Любовь нечаянно нагрянет…

Мой друг Саша Лебедев предыдущей весной – перед тем, как удалиться в советскую армию, чтобы, думаю, окончательно подорвать ее боеспособность, – зашел ко мне на работу с двумя девочками. Девочки оканчивали десятый класс, и официальным предлогом нашей встречи стала Сашина искренняя озабоченность их будущим и особенно последующим поступлением в институт. Тот факт, что обе были удивительно – даже по высоким московским меркам начала 80-х – хороши собой, делал Сашину заботу еще более искренней.

Саша попросил меня рассказать девочкам о тяготах вступительных экзаменов по русскому языку и литературе, причем беседа эта непременно должна была состояться у него дома, где – вот ведь совпадение! – как раз в тот вечер не было родителей. Домашний уют, с Сашиной точки зрения, являлся важным элементом продуктивного общения.

Одна из них стала его женой, другая – моей.

Я, впрочем, о нашей первой встрече с Алёной скоро забыл, оттого что она не проявила ко мне (как и к поступлению в институт) никакого интереса, да и вообще я в то время жил с другой, намного взрослее и опытнее этой похожей на олененка красивой десятиклассницы. Скоро в мою жизнь вмешался Комитет государственной безопасности, и на какой-то момент стало не до девушек. Тут-то я снова встретил Алёну.

Я узнал ее не сразу: она стала еще красивее, еще ярче и выглядела еще моложе своих семнадцати лет.

Я шел по Пушкинской площади в сопровождении гэбэшников, московский август близился к концу, отдавая городу последнее летнее тепло, и – как обычно перед сменой сезонов – воздух был напоен предвкушением скорых перемен: спешащих москвичей и гостей столицы ждали новые школы, новые рабочие места и новые послелетние знакомства. Я – как и положено большим политическим деятелям – наверняка думал о чем-то важно-державном, но тем не менее заметил идущую навстречу красивую тоненькую девочку, неумело покачивавшуюся на высоких каблуках-шпильках. Мы встретились взглядами, прочли в глазах друг друга обещание будущего счастья… и я пошел дальше, понимая, что не могу сейчас никого пустить в свою жизнь.

Не тут-то было.

– Олег? – окликнула меня девушка. – Радзинский? Вы Олег Радзинский?

Я признался: это я. Не врать же.

Через много-много-много лет итальянский поэт и сценарист Тонино Гуэрра преподал мне урок, как действовать в подобных обстоятельствах, когда не хочешь признаваться, что ты – это ты: мы писали с ним сценарий фильма “Парад-алле” у него в Пеннабилле и, истощенные творчеством и трудностью общения – Тонино не говорил по-русски, а я по-итальянски, и его бедная жена Лора переводила нам друг друга с пулеметной скоростью, – пошли гулять по городку.

Когда мы проходили главную площадь перед старой церковью, на ней остановился автобус с итальянскими туристами, шумно высыпавшими поглядеть на окрестные достопримечательности. Тонино заторопился, но одна туристка внимательно к нему присмотрелась и побежала к нам.

– Пиу велоче, пиу велоче, – заторопил меня Тонино, ускорив шаг.

– Синьоре! – закричала туристка. – Синьоре, вой – Тонино Гуэрра?

– Но! – закричал в ответ Тонино: – Ио соно суо фрателло! (Я – его брат!)

Я не сказался тогда своим братом, и мы с Алёной долго говорили – о прошедшем лете, об общих друзьях, о ее планах – под неусыпным, но довольным оком моих сопровождавших. Их эта ситуация радовала, поскольку, как люди опытные, они понимали: когда тебе двадцать с небольшим, никакая политическая борьба не может соперничать с красивой девушкой. Значит, на сегодня можно расслабиться.

Так мы говорили о всякой ненужной ерунде, а наши глаза в это время договаривались совсем о другом.

Я взял у Алёны ее номер телефона, пообещав позвонить через два дня – в пятницу, и мы попрощались. Я смотрел, как она уходит, покачиваясь на каблуках – черноглазая тростинка, и внутри у меня что-то словно оторвалось, словно уходило вместе с ней.

