Крестьяне выпускаются с землею в размере двух десятин на душу. В проекте Аракчеева изложены были выгоды такой операции для землевладельцев, о выгоде операции для крестьян автор благоразумно умалчивал».

И вот тогда-то и пригодилось Александру I «двойное» воспитание…

Он был глуховат, но монархический слух у него оказался отменным. Мечтая ввести конституционный строй как систему гарантий от каких-либо потрясений существующего порядка, Александр I не собирался ограничиваться лишь гарантиями незыблемости рабовладельческой империи, где монарх неизбежно должен попасть в зависимость от аристократии.

Как справедливо отмечал историк Александр Евгеньевич Пресняков, Александр I перестает верить своим приближенным, «все больше стремится он иметь свои личные способы осведомления и воздействия на ход дел, противопоставляет официальным органам своей власти доверенных людей, которые должны наблюдать за ними, доставлять ему сведения по личному поручению, как бы – приватно, наблюдать друг за другом и действовать по личным его указаниям, вне установленного порядка. Мысль о едином министерстве, о назначении во главу всех ведомств людей одинакового направления, придерживающихся единой общей программы, ему глубоко антипатична. При первом же назначении высших должностных лиц в министерства он противопоставляет министрам из старшего поколения опытных дельцов, их товарищей из среды своего личного окружения; так действует и дальше, стремясь иметь своих личных агентов в разных ведомствах – негласных и полугласных, – как в делах внутренних, особенно в министерстве полиции, так и в делах иностранных, которые ведет – в важнейших вопросах – лично сам через особо командируемых с секретными инструкциями лиц помимо своих министерств, помимо своих послов при иностранных дворах».

Об этом говорили и сами «интимные» друзья императора.

«Император, – писал П.А. Строганов, – взошел на престол с наилучшими намерениями – “утверждать порядок на возможно наилучших основаниях”; но его связывают личная неопытность и вялая, ленивая натура. Казалось, что им легко будет управлять. У него большое недоверие к самому себе; надо его подкрепить, подсказывая ему, с чего следует начать, и, помогая ему, сразу обнять мыслью целое содержание каждого вопроса. Он особенно дорожит теми, кто умеет уловить, чего ищет его мысль, и найти ей подходящее изложение и воплощение, избавляя его от труда самому ее разрабатывать. Надо только при этом с тем считаться, что он весьма дорожит “чистотою принципов”; поэтому надо все сводить к таким “принципам”, в правильности которых он не мог бы сомневаться».

Как мы знаем, такого сотрудника Александр I нашел в Михаиле Михайловиче Сперанском. Сперанский хорошо умел уловить, чего ищет мысль императора, умел и найти ей подходящее изложение и воплощение, избавляя императора от труда самому ее разрабатывать.

Кроме того, у Сперанского было и еще одно достоинство.

Он происходил из духовного сословия и блестящую карьеру сделал не с помощью влиятельных родственников, а благодаря личным дарованиям и огромной трудоспособности.

Пока Сперанский не вступил в масонскую ложу, он оставался чуждым бюрократической среде, которая, по словам А.Е. Преснякова, была насыщена своими интересами, в значительной мере дворянскими – классовыми, а в текущем быту – личными и кружковыми, которые опутывали императора сетью интриг, самого его в них вовлекали и часто налагали на него сложные и напряженные стеснения.