7

И неожиданная болезнь Анны Иоанновны, и кончина ее так же уродливы и мрачны, как и вся жизнь, как и императорский дворец, наполненный учеными скворцами, белыми павами, обезьянами, карликами и великанами, шутами и шутихами; как и всё ее царствование…

Бирон немедленно послал за кабинет-министром князем Черкасским, графом Бестужевым и фельдмаршалом Минихом.

– Колико я несчастен, лишаясь столь рано и нечаянно Государыни, изъявлявшей мне неизреченную милость и доверенность! – заявил им «со многими слезами и воплем» всесильный временщик. – По смерти ее я не могу себе уже и вообразить никакого благополучия в этой стране, где я, как известно, имею более неприятелей, нежели друзей! За все услуги, оказываемые мною этому государству, не ожидаю я уже никакой иной награды, кроме неблагодарности и немилости…

Однако, как явствовало из речи Бирона, не собственное его положение беспокоило его. Более всего горевал он o состоянии, в каком, по кончине императрицы, находиться будет государство, о благосостоянии коего он до того столь ревностное имел попечение.

– Наследник младенец не имеет даже восьми недель! – рассуждал Бирон вслух. – Рассуждение назначения наследства престола от императрицы еще ничего не обнародовано, и потому неизвестно еще, как принято будет в настоящих обстоятельствах таковое назначение народом, при прежде бывших малолетствах мятежничавшим… Опять же и Швеция, продолжая вооружения свои, не может желать для себя удобнейшего случая к нападению на Россию, как когда начнутся в оной внутренние беспокойствия…

Кто именно предложил Бирону стать регентом, мнения расходятся…

Сам Бирон утверждал, что регентство предложил ему Миних: «Фельдмаршал Миних сказал мне, что собралось несколько патриотов (выделено нами. – Н.К.), которые, по совести и по лучшему их знанию… не нашли никого, кто бы, человечески судя, удобнее был для государства, чем я».

Миних-сын утверждал, что это князь Черкасский первый начал говорить, будто «к отправлению означенной столь важной должности не находит никого способнее и достойнее герцога Курляндского, который во все время царствования императрицы с толикою же ревностью, как и славою управлял государственными делами, и коего личная польза, в рассуждении герцогства его, столь тесно сопряжена с благосостоянием России».

Но это не так уж и важно… Совершенно ясно, что ни фельдмаршал Миних, ни князь Черкасский, ни тайный советник Бестужев, ни фельдмаршал Левенвольд и помыслить не могли воспрепятствовать властным амбициям герцога.

Бирон, однако, согласился не сразу.

– Меня удивляет это предложение! – куражась, сказал он. – Прошу уволить меня от такого бремени, я не в состоянии взяться за такое дело…

– Ваша светлость! – напыщенно произнес Миних. – Это не человек твою светлость о том просит, но великая империя. Прими весло правительства, лучше тебе при этом весле быть.

Утром 6 октября Миних, Остерман, Бестужев, Левенвольд, Ушаков, Головин, Куракин, Трубецкой, Салтыков и Шепелев, имея уже при себе изготовленный ночью манифест об объявлении Иоанна наследником, были допущены к императрице.

– Милостивая императрица! – заявил после подписания манифеста Миних. – Мы согласились, чтоб герцогу быть нашим регентом; мы просим о назначении герцога правителем.

Анна Иоанновна ничего не ответила на это.

Как явствует из рассказа Миниха-сына, Бирону не удалось тогда добиться своего. Сам Бирон на допросе отрицал свои хлопоты. Более того, он утверждал, что императрица не подписывала бумаг по его настоянию…

«Когда главные чины государства проведали, – писал он в составленной им оправдательной записке, – что уже и несколько дней прошло без подписания, то единогласно и в таком случае условились, когда б Ея Императорское Величество не подписала и скончалась бы, не учинив распоряжения, определить меня своим правителем. Чтоб cиe утвердить, созваны были все знатные особы, о чем сведал я не прежде как 24 часа спустя, а когда сказали мне о том, дивился, как можно было к сему предприятию приступить, не сказав мне ни слова. Но они остались непоколебимы в решении своем. Не довольствуясь сим, некоторые из первых особ, без моего ведома, положили сочинить прошение на имя Ея Императорского Величества».

Прошение это подписали: Миних, Трубецкой, Остерман, Черкасский, принц Гессен-Гамбургский, Чернышев, Ушаков, Левенвольд, Головин, Головкин, Куракин, Трубецкой и Бестужев.

Впрочем, существенней не соблюдение политеса, а то, что никакого противодействия на пути к власти Бирон не встретил. И так странно и парадоксально совпадают по рисунку эти придворные интриги с теми, что предшествовали призванию на трон Анны Иоанновны. И то, что те верховники пытались предотвратить появление у руля государственной власти Бирона, а нынешние стремились закрепить эту власть за Бироном, ничего не меняет.

«Герцог Курляндский, граф Остерман и князь Алексей Михайлович Черкасский составили духовное завещание от имени Императрицы. Остерман, в течение нескольких лет не выходивший из дому, под тем предлогом, что подагра препятствует ему двигать ногами, велел принести себя в креслах во дворец к изголовью императрицы за несколько часов до ее кончины, – рассказывал фельдмаршал Миних, – и здесь, вынув из кармана бумагу, спросил Государыню, не угодно ли ей будет выслушать свое завещание?»

– Кто писал его? – спросила императрица.

– Ваш нижайший раб, – изгибаясь в кресле, сказал Остерман.

Затем он читал завещание, и когда дошел до статьи, что герцог Курляндский будет регентом в продолжение шестнадцати лет отрочества молодого императора Иоанна Антоновича, Анна Иоанновна прервала чтение.

Это она сама назначила Иоанна Антоновича еще до его рождения своим наследником.

Эрнст Иоганн Бирон. Гравюра 1750-х гг.

Но сейчас она почему-то не вспомнила о внуке.

– Надобно ли это тебе? – спросила она у Бирона.

Бирон кивнул.

Так, 16 октября, верный Яген был назначен регентом при младенце-императоре.

На следующий день, шепнув Бирону: «Не боись!» – императрица померла.

Бирон и не собирался никого бояться.

Десять лет он правил Россией из-за спины Анны Иоанновны. Теперь Бирон собирался править страной открыто. Конечно, он догадывался, что не все довольны его назначением, но он знал и то, что никто из русских аристократов, трусливую психологию которых он изучил за десять лет, не осмелится оспорить это назначение.