В пустыне

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В пустыне

В районе «Мирного» с первых дней экспедиции труднее всех пришлось экипажам вертолетов Ми-8. Как я уже сказал, припая возле станции к середине декабря не было, а это означало, что вертолетчикам придется таскать все грузы с подходящих к «Мирному» судов по воздуху — на внешней подвеске и в кабинах. В конце декабря дизель-электроход «Амгуэма», приписанный к Владивостокскому морскому порту, и теплоход «Башкирия» одесской приписки подошли в район «Мирного». На первом из них прибыли два Ми-8, но их надо было еще выгрузить и собрать. А куда выгружать? Только 8 января «Амгуэме» удалось пришвартоваться к низкому столовому айсбергу огромных размеров, лежащему у Восточного шельфа. И надо же было такому случиться: как только вертолет поставили на лед, с моря подошла крупная зыбь и айсберг начал лопаться, да так, что одна из стоек шасси вдруг повисла над водой. Казалось, машина вот-вот опрокинется и уйдет на дно. Но на помощь гибнущему Ми-8 бросились отчаянные одесситы. В считанные секунды, рискуя жизнью, они зацепили его канатами и выдернули подальше от обреза льдины.

Наши авиатехники быстро навесили лопасти, экипаж поднял машину в воздух и через несколько минут посадил ее на Восточном шельфе. На следующий день к первому Ми-8 присоединился второй. И в эти драматические дни, и позже моряки с «Башкирии», которой командовал капитан Станислав Родин, не раз еще проявляли мужество и смекалку, решительность и высочайший профессионализм.

... Началась основная работа вертолетчиков — разгрузка судов. «Амгуэма» пришвартовалась у Восточного шельфа, и экипажам Ми-8 Олега Федорова и Ивана Карсова пришлось таскать грузы в «Мирный», лежащий в двухстах километрах от места выгрузки. Оба командира имели большой опыт работы на Севере, много летали в Надыме, Уренгое, Тарко-Сале, Салехарде по заказам нефтяников и газовиков, поэтому мне, как заместителю командира летного отряда, удалось быстро найти с ними общий язык. И вообще, я все больше стал убеждаться в том, что чем выше профессионализм человека, тем легче с ним общаться, тем быстрее можно решить самые сложные проблемы, которые подбрасывает Антарктида.

Так случилось и 12 января, всего на четвертый день начала работы экипажей Ми-8 в «Мирном». Я получил радиограмму от начальника зимовочной экспедиции Леонида Ивановича Дубровина: он просил оказать помощь австралийцам и вывезти с их станции «Дэйвис» тяжело больного товарища. Времени на долгие сборы и споры не оставалось — счет шел на минуты. Мы с обоими экипажами быстро разработали стратегию и тактику этой операции — лететь-то надо было более 700 км (в одну сторону) над районами, где, как я знал по собственному опыту, Антарктида может преподнести самые неожиданные сюрпризы. Я вылетел вместе с экипажем Олега Федорова. Рядом с нами шел Ми-8 Ивана Карсова. На куполе Завадовского он сел и остался ждать нас, имея на борту запас топлива на обратный путь. Когда наш вертолет приземлился на «Дэйвисе», австралийцы были ошеломлены — они не ожидали, что мы прилетим так быстро. Мы без особых приключений доставили больного в «Мирный», где уже «под парами» его ждал американский «Геркулес». Забрав австралийца, он ушел на «Мак-Мердо» и дальше — в Новую Зеландию. Когда пришло сообщение, что больного успели спасти и австралийцы благодарят русских за помощь, Олег Федоров подытожил нашу работу:

— Вот так бы и на Большой земле жить, как в Антарктиде, без войн. И знать, что если тебе понадобится помощь, ты ее получишь, независимо от того, в какой стране живешь...

Он был прав: Антарктида — это материк, где все зимовщики чувствуют себя братьями. И когда приходит беда, на помощь готов броситься любой, кто способен спасти...

Через две недели, 23 января, при выгрузке «Башкирии» у острова Токарева тяжелую травму получил ее капитан Станислав Родин. И снова нашим вертолетчикам пришлось проявить высочайшее мастерство. Забрав пострадавшего с острова, Федоров посадил свой тяжелый Ми-8 на крохотный бассейн «Башкирии», который одесситы в считанные минуты закрыли деревянным брусом. Следом Карсов туда же доставил врачей с «Мирного». 24 января, когда «Башкирия» уходила на Родину, ее экипаж дал салют в честь взаимовыручки и братства людей двух опаснейших профессий — летчиков и моряков.

Вертолетчикам пришлось не только таскать с кораблей грузы, но и выполнять много других работ. Экипаж Карсова с австралийским ученым Нилом Яном летал на промер толщины ледника Шеклтона. Надо было выбрать место для буровой установки и новой полевой базы, начальником которой был назначен Василий Семенович Сидоров, известный полярник и замечательный человек.

На Ми-8 пилоты искали озера пресной воды на высоких столовых айсбергах для пополнения ее запасов на судах. Они выполнили десятки полетов к научным санно-гусеничным поездам Шереметьева и Манченко, забрасывая им аппаратуру, продукты и запчасти.

Мне часто приходилось летать с экипажами Ми-8, которые во многом только «открывали» для себя Антарктиду: иногда по необходимости, как в санрейсе на «Дэйвис», чаще — по собственной инициативе. Я хотел помочь им побыстрее и получше ее понять...

А что значит понимать? Это когда солнышко во всю светит, а ты знаешь, что вот сейчас она начнет хмуриться, снежок погонит, ветерком подует... Воздух вроде бы другим становится, пахнет иначе. Погода меняется очень быстро, ты ее начинаешь чувствовать. Но для этого нужно выйти в «поле», и не один раз. На станции, в домике, где датчики на улице, а самописцы в комнате, можно и двадцать лет просидеть, но так ее и не понять. А в «поле»... Там, когда она снег гонит, ты можешь услышать музыку. Симфонический оркестр играет, скрипка обязательно... И всегда в «поле» приходит ощущение какой-то неземной пустоты и тревожности, которое живет в тебе, каким бы ты храбрым не был.

...31 января два поезда, идущие на «Восток», попросили помощи — какая-то тяжелая деталь вышла из строя у тягача, понадобились пальцы для траков гусениц. Поезда ушли уже за «Пионерскую», высота там около 3000 метров, пустыня, сесть на Ил-14 невозможно, поэтому решили с Иваном Карсовым идти на Ми-8. Дошли к ним лишь со второй попытки — в первый раз не хватило топлива.

Прилетели. Сели. Я-то уже в пустыне этой бывал, и в одиночку по ней бродил. А тут думаю, дай-ка посмотрю, как ребята себя в ней будут чувствовать? Кое-кто из них уже второй раз пришел в Антарктиду, но в пустыню попал впервые. И говорю:

— Ну, вот что, мужики. Пока вездеходчики ремонт будут вести, отойдем пока в сторону. А то вы сверху на Антарктиду смотрите, и она вся ровная, да ровная, ни холмов, ни перекатов, вроде, не видно...

Пошли. Идем, болтаем о том, о сем. Я потихонечку оглянулся — ага, поезда скрылись. А отошли мы от них не больше километра.

— Ну, а теперь, — говорю, — сядем да покурим на бугорочке. Сели. Покурили. А когда встали, ни тягачей, ни вертолета, ни

людей нигде нет. Серая мрачная пустыня кругом, дело к вечеру, солнце тусклым кровавым шаром висит. Только снежочек иголочками шуршит. Смотрю, а лица у мужиков сереют, сереют... Мороз вдруг почувствовали, а он совсем несильный, всего за тридцать градусов. Дышать тут же стало тяжело...

— А куда идти? — спрашивают.

До них даже не дошло: посмотри на свои следы и по ним назад топай. Она их сразу же убила, в тот момент, когда растерянность пришла, убила. Спрашиваю:

— Что головами завертели-то?

— А где вертолет?

— Украли... По своим следам надо возвращаться. Сколько мы шли? Пятнадцать минут? Значит, километр всего отмахали, а ничего живого уже не видно. А то вы все: «Ровная, ровная... Где хочу сяду, где хочу — взлечу». Вот вам и ровная.

Пошли обратно. Увидели вертолет — повеселели, теплее, вроде, стало. А ведь ребята далеко не робкого десятка. И я снова убедился, как же угнетающе действует Антарктида на человека, сминает волю, лишает возможности четко мыслить.

Вернулись в «Мирный». После ужина зашел ко мне Иван Карсов, еще несколько ребят. Чай согрели. Зашел разговор и о нашем походе.

— А ведь перед тем, как сюда людей посылать, их надо психологически готовить, — задумчиво сказал Иван, — как космонавтов. Я правильно мыслю, Евгений Дмитриевич?

— Правильно. Только, где их готовить? Нет такой школы. И сколько книжек не напиши, пока человек на себе весь ее нрав не испытает, ничего он не поймет.

А для того, чтобы почувствовал, он должен поработать, и не на побережье, где станции, поселки мощные, а именно в поле, на новых точках. А почему? Вот приходишь, выбираешь площадочку, сел, палатку или домик ставишь... Газ, радио, приборы помогаешь установить. Загорелся огонь в печке, затеплилось — вот теперь поехали домой. Когда же новенький экипаж приходит, у него иногда по-другому дело ставится. Быстро выбросил людей и груз, и ходу оттуда. А люди, которые там в «поле» остаются на сезон работать, вроде они ему и не нужны. Я, дескать, свое дело сделал, я извозчик, я привез... Поэтому учить его приходится так, как и нас старики учили: «Ты куда, милый, собрался? А если тебя здесь оставить? А если у тех, кого привез, газовая плитка не заработает или печка-капельница? Они же через два — три часа замерзнут. А если радио не включится? Если они свой сигнал не подадут, или дым не сделают? Ты их найдешь? Не найдешь. Вот пока в порядок полевую базу не приведешь, не имеешь права уходить». Ну, да, они, полевики, могут сказать, дескать, мы сами все. Конечно, мы могли бы за это время два-три полета сделать — это налет, первичные посадки — это деньги. День ясный, хороший, упускать жалко. Но — увы, нельзя уходить! Вот я вам сегодня и показал, как себя чувствует человека, когда остается в этой пустыне.

