По лезвию бритвы
По лезвию бритвы
К этому времени вернулись все машины с «Дружной». Полетов на самолетах больше мы не выполняли, Ан-2 и вертолеты были погружены на корабли, идущие домой. Прилетел в «Молодежную» и командир отряда.
И вдруг он рьяно принялся за «перерасследование» катастрофы Ил-14 Заварзина. Начали брать пробы топлива и масла, изучать остатки машины... Я смотрел, смотрел на эту возню, в конце концов, не выдержал и говорю:
— Борис Георгиевич, прошло ведь уже несколько месяцев с того времени, как они упали. Машина лежит под открытым небом, ее жгло летнее солнце. Если даже где-то и сохранилось масло или топливо, ты же прекрасно знаешь, что они давно распались на фракции... И потом, я не уверен, что инженер, который с тобой прилетел, грамотнее, чем Александров. Тем более, что Николай Гаврилович — ставленник управления, а не «наш», и я не думаю, что он провел расследование некачественно: Александров участвовал в расследовании многих авиационных происшествий, и не доверять ему у нас с тобой нет никаких оснований.
Шляхов, не глядя мне в глаза, попытался что-то пробормотать в свое оправдание, но я не стал его слушать, повернулся и ушел. На душе было тяжело, не покидало ощущение, что меня предали. Я понимал, что Шляхову тоже нелегко, отвечать за произошедшее там на Большой земле все равно придется, будет множество «что», «как», «почему», но нельзя же не верить друг другу. И потом, если уж он очень хотел узнать причину гибели экипажа Заварзина, то должен был бросить все дела на «Дружной», прилететь и взять на себя руководство расследованием катастрофы по свежим следам, а не ворошить сейчас давно остывший пепел.
Да, я понимаю, что любая катастрофа, словно в фокусе линзы собирает и высвечивает все просчеты, допущенные при подготовке экипажа, в организации летной работы, а материалы ее расследования дают возможность предотвратить новые беды. Но в Антарктиде мы всегда ходим по лезвию бритвы. Поэтому, когда тебя после рискованного полета, требующего полной отдачи всех физических и духовных сил, начинают теребить на земле начальники вопросом: «Ну, как слетали?», ты отвечаешь, как правило, одним словом: «Нормально». В этом нет ни бравады, ни показной скромности, ни стремления что-то утаить — ты действительно чувствуешь себя человеком, хорошо сделавшим очень трудную работу. И только врач, обследуя экипаж после такого полета, иногда удивленно покачает головой — ему-то видно, чего он нам стоил. Жаль, что не всегда и не всем удается быть сильнее стихии. Володе Заварзину и его экипажу не повезло... Но такую уж мы выбрали себе профессию — летать.
Когда мы вернулись в Москву, нас действительно начали таскать по разным заседаниям и совещаниям в управлении, в МГА, где мы должны были раз за разом докладывать о результатах расследования, и я, в конце концов, почувствовал себя каким-то напрочь затравленным зверем. Настроение у всех, кто работал в авиаотряде этой 24-й САЭ, было подавленным, мы чувствовали, как нас делают без вины виноватыми. Закончилось тем, что нас лишили премиальных денег, хотя никто так и не понял, какая взаимосвязь между успешно и хорошо выполненной нами работой в Антарктиде и катастрофой Ил-14, причин которой никому не удалось установить до сих пор. Но, всему приходит конец...
А лето уже в разгаре, давно пора думать о будущей экспедиции, однако те, кому положено этим заниматься, словно забыли о ней. Я же, получив две путевки, отправился с женой в дом отдыха «Ермолино» под Солнечногорском. Хотелось хоть немного прийти в себя, забыть произошедшее, снега, льды, морозную жестокость Антарктиды и пожить немного так, как живут люди, ничего не знающие о ней. На лодочной станции я взял лодку и целыми днями пропадал на рыбалке, наслаждаясь тишиной и покоем, зеленью окружающих озеро лесов, голубизной воды, в которой, отражаясь, плыли облака, пышные, теплые, летние, совсем не такие, как в Антарктиде. Казалось, этому счастью не будет конца, но меня «выдернули» из него... на четвертый день отдыха. Из управления пришла телефонограмма: «Просим приехать для консультаций по подготовке к новой экспедиции». Я взглянул на жену — она умоляюще смотрела на меня, и было в ее глазах столько надежды, что хотя бы этот отпуск мы проведем вместе, что у меня защемило сердце. Но я сказал:
— Собирай чемоданы, поехали домой, все хорошее закончилось.