Академгородок

Омскую тюрьму я не помню: меня держали в одиночке все пять дней, и ничего не происходило. Помню, что меня “подогрели” “с общака” чаем и конфетами, а я передал через “баландёра” две пачки сигарет “на общее дело”. И что сквозь решетку окна – без “намордника” – день и ночь шел снег. Больше не помню ничего.

Следующей остановкой стал новосибирский СИЗО № 1. Тюрьма неплохая: “вертухаи” нас не “прессовали”, вели себя почти дружелюбно, и вообще в этой тюрьме царила странная обстановка сотрудничества, словно и они, и мы здесь работали: они охраняли, мы отбывали.

Я сидел в большой этапной камере – человек на сто, “конегон” работал исправно, так что мы были в курсе всех новостей “единички”: кого и за что “закрыли” в ШИЗО, кто “ссучился” и “сдал” подельников (основной контингент тюрьмы состоял из подследственных) и кто “замостырил” и ушел отдохнуть “на крест”. Эти увлекательные и крайне важные новости наравне с динамикой внутрикамерных отношений и составляют основу жизни заключенных в тюрьме.

В нашей камере “на коней” ставили молодых зэка, желавших “двигаться” в тюремной иерархии и принести пользу “общему делу”. Мне как единственному “первоходу” предложили “встать на дорогу” (то есть дежурить на тюремной почте), я вежливо отказался, и зэка объяснили себе это тем, что я, хотя и по первой “ходке”, но все-таки арестант отдельного статуса – особо опасный, да еще и СНК, так что мне “стоять на дороге” – не по масти. Кроме того, история о моей “дерзости” – избиения конвоя во время суда – добралась до Новосибирской тюрьмы раньше меня, и ко мне относились с абсолютно не заслуженным мною уважением. От меня отстали и лишь, как обычно, расспрашивали о жизни в Лефортове. Как всегда, я рассказывал про ту жизнь, и вскоре мне самому она стала казаться донельзя странной, словно я увидел ее в кино.

Теперь, по прошествии многих лет, я понимаю, что это созерцательное отношение к окружающей меня действительности – словно я день за днем смотрел длинный фильм – помогло пережить заключение сравнительно легко: я как бы не был включен в происходящее и являлся сторонним наблюдателем. Этакая виртуальная, а оттого и не очень опасная реальность. Отстраненность, юношеское любопытство и отсутствие сожаления о своей “загубленной” жизни служили буфером между мною и реальностью, и оттого реальность не казалась ни страшной, ни удручающей: ведь в любое время я мог снять с головы VR-шлем и выключить экран.

В Новосибирске шла постоянная ротация этапников, многие из которых “уходили” на “восьмерку” – колонию строгого режима, расположенную тут же в городе. Вообще, судя по рассказам моих сокамерников, центр советской науки изобиловал колониями, находившимися в пределах городской черты: я уже не помню номеров зон, но, если мне не изменяет память, там были расположены три зоны общего режима, две усиленного и две строгого. А рядом – в области – располагались другие колонии, ожидавшие бесконечного пополнения, так что народ в транзитке постоянно менялся, и это не считая тех, что “шли” дальше на восток, как я.

В моей камере содержали “строгач” и “особняк”, потому камера жила строго “по черному ходу” – без ненужный суеты и беспредела. Я просидел здесь дней десять, набираясь знаний и опыта тюремной жизни. Нас “грели” из “общака”, но не шибко, поскольку мы были транзитные и особого места в тюремном обществе СИЗО № 1 не занимали по причине своей временности: чего на нас тратиться? Хотя “авторитетам” исправно “подгонялась” наркота: контролеры в тюрьме были сплошь “прикупленные” и торговали всем подряд – от наркотиков до алкоголя.

Никаких эксцессов за время моего пребывания в Новосибирске не случилось, и, дождавшись этапа на восток, я благополучно “ушел” на Томск.