Из воспоминаний И. П. Мазурука

Из воспоминаний И. П. Мазурука

Однажды я прочитал небольшое стихотворение Валерия Кравца из Норильска с простым названием: «В Нагурской»:

Разбитый самолет Мазурука

— Он для меня совсем

Не груда лома,

А памятник великому былому

На самых ледовитых берегах.

Снега метут уже десятки лет

Над местом непредвиденной посадки.

Здесь, слава Богу, нет еще оградки,

И в ней нужды, по счастью, тоже нет.

Но этот искореженный металл

Напоминает каждое мгновенье

О тех, кто пережил с небес паденье,

А все-таки летать не перестал.

Вся жизнь — полет.

Мешают облака.

Бывает, что душа изнемогает.

Но быть на высоте мне помогает

Разбитый самолет Мазурука.

Но самолет был не разбит, а подбит... Дело было летом сорок второго. Я тогда командовал второй авиагруппой ВВС Северного флота. Зона наших действий — самый правый фланг фронта — от Архангельска, Баренцева и Карского морей до Земли Франца-Иосифа. Правее нас никого уже не было. А события там разворачивались грозные. Мало того, что война на наши плечи легла, еще и Арктика спуску не давала. На два фронта воевали — с фашистами и с природой!

Прибегает однажды радист: «В бухте Тихой на ЗФИ запеленгована неизвестная радиостанция». Что за черт, откуда?! Я год там жил, когда дежурил в период папанинского дрейфа, все облазил, не должно там быть никого. Подготовили мне самолет СБ, полетел. Побродил над островами. Гляжу, в одной из бухт Земли Александры фашисты хозяйничают. Палатки стоят, временные домики, радиостанция развернута, а на воде — подводная лодка болтается. Базу, видишь ли, соорудили. Засекли они мой СБ и ударили из всех огневых средств. В мотор попали, управление заклинило. Пришлось уходить в сторону. Дотянул я до одной знакомой косы, сел, не выпуская шасси. Радиостанция цела, передал, что со мной случилось. А вскоре Сырокваша за мной на гидросамолете прилетел. Вот об этом подбитом СБ и стих Валерия Кравца.

Наши быстро до той базы добрались, расстреляли. Фашисты ушли. Хотя, судя по всему, собирались окопаться на Земле Александры надолго. Когда мы туда прилетели, добра немало обнаружили. На льду стояли прикрытые брезентом и железной сеткой от медведей ящики с оружием, боеприпасами, продуктами, в домике — запасы теплой одежды, автоматы...

После войны, когда я уже был начальником Полярной авиации, надо было нам Арктику обживать всерьез и надолго. Строились новые аэропорты, взлетные полосы. Рабочая необходимость заставила вспомнить ту косу, на которой я свой СБ оставил. Прикинули — можно свою авиабазу здесь создать. Первым ее начальником стал молодой летчик Курочкин. Мебель я туда на самолете возил. А базу по моему предложению назвали Нагурской. В честь офицера российской службы Яна Нагурского. Это был удивительный человек. Летчик с большой буквы. Он нас всех в Арктику позвал. Чухновского, Водопьянова, Алексеева, Молокова, меня, всех...

В 1903 году братья Райт продержались в воздухе несколько секунд, а через 11 лет Ян Нагурский совершал полеты близ Новой Земли. Мне довелось видеть извлеченные из архивов флота отчеты Нагурского о тех полетах. Свой «Фарман», разобранный по частям, вместе с механиком Евгением Кузнецовым от Мурманска до Новой Земли перевезли на пароходе. В снег, дождь, метель собрали его. А что вышло? Маленький гидроплан, мотор в 70 лошадиных сил (меньше чем у нынешнего «Жигуленка»), скорость до ста километров в час...

И что же? Этот человек готов был замахнуться на Северный полюс! В одном из интервью он сказал:

«Если бы мотор был сильнее, сил 90 — 100, можно было бы забрать с собой провизии на два месяца... Если бы к этому еще прибавить склады с бензином и маслом на Панкратьевских островах, на мысе Желания и Земле Франца-Иосифа, то можно было бы лететь к Северному полюсу». Великий летчик...

Мне приходилось с ним встречаться. Такое счастье выпало. Это было в конце 50-х годов. Судьба Нагурского сложилась весьма драматично. По национальности он поляк. В бою над Рижским заливом штабс-капитан Ян Иосифович Нагурский был сбит немцами, ранен. Вылечившись, он вернулся в Польшу, где и работал инженером.

По инициативе Марка Ивановича Шевелева и Михаила Васильевича Водопьянова Ян Нагурский был приглашен в Советский Союз. Водопьянов устроил тогда встречу полярных летчиков у себя на даче.

Собрались люди, знающие цену Арктике, льдам, полетам над ними. Каждый не раз смотрел смерти в глаза. Казалось бы, есть о чем поговорить. Но мы слушали первого из тех, кто рискнул бросить Арктике вызов.

О службе в русской авиации он вспоминал... с нежностью, другого слова не найду. Рассказывал о том, как мечтал найти экспедицию Седова. Мне, говорил, трудно было летать, а механику как? В ледяной воде, под диким ветром, на морозе... Мотор капризничает, руки, лицо обморожены, а механик работает... Добрая душа чувствовалась в Нагурском.

Когда я сказал ему о том, что в его честь назвали аэродром, он замолчал. Потом обвел нас долгим взглядом... Иногда слова и не нужны, а тот взгляд я и сейчас помню. Навсегда запомнили его слова: «Прошлые экспедиции, стремившиеся пройти Северный полюс, все неудачны, ибо плохо учитывались силы и энергия человека с тысячеверстным расстоянием, каковое нужно преодолеть, полным преград и самых тяжелых условий.

Авиация как колоссально быстрый способ передвижения есть единственный способ для разрешения этой задачи». Они из рапорта на имя начальника Главного гидрологического управления, написанные в начале века и привел их нам Нагурский почти дословно, я проверял.