Погрузка
Заснеженное пространство меж железнодорожных путей, сверху тускло горят фонари, поземка, снег кружит белым вьюном в свете фар запаркованных автозаков. Рельсы, рельсы, рельсы, вагоны, вагоны, вагоны… И по щиколотку в снегу на корточках сидит этап: заключенные по пять в ряд. По периметру – конвой с собаками; чуть притравливают, чтобы зэка не расслаблялись.
Перекличка:
– Ананьев!
– Иван Иванович, 1 января 1950 года рождения, статья 108-я, часть 2-я, осужден Бабушкинским районным судом города Москвы к десяти годам строгого режима.
– Баранов!
– Петр Петрович…
И так весь этап – в алфавитном порядке. Имена, статьи, срок?.
Мне неудобно сидеть на корточках: на спине тяжелый рюкзак, рядом на снегу – еще один. У всех зэка – легкие “сидор?” – вещмешки.
Ноги затекают.
– Григорьев!
– Семен Семенович…
Я – крайний слева в своей “пятерке”. Ищу глазами Володю Матроса – который он? Все зэка выглядят одинаково: черные или темно-синие телогрейки – “бушлаты”, у всех – шапки-ушанки, лиц почти не видно.
– Иванов!
– Александр Александрович…
Понимаю, что сейчас под своим рюкзаком шлепнусь задом в грязный снег, и решаю проблему: сажусь на второй рюкзак. Теперь я возвышаюсь над этапом: удобно, все видно, и сидеть мягко. Соседние зэка косятся на меня, таращат глаза, но молчат.
– На корточки, блядь, быстро сел обратно!
Оглядываюсь: круглолицый парень с детским лицом под ушанкой со звездой, на поводке рвется черная овчарка. Какая ему разница?
– Гражданин начальник, мне с тяжелым рюкзаком сложно на корточках. Так удобнее.
Логично вроде бы. И, главное, какая ему разница?
Изумление на лице конвойного: смотрит на меня с недоверием – правда ли я сказал такую глупость? Или ему послышалось?
Хочу его успокоить:
– Да я не убегу никуда, просто так сидеть удобнее.
Парень делает шаг ко мне, приотпустив поводок. Овчарка бросается и вцепляется мне в плечо. Больно даже через ватник.
Конвойный бьет ногой по рюкзаку, на котором я сижу:
– Быстро на корточки, урод! Сел на корточки, как положено!
Зэка в моем ряду смотрят перед собой: их это не касается.
Зэка впереди не оборачиваются: слушают свои фамилии:
– Николаев!
– Николай Николаевич…
Сползаю с рюкзака на снег.
– На корточки, блядь! На корточки сел!
Собачья морда лязгает зубами у моего лица. Первый раз в жизни не люблю собак: они – не друг человека. По крайней мере конвойные овчарки. Сажусь на корточки, сгибаюсь под рюкзаком, опираюсь локтем на второй рюкзак. Конвойный – парень лет девятнадцати – отступает на два шага назад, дергает за собой рвущуюся порвать меня овчарку.
Слушаю перекличку.
Наконец-то:
– Радзинский!
– Олег Эдвардович, 11 июля 1958 года рождения…
Закончив перекличку, начальник поездного конвоя читает “молитву”:
– Граждане заключенные, в ходе следования колонны соблюдать порядок движения в “пятерках”, не переходить из ряда в ряд. Шаг вправо, шаг влево считается попыткой к бегству…
Нас гонят в “столыпин” – по “пятеркам”. Еле залезаю по высоким ступенькам со своими рюкзаками, сзади подгоняет конвой с собаками.
На площадке – конвоир со списком:
– Фамилия?
– Радзинский.
Конвоир находит меня в списке:
– В “тройник”!
Другой конвоир – с совершенно плоским лицом и щелочками глаз под ладно сидящей армейской ушанкой – кивает мне: “Пошли”.
Идем по вагонному коридору, окна забраны решетками, свет фонарей еле проникает в вагон. Справа – купе без окон на четверых, забитые доверху заключенными, сидящими на трех полках справа и слева и на полу в проходе. Их человек по двадцать в каждом купе. Как они там все уместились?
Жизнь сегодня добра ко мне, потому что тут же получаю ответ на свой вопрос: передо мной два конвойных загоняют зэка в купе дубинками.
– Быстро, блядь, уроды, быстро, быстро, сейчас собак пустим, все, блядь, поместитесь!
– Начальник, тут некуда…
– Молчать, блядь! Быстро зашел в купе!
Дубинкой по голове, и, действительно, все поместились: не обманывал. Купе закрывают, вместо двери – решетка.
Конвойные поворачиваются ко мне:
– Куда его?
– В “тройник”, – сообщает мой сопровождающий.
– Пошел!
Меня загоняют в купе с тремя полками слева. Это, собственно, половина купе, разделенного стенкой на два. На нижней и средней полке сидят по одному человеку – просторно. Значит, меня везут спецэтапом. Почему?
– Здорово, зёма! – высоким хриплым голосом приветствует меня сидящий на средней полке стриженый мужик лет тридцати пяти. – Это не с тобой меня в автозаке везли?
Володя Матрос. Я отчего-то думал, он моложе. Второй заключенный в полосатой зэковской робе – “полосатик”, или “особняк” – особо опасный рецидивист. Тонконосый, с худым резким лицом – кавказец. Ему около пятидесяти, смотрит на меня без интереса.
Здороваюсь с ним. Он кивает, протягивает руку наверх. Матрос передает ему прикуренную папиросу. Понятно, кто главный.
Значит, “иду” спецэтапом. Странно. Но интересно. Залезаю на третью, верхнюю полку, пристраиваю рюкзаки.
– Куда тебе два “сидора”? – интересуется Матрос. – Чего везешь?
Объясняю, что “иду” в ссылку, мать передала теплые вещи – в Сибирь все-таки еду.
– Курево есть? Чай? “Колеса”?
Достаю пачку “Явы”, передаю Матросу: нужно установить отношения, ехать-то вместе.
– С фильтром?! – восхищается Матрос. Он тут же открывает пачку, выбивает себе восемь сигарет и, наклонившись, передает пачку пожилому кавказцу. Тот молча прячет ее в бушлат.
– Чая нет.
– Хуево, земляк, – весело сообщает Матрос. – С чайком веселее. Ничего, сейчас братва “ноги прикупит”, и нас “подогреют”. Тут все одно – хуй почифиришь, но, может, “колесами” разживемся.
“Прикупить ноги”, как я выучил в Лефортове, означает подкупить конвой, чтобы они передали что нужно кому нужно. Неужели после того, как эти конвоиры травили нас собаками и били, они, хоть и за деньги, будут принимать от зэка посылки друг другу? Трудно поверить.
Мало я тогда понимал про тюремную жизнь: конвой – тоже люди. Хоть служба и пыталась сделать из них н?людей.
А люди хотят денег.