— За науку спасибо, — улыбнулся Карсов. — Пойдем спать.

— Спокойной ночи, — пожелал я вертолетчикам.

— Какой уж там покой! Сниться теперь эта пустыня долго будет. С приходом февраля погода начала резко портиться, в прибрежной зоне участились туманы, снегопады, и экипажам все чаще приходилось возвращаться, не выполнив задание. 14 февраля пришел дизель-электроход «Михаил Сомов». Слетали, осмотрели на нем вертолетную площадку — по размерам «футбольное поле». Наконец-то у нас появилось судно с такой площадкой. 19 февраля пришлось опять лететь на станцию «Дейвис», но теперь уже за нашим моряком с рыболовецкого траулера «Ван Гог». Ему транспортером оторвало руку, лекарств для него на судне не хватило, началась гангрена. Решили было его на время перебросить к врачам «Мирного», где медикаментов было вдосталь.

Я, наверное, никогда не перестану удивляться стойкости, терпению, выносливости людей. Парню не было еще и тридцати. Когда к берегу подошла шлюпка, я все пытался определить, где же пострадавший, но так и не смог. Группа людей приближалась к станции как ни в чем не бывало, все при ходьбе размахивали руками, лишь у одного рукав был засунут в карман ватника. Врачи быстро обработали оставшуюся часть руки выше локтя. Парень съел вместе с нами предложенный австралийцами обед, а в полете спокойно листал одной рукой журналы. В «Мирном» же до самого ухода он ничем не отличался от здоровых полярников. Ни жалобы, ни стона от него никто не слышал. 26 февраля за ним пришел «Ван Гог» и он отправился домой. Вертолетчики в «Мирном» выполнили еще несколько полетов и 25 февраля перебазировались на «Михаил Сомов». Наша совместная с ними работа благополучно закончилась.

Однако без поломок не обошлось. Она случилась на «Дружной» и выглядела едва ли не анекдотичной. Толя Куканос с экипажем работал на Ми-8 в районе гор в Западной Антарктиде. Однажды они повезли на подбазу геологов и геофизиков горючее. Погода была летная, но когда стали возвращаться, потянуло облака. Обледенения они с собой не несли, в разрывах хорошо видна «подстилающая поверхность», да и пройти экипажу нужно было километров сто двадцать. В общем, как они потом рассказывали, шли и шли домой, и вдруг — удар, Ми-8 подбросило вверх... Вторым пилотом у Куканоса летал Юрий Семенович Подорванов. Забегая вперед, скажу, что после 25-й САЭ больше он в Антарктиду с нами не ходил, поскольку пропал без вести с экипажем Ми-8 в Анголе. Мне его судьба до сих пор неизвестна.

... Они «выхватили» свой Ми-8 после удара и увидели, что зацепили передним колесом ледник, о который начисто и снесли переднюю стойку с колесом. Пришли на «Дружную», под нос пилотской кабины им подставили пустые бочки, и они на эти подмостки мягко посадили Ми-8. Лялин слетал на вертолете туда, где потеряли «ногу», нашел ее и привез. Быстро восстановили вертолет и продолжали летать.

— Подловила она нас, — сокрушался потом Куканос, рассказывая мне эту историю, — и как подло подловила?!

Да, и в этот раз Антарктида едва не сгубила машину и экипаж. На скорости «вмазать» в ледник и при этом остаться живыми удавалось немногим. А что получилось...

По картам в этом районе превышение местности составляет семьсот метров. А ударились они на высоте... тысяча двести! Откуда же набежали еще пятьсот? Если смотреть на нормали — линии, показывающие высоту рельефа, — все выглядит вполне пристойно. Дело в том, что высота местности в разных районах определялась путем так называемого баронивелирования — «привязки» той или иной точки Антарктиды к уровню моря. Но промеряли их только там, где проходили санно-гусеничные поезда или работали какие-то отряды. А на сотни и тысячи километров между этими промерами местность оставалась совершенно неизученной. Да, сверху, может, ее кто-то и видел, но с воздуха высоту того, что плывет под тобой, не определишь, действительно, нужно баронивелирование. А там спокойненько лежит неизвестный никому куполочек, который в любой момент может тебя «подловить», что и произошло с экипажем Куканоса. Вообще-то, эта итерполяция — очень опасное дело в Антарктиде, где зачастую усредняется все — высоты, направления ветра, его скорость, температура... И Антарктида на этом ловит людей. Не потому, что она тем самым проявляет свою жестокость, нет. Просто, на первый план выходит фактор ее непознанности человеком, за что он и расплачивается. Иногда очень дорогой ценой...