Голодовка

Яне мог поверить: ГУИТУ по Томской области этапировало заключенных в дальние места отбывания наказания – “на дальняк” – баржами! А баржи ходили по рекам, которые к декабрю, понятное дело, встали – покрылись толстым льдом. Оттого все ссыльные в Томской транзитке ожидали этапа только в мае: как вскроется река.

Зэка не роптали: во-первых, тюрьмой их было не удивить. Во-вторых, “под Зеликом” транзитка жила сытно. И, самое главное, срок ссылки, проведенный в тюрьме, засчитывался день за три. Таким образом, просидев в Томской транзитке еще полгода, они сокращали свой срок ссылки на полтора года.

Меня это не устраивало: я хотел выйти в ссылку как можно скорее, о чем и написал заявление начальнику Томской тюрьмы, передав его через контролера. На следующий день меня “дернули” из камеры и привели в маленькую комнатку со столом и двумя стульями, куда через пару минут пришел коренастый мужчина в строгом темном костюме, представившийся томским “кумом”. Он держал в руках мое заявление.

– Какие проблемы, Радзинский?

– Гражданин начальник, прошу в срочном порядке этапировать меня на место отбывания наказания, поскольку у меня тяжелая форма язвенной болезни, а также…

Что “также” – ему было неинтересно; он меня прервал и посоветовал обратиться к тюремному врачу: если я действительно болен, мне выпишут диету. Я еще раз объяснил, что хочу быть этапирован в ссылку.

– И как я тебя этапирую? – резонно поинтересовался “кум”. – Река стоит. Что – ледокол для тебя вызывать?

– Но люди как-то из Томска в Асиновский район добираются? – поинтересовался я. – Или зимой так никто и не ездит?

– Люди добираются, – согласился “кум”. – На общественном или личном транспорте. А тебя положено этапировать под усиленным конвоем. И чего я – конвой маршрутным автобусом отправлю?

На этом разумном аргументе разговор закончился. Меня отвели обратно в камеру, где я лег на “шконку” и принялся обдумывать ситуацию. Оставаться в транзитке я не хотел, и единственный способ побудить тюремную администрацию к действию было стать для них проблемой. Потому на следующее утро я передал контролеру, сопровождавшему “баландёра” при раздаче завтрака, заявление о начале бессрочной голодовки, пока меня не этапируют в ссылку.

“Хата” с интересом следила за развитием событий. Многие не понимали, зачем я обостряю неплохую ситуацию: не бьют, не гнобят, работать не заставляют – сиди отдыхай, жди весны. Зелик одобрил меня из принципа: он приветствовал любую форму сопротивления властям. Некоторые бились о заклад, пойдет ли администрация на мое требование или нет.

Администрация тем временем не реагировала: хочешь “уходить” в голодовку – “уходи”.

На третий день голодовки меня снова повели в знакомую уже комнату, куда явился “кум”. Он еще раз терпеливо объяснил мне ситуацию с этапом и посоветовал прекратить голодовку. Я же сообщил ему, что “упал” бессрочно, а вернее, пока мое требование об этапировании на место отбывания ссылки не будет выполнено. Я также передал ему заранее заготовленное заявление, в котором подтверждал, что готов голодать до конца и ответственность за мое здоровье и жизнь будет нести администрация. В конце заявления упоминалось, что его копия отослана мною в отдел по надзору за органами МВД прокуратуры Томской области, а также в областное Управление госбезопасности. Я и вправду утром передал копии заявления через контролера в оба ведомства, о чем “кум” прекрасно знал – потому и вызвал.

– Чего вы добиваетесь? – перешел “кум” на “вы”. – Что хотите доказать своей голодовкой?

– Там все написано, гражданин начальник, – напомнил я. – Прошу областные органы ГУИТУ соблюсти закон и выполнить решение суда о направлении меня для отбывания наказания по месту ссылки.

– Река-то стоит, как мы вас повезем? – воззвал к моей логике “кум”. – Вы же образованный человек, Радзинский. Должны понимать.

Понимать я был должен, но не хотел: я собирался любой ценой “уйти” из транзитки и был намерен голодать до конца. Я надеялся, что администрация тюрьмы не захочет рисковать моим здоровьем и нести ответственность перед местным ГБ, которое, в свою очередь, не захочет отвечать за меня перед центральным КГБ. Это был в чистом виде шантаж.

Голодовку я поначалу переносил легко – пил много чая и воды. Чай пил без сахара, хотя зэка советовали “замешать глюкозки”, считая, что против “хозяина” можно хитрить. Я же решил соблюдать чистоту линии и, отказавшись от сахара, пил пустой чай.

На пятый день у меня начала кружиться голова, когда я слезал со “шконки” на “парашу”, меня повело, завертело, и я чуть не упал. Зелик посоветовал покурить анаши, которую исправно доставляли контролеры, или принять теофедрин.

– Это же не еда, а лекарство, – объяснил свою позицию Зелик. – Спроси у Дяди Васи.

Дядя Вася как основной “понятийный авторитет” подтвердил, что, приняв “колеса” или почифирив, я не нарушу принципа: “хавать” я не “хаваю”. Я поблагодарил, но отказался: не из принципа, а потому что мне потом будет хуже.

После обеда меня неожиданно “дернули” в санчасть, где милая толстая равнодушная врачиха осмотрела меня, проверила пульс, послушала сердце и легкие и сообщила, что я клинически здоров.

– Чего добиваешься своей голодовкой? – поинтересовалась она. – Лед, что ли, для тебя специально зимой растает? Бросай дурить.

Она, конечно, была права. Врачиха предложила выписать мне как язвеннику диету с усиленным питанием на время пребывания в Томской транзитке. Я поблагодарил и отказался.

Меня вернули в камеру, и я лег спать.

Через час меня разбудили и повели по каким-то новым коридорам. Потом завели в большую приемную, на двери которой было написано “Начальник СИЗО № 1 Такой-то”.

“Хозяин”.

В кабинете ждали оба – “хозяин” и “кум”. Они еще раз терпеливо рассказали мне про законы природы, которые отменить нельзя, как, впрочем, и установления ГУИТУ об этапировании заключенных. Мне предложили прекратить голодовку и пообещали этапировать, как только вскроется река.

– Я сам раньше “вскроюсь”, – пообещал им я. – На хуй мне такая жизнь – в тюрьме. “Вскроюсь”, а вы с “конторскими” потом разбирайтесь.

Я еще говорил много чего, уже не помню, потому что в голове у меня шумело и все вокруг казалось подернутым каким-то зеленым цветом. Иногда перед глазами появлялись черные точки, и мир вокруг начинал плыть, особенно по углам. “Кум” предостерег меня, что если я не прекращу голодовку добровольно, на восьмой день меня начнут кормить насильно. Или на десятый, уже не помню. Я пообещал, что не прекращу, и меня отправили в камеру.

А там шел военный совет: оказывается, в этот день в ШИЗО умер местный “авторитет” по кличке Бура. Он сидел в ШИЗО почти безвылазно – его постоянно “закрывали через нулевку” как отрицательный элемент. В транзитку пришла “малява” об этом горестном событии, в которой братва выражала сомнения в естественных причинах смерти Буры и сообщала, что тюрьма готовится наутро “упасть”, то есть “уйти” в голодовку в знак протеста против ментовского беспредела. В конце послания задавался вопрос, поддержит ли транзитка тюрьму.

Не знаю, убили ли Буру в ШИЗО контролеры или он умер сам, но человек он был в Томке известный – “кристально чистый пацан” – и пользовался большим авторитетом. Мы, однако, были ссыльные, и местные дела имели к нам мало отношения: портить себе жизнь нарушениями никто не хотел. С другой стороны, “продать” братву было нельзя.

Зелик и Дядя Вася удалились на военный совет, занавесившись одеялом, и через полчаса Зелик объявил “хате”:

– Утром “падаем” вместе со всеми. Кто не хочет – пусть ест. “Предъявлять” не будем: каждый сам решает.

Наутро транзитка “упала” вместе с тюрьмой.