Алёна уже почти дошла до подземного перехода, когда я окликнул ее.

Она остановилась, подождала.

– Представляешь, – сказал я, взяв ее за руку, – у меня уже наступила пятница.

– У меня тоже, – призналась Алёна, и ее длинные черные пушистые ресницы качнулись, соглашаясь: да, уже пятница.

Наш вспыхнувший и охвативший, захвативший нас роман радовал не только нас, но и гэбэшников: они знали, что в дни, когда мы встречаемся, им можно отдыхать – до утра я никуда не денусь. Они приветливо здоровались с Алёной, тактично отставая от нас метров на десять, пока мы – отдельно от всего мира, потерявшись друг в друге – бродили по осенней Москве. Нашу любовь заботливо охранял родной Комитет, и я совсем перестал думать о будущем и о том, что меня в этом будущем ждало.

Кому интересно будущее, когда есть такое настоящее?

Следователь Круглов, однако, обо мне не забыл и регулярно – раз в неделю – присылал повестки с требованием явиться на допрос. Я эти повестки выбрасывал в мусор и никуда не ходил. Не до Круглова мне: у меня любовь.

Однажды Алёна приехала ко мне вечером, и когда я открыл ей дверь, моя кошка Машка выскочила на лестничную клетку и побежала вниз. Алёна отчего-то любила эту кошку, обладавшую на редкость скверным характером, и многократно заявляла, что вообще-то приезжает повидаться с ней, а не со мной. По ночам Машка приходила к нам в комнату и внимательно следила за нашей любовью зелеными блестящими глазами, то ли завидуя, то ли учась, то ли сравнивая со своими дворовыми романами. Алёна подолгу с ней разговаривала, и Машка, обычно диковатая и живущая своей обособленной кошачьей жизнью, позволяла Алёне брать себя на руки и чесать за ухом. Мне же Машка позволяла только себя кормить.

– Беги за ней! – закричала Алёна, встряхивая длинными черными кудрями и разбрызгивая вокруг застрявший в них дождь. – Беги за ней сейчас же, там ливень! Она утонет! Она заболеет и умрет!

Алёна любила преувеличивать. Свойство бурного темперамента.

– Потом схожу, – пообещал я и потянул ее в комнату. – Сама придет. Иди сюда, я соскучился.

– Нет, – твердо сказала Алёна, выдернув руку. – Сначала найди Машку! А то ничего не будет.

Это была серьезная угроза, и никакие мои уговоры и ласки не поколебали Алёниной любви к животным. Минут через десять я убедился, что действительно ничего не будет, пока я не принесу обратно противную кошку, и огорченно поплелся на улицу.

Как только я вышел под проливной дождь, из машины выскочил Тракторист и, подняв ворот, пошел за мной вокруг дома. От него пахло бензиновым теплом, дешевой колбасой и водкой: в предвкушении спокойной ночи гэбэшники уже принялись за ужин.

– Машка! Машка! – звал я, пытаясь хоть что-то разглядеть в заливающем глаза дожде. – Машка! Машка! Кс-кс-кс!

Тракторист внимательно оглядывался вокруг, стараясь понять, с кем я пытаюсь установить контакт и не несут ли мои действия оперативную опасность.

Так мы прошли два круга, оба промокли до нитки, и тут Тракторист тронул меня за рукав:

– Олег, ты кошку свою ищешь? Серая такая?

Я кивнул.

– Ты не волнуйся, – заверил меня Тракторист, – мы видели: она с черным котом в подвал сиганула.

Машке, видать, тоже хотелось счастья.

– Точно она? – строго спросил я. – Серая, пушистая, с белой полосой?

– Она, она, – закивал Тракторист. – Мы ее хорошо знаем. Иди домой, чо те мокнуть?! Не волнуйся: мы за ней проследим.

Я поверил и пошел домой: в конце концов, они были профессионалы.