1

Будущий император Петр III – Карл-Петер-Ульрих – родился в семье любимой дочери Петра I, цесаревны Анны Петровны, и герцога Гольштейн-Готторпского Карла-Фридриха, племянника шведского короля Карла XII.

Весть о рождении принца, соединившего в себе кровь непримиримых врагов, достигла Москвы, когда там шумно праздновалась коронация Петра II.

По случаю рождения Карла-Петера-Ульриха в Первопрестольной были устроены празднества и дан бал, который, по свидетельству современников, прошел весьма весело, хотя никто и не подозревал, что дается он в честь рождения будущего русского императора.

Император на Руси уже был. И был этот император красив, разумен, здоров и молод… О каком же еще царе надобно было думать? Но попраздновать можно и по поводу рождения двоюродного брата императора… Отчего же не попраздновать? Это с удовольствием…

И кажется, только архиепископ Феофан Прокопович своим угодливым сердцем сумел разглядеть нечто судьбоносное для России в этом рождении…

«Присланный вами вестник, принесший сюда уведомление о рождении у вас сына пресветлейшего Князя Петра, исполнил меня такою радостью, что я не нахожу слов для ее выражения. Чтобы я ни сказал, все будет слабее моих чувств… – писал он герцогине Гольштейн-Готторпской Анне Петровне. – Впрочем, скажу, что могу, если не в состоянии выразить, что хотелось бы. Родился Петру Первому внук, Второму брат; августейшим и державнейшим сродникам и ближним краса и приращение; российской державе опора, и, как заставляет ожидать его кровное происхождение – великих дел величайшая поддержка. А, смотря на вас, счастливейшие родители, я плачу от радости, как невольно плакал от печали, видя вас пренебрегаемых, оскорбляемых, отверженных, уничиженных и почти уничтоженных нечестивейшим тираном (архиепископ Феофан имеет в виду светлейшего князя Меншикова, уже свергнутого к тому времени. – Н.К.). Теперь для меня очевидно, что вы у всеблагого и великого Бога находитесь в числе возлюбленнейших чад, ибо Он посещает вас наказаниями, а после печалей возвеселяет, как и всегда делает с людьми благочестивыми…»

К счастью, Бог не судил Феофану дожить до тех пор, когда «российской державе опора» и «великих дел величайшая поддержка» взойдет на российский трон, а то еще неизвестно, чтобы осталось бы от России от их совместных «великих дел»…

Впрочем, как мы и говорили, никакие размышления о будущем не омрачили московского веселья в те месяцы.

Не омрачило веселья и известие о смерти Анны Петровны. Она умерла от чахотки, когда сыну было всего два месяца, умерла, как сообщает в своих записках Екатерина II, с горя, что ей пришлось жить в ничтожном городке Киле, в Голштинии, да еще в таком неудачном замужестве.

Увы… Раннее сиротство – этот горький удел первых русских императоров – не миновало и Карла-Петра-Ульриха.

До семи лет (в России взошедшая на престол Анна Иоанновна успела за это время и «Кондиции» уничтожить, и с верховниками расправиться, и новые льготы дворянству, поддержавшему ее, предоставить, и за польское наследство повоевать, а главное, всемерно усилить Бирона) Карл-Петр-Ульрих находился в руках женщин, которые только и научили его болтать по-французски.

На восьмом году воспитанием сына занялся отец.

Все свое время герцог Голштинский проводил в казарме и сына тоже, кажется, принимал за маленького солдатика.

На девятом году Карла-Петра-Ульриха произвели из унтер-офицеров в секундант-лейтенанты.

Вот как это было…

Праздновался день рождения герцога-отца, и во дворце давался парадный обед. Девятилетний Карл-Петр-Ульрих в мундире стоял на часах рядом с взрослым сержантом у входа в зал, где давался обед.

Ребенок был голоден, а герцог-отец, показывая гостям на сына, весело посмеивался над ним. Истязание прекратилось, когда велели подавать второе блюдо.

Герцог приказал сменить маленького часового и, когда тот подошел к столу, поздравил его лейтенантом. Только после этого Карлу-Петру-Ульриху было позволено занять место за столом, согласно новому званию.

Эпизод этот дает представление об особенностях «голштинской педагогии», которая в том и заключалась, что ребенок как бы сразу становился взрослым и вместо игр оказывался включенным во взрослую жизнь.

Ничего исключительного в таком обучении Карла-Петра-Ульриха не было, так муштровали тогда всех детей в Германии, и это не мешало им вырастать в полезных для общества людей. Карл-Петр-Ульрих тоже не воспринимал это как насилие над собой. Годы, проведенные в казарме отца, вспоминались им как самые светлые и радостные!

