Хорошая работа

Хорошая работа

— Командир, тебя просят на вышку подняться к руководителю полетов.

— Зачем? — мы заняли места в пилотской кабине, готовясь к полету на дрейфующую станцию, и возвращаться к земным заботам мне не хотелось.

— Не знаю. Но просят настойчиво.

Покидаю свое, уже ставшее привычным левое кресло, набрасываю куртку, пробираюсь к выходу, ругая про себя на чем свет стоит «землю». Машина набита под самую «крышу»: палатки, дуги, чехлы, ящики, фанера, сено. Почему-то вспомнилось, как я удивился, узнав, что на «СП» надо сено везти. Кого там им кормить? Но мне тут же популярно объяснили, что палатки ставить на голый лед — чистое самоубийство. Сенце вначале надо подстелить.

Погода стоит серенькая, ветер с океана бьет в лицо, забирается под одежду. Холодно. На вышке руководитель полетов предельно коротко объясняет ситуацию:

— На острове маленький ребенок случайно хватанул уксусной эссенции. Отравление. Вы — единственный экипаж сейчас на Диксоне, который может его спасти.

— А если на лодке через пролив отправить в больницу?

— Катера хорошего нет, на лодке не пройдешь — волна большая, кипит все.

— Но мы же забиты до отказа. Пока выгрузим...

— Поможем. Куда пойдете?

— В Норильск. Ближе нет ни одной хорошей больницы. Свяжитесь с ними, пусть «скорую помощь» подсылают к нашему прилету.

— Когда рассчитываешь там быть?

— На разгрузку...

— ...сорок минут, — перебил меня руководитель полетов.

— Туда лететь будем два часа, если ветер не помешает.

— Тогда — вперед?!

Когда я подбежал к самолету, выгрузка уже шла полным ходом. Подвезли мальчика. Он был без сознания.

— Довезем, командир? — ловит меня за рукав Толя Пыхтин.

— Я же не врач...

Сколько раз мне приходилось выполнять санитарные рейсы! И всегда задают один и тот же вопрос, будто от меня зависит, будет жить человек или нет. Мать мальчишки не спрашивает ничего, но в глазах такая мольба, что хочется куда-нибудь спрятаться от ее взгляда. С тоской гляжу через пролив. Там — больница, а в ней работает врач, мой хороший товарищ по Антарктиде Андрей Фроликов. Близок локоток, да не укусишь. Фроликов бы спас парня.

Торопить никого не надо. «Беда объединяет людей, — думаю я, — в Арктике это чувствуешь особенно остро».

— Командир, все выгружать?

— Все. Машина должна быть пустой, легче полетит.

Время тянется медленно, хотя мы работаем не покладая рук.

Наконец, взлетаем. Машину начинает болтать, и нам со вторым пилотом приходится до боли в руках раз за разом парировать ее броски-у мальчишки обожжены все внутренности, каждое резкое движение причиняет ему боль.

После набора высоты посылаю Пыхтина узнать, как себя чувствует наш пациент. Он возвращается с побледневшим лицом:

— Надо спешить, иначе парень не выдержит перелет. То и дело теряет сознание.

— Выдержит, — цежу сквозь зубы. — Мы еще на его свадьбе спляшем.

В пяти метрах за моей спиной мальчишка ведет схватку со смертью. В обычной жизни о ней предпочитаешь не думать, но сейчас — приходится. Счет идет на минуты, кто окажется быстрее в этой гонке: она или мы?

К Норильску подходим раньше рассчетного времени, но санитарная машина уже ждет. Кажется, я никогда не сажал Ил-14 так осторожно и бережно. Парень еще жив. Бортмеханик, радист, штурман быстро передают его подъехавшим врачам. Пыхтин возвращается на свое место и коротко бросает:

— Еще полчаса лету и его было бы незачем везти сюда. Так нам сказали врачи... Теперь попытаются спасти.

Что же, свое дело мы сделали, настал их черед.

— Поехали на Диксон?

— Возвращаемся. Бортрадист, передай, пусть готовятся к загрузке, пойдем на «СП».

Четверо суