Записки неохотника

Ясовсем забыл о политической борьбе: жизнь-выживание с тяжелым бытом и повседневной рутиной, то есть жизнь, коей жило большинство населения страны, но дотоле мне неведомая, захватила, закрутила меня в свой омут и вытеснила из головы все книжные мысли и благородные устремления. Прошлое – с его литературно-мифологическими идеалами – казалось далеким и ненастоящим. Настоящим стало житье в настоящем: без будущего и больших целей – день за днем.

Потому я был удивлен, когда получил весточку от своих товарищей по Группе Доверия, то есть от тех из них, кто еще оставался на переднем фронте борьбы с опасностью глобальной войны между двумя сверхдержавами. Наташа и Сережа Батоврины уже эмигрировали, как и Сергей Розеноер, Миша Островский, Маша и Володя Флейшгакеры и другие основатели Группы. Блистательная идея Батоврина о Группе как механизме отъезда для отказников сработала. Остались те, у кого была серьезная секретность: мои друзья физики Юра Хронопуло, Витя Блок, Гена Крочик и Боря Калюжный. Также не выпускали бывшего советского дипломата Юрия Медведкова и его жену Ольгу, а врача-анестезиолога Володю Бродского посадили на три года по какой-то идиотской уголовной статье, причем, как я узнал через много лет, навестив его в Израиле, его отправили на зону общего режима в Асине – совсем близко. КГБ, должно быть, считал Асино и окрестности подходящим местом для пацифистов.

Весточка пришла через установленный мною канал связи с Москвой, исправно функционировавший все время моего пребывания-отбывания в Сибири: родная сестра жены Коли Бакакина жила в московском районе Бескудниково. А Бескудниково – два шага от Дегунина, где проживала моя мама. Я отдавал Коле письмо, он вкладывал его в конверт, адресованный сестре от жены, та, получив конверт, звонила маминой соседке Элле Юсфиной, которой и передавала письмо. А Элла относила его маме, зайдя на чай – по-соседски. Письма от мамы – в обход чужих глаз – приходили тем же путем.

Мама рассказала о нашем канале связи моим товарищам по Группе Доверия, и они переслали мне письмо с последними новостями о деятельности Группы и их планах на мое дальнейшее в ней участие. Борьба за мир меня к тому времени (как, впрочем, и раньше) мало интересовала. Кроме того, я не хотел больше участвовать в обмане, ставшем, по моему мнению, неотъемлемой частью деятельности членов Группы, желавших, в подавляющем большинстве, эмигрировать. Обман был не “по понятиям”. О чем я и написал членам Группы тайное письмо, поставив честность в этом вопросе условием для своего дальнейшего участия и использования моего имени для целей Группы: нужно отделить личное желание эмигрировать от борьбы за мир. Я был категоричен и требовал, чтобы те, кто искренне хотят продолжать борьбу за установление доверия между СССР и США, отказались от эмиграции. Или, наоборот, активно работали в этом направлении, но тогда честно заявили бы, что используют Группу для этих целей. Главное, писал я им в тайно передаваемых ничего не подозревающей сестрой Колиной жены письмах, чтобы не было вранья. Иначе мы станем такими же как постоянно врущая своим гражданам власть – ничем не лучше. А это отберет у нас моральное право ее критиковать.

Так начался период моих длительных споров с членами Группы, наотрез отказавшимися раскрыть свои истинные намерения, поскольку это скомпрометировало бы дело борьбы за мир во всем мире. Споры эти закончились моим публичным выходом из Группы. Случилось это много позже – после моего попадания в больницу с подозрением на прободение язвы и острым панкреатитом. Об этом потом.

Пока же мы с Алёной жили своими проблемами, озабоченные ее состоянием и рождением будущего ребенка.

В асиновской больнице Алёне сказали, что беременность проходит плохо и есть угроза выкидыша. Ей выписали витамины и посоветовали лечь в Асино на сохранение. Она отказалась: не хотела оставлять меня одного.

Асино был скорее большое село, чем город, но нам с Алёной после затерянного в тайге ЛЗП Большой Кордон он казался мегаполисом: магазины – продуктовый и ширпотреб, ресторан и даже маленький кинотеатр.

После консультации у врача-акушера мы – бывшие москвичи – долго бродили по центру вокруг райисполкома и РОВД, где я отметил маршрутный лист, оглушенные количеством незнакомых людей и изредка проезжавшими нерабочими машинами. Кроме того, в Асине было два трехэтажных блочных дома – со всеми городскими удобствами: канализация, водопровод, отопление. Центр городка был блочный, мало чем отличавшийся от любого советского большого поселка, а дальше начинались деревянные срубы – Сибирь. Париж, Лондон и прочее европейское захолустье не шли с Асино ни в какое сравнение.

Снег перестал идти ранним апрелем, и днем стало подтаивать. Потом – как-то сразу – показалась черная мокрая земля, и лежневка начала плохо держать тяжелые, груженные лесом машины. Вывоз с верхнего склада закончился, и мы в основном работали на погрузке на нижнем складе, отправляя уже поваленный, оттрелеванный, вывезенный с верхнего склада и отсортированный бракером-нормировщиком лес на асиновский леспромкомбинат. Оставлять стволы в тайге на лето нельзя: сгниют. Томская тайга – болото.

Летом мы в основном занимались починкой барака, заготовкой дров на зиму и походами в тайгу за ягодой и грибом. Тайга начиналась сразу за нашим двором, и мы с Алёной шли по топкой земле собирать лесной продукт, бывший нужным и желанным подспорьем в нашем рационе. Кроме того, мы договорились в поселке и брали для Алёны парное молоко.

К началу августа стало ясно, что Алёна не сможет остаться рожать в Асине: ей было плохо, и асиновская врачиха-акушер Фарида Галиповна советовала уезжать в Москву, пока срок терпит. Предполагалось, что Алёна родит в середине сентября. Совместными усилиями мне, моей маме и асиновским врачам удалось уговорить Алёну ехать рожать в Москву. В середине августа я отвез ее в Асино и посадил на автобус, идущий в Томск. Оттуда она должна была лететь в Москву. Удивительно, но никто нам не сказал, что летать на восьмом месяце беременности не рекомендуется. А сами мы, дураки, не знали.

25 августа – на три недели раньше срока – у Алёны начались схватки, моя мама вызвала неотложку, и после двухдневных мук Алёна родила девочку. Я узнал об этом из телеграммы от мамы. Дочку назвали Маша.

Маша – недоношенная, зараженная в роддоме стафилококком – до трех месяцев беспрестанно находилась в больницах. Когда ее наконец отдали домой, было абсолютно ясно, что Машу нельзя везти в Сибирь, поскольку ей требовался серьезный уход и постоянный врачебный надзор. Это можно было обеспечить только в Москве и с помощью моей ушедшей на пенсию мамы. Потому Алёна и Маша остались в Москве, а я продолжал жить в Сибири один.