Но это потом, в воспоминаниях, а как было в самом детстве – неизвестно.

Как неизвестно и то, было ли вообще детство у Карла-Петра-Ульриха. Во всяком случае, о его голштинских игрушках не сообщается ничего, словно маленький принц и не играл вообще. А отсутствие детских игр сказалось, конечно, на характере подросшего принца. Профессор П.И. Ковалевский утверждал, что Петр «природы не любил, к животным был безжалостен».

Однако самые тяжелые испытания ждали Карла-Петра-Ульриха впереди.

Император Петр III (с гравюры неизвестного художника XVIII в.)

После смерти отца к нему приставили воспитателя – кавалерийского офицера Брюммера.

Придворные злословили, что он воспитывает принца точно так же, как лошадей на конюшне. На это Брюммер резонно отвечал, что за те ничтожные деньги, которые он получает, принц и не заслуживает лучшего воспитания.

Система воспитания, по Брюммеру, была жестокой, почти садистской.

Учеба давалась Карлу-Петру-Ульриху нелегко, и Брюммер, вместо того чтобы подбодрить воспитанника, изощрялся в изобретении все новых и новых наказаний.

То и дело ребенка оставляли без обеда, а чтобы усилить воздействие наказания, рисовали на его шее осла и, голодного, ставили в дверях столовой, чтобы он мог видеть, как весело обедают его воспитатели.

Карла-Петра-Ульриха заставляли стоять голыми коленями на горохе, колени распухали и сильно болели.

Иногда мальчика привязывали к столу и секли хлыстом…

Удивительно, что эти бессмысленные жестокости совершались над будущим монархом – кроме голштинской короны, одиннадцатилетний мальчик был наследником корон России и Швеции.

Даже когда Карла-Петра-Ульриха официально объявили наследником шведского престола, обращение с ним не переменилось. Правда, теперь хлыстом вколачивали в него уроки шведского языка, но хлыст от этого не делался мягче.

Распорядок дня был еще более ужесточен.

С утра до шести вечера принц должен был сидеть на уроках, с шести до восьми – заниматься танцами, «играть в кадриль» с дочерью госпожи Брокфорд, сумевшей подчинить своему влиянию наставника Брюммера.

Для игр и прогулок в расписании времени не оставалось.

– Зачем вы хотите сделать из меня профессора кадрили? – укладываясь спать, спрашивал Карл-Петр-Ульрих у своего наставника. – Разве императору обязательно танцевать кадриль?

– Как бы я был рад, если б вы поскорее издохли! – чистосердечно отвечал на это Брюммер.

С этим приятным напутствием и засыпал ребенок.

«Система» Брюммера сделала свое дело.

И так-то не очень крепкий от рождения, подрастая, Карл-Петр-Ульрих превращался в маленького уродца.

Портился и характер.

Сестра одиннадцатилетнего герцога – принцесса София-Августа-Фредерика, будущая русская императрица Екатерина II, впервые встретившаяся тогда с Петром, оставила достаточно яркий его портрет.

«Я увидела Петра III в первый раз, когда ему было одиннадцать лет, в Эйтине у его опекуна, принца-епископа Любекского. Через несколько месяцев после кончины герцога Карла-Фридриха, его отца, принц-епископ[139] собрал у себя в Эйтине в 1739 году всю семью, чтобы ввести в нее своего питомца.

Моя бабушка, мать принца-епископа и моя мать приехали туда из Гамбурга со мною. Мне было тогда десять лет. Тут были еще принц Август и принцесса Анна, брат и сестра принца-опекуна и правителя Голштинии.

Тогда-то я и слышала от этой собравшейся вместе семьи, что молодой герцог наклонен к пьянству и что его приближенные с трудом препятствовали ему напиваться за столом, что он был упрям и вспыльчив, что он не любил окружающих и особенно Брюммера, что, впрочем, он выказывал живость, но был слабого и хилого сложения.

Действительно, цвет лица у него был бледен, и он казался тощим и слабого телосложения. Приближенные хотели выставить этого ребенка взрослым и с этой целью стесняли и держали его в принуждении, которое должно было вселить в нем фальшь, начиная с манеры держаться и кончая характером».

Портрет весьма выразительный, хотя, вглядываясь в него, возникает ощущение, что уже тогда принцесса София-Августа-Фредерика разглядывала в своем одиннадцатилетнем брате будущего супруга, которого предстоит ей свергнуть с престола и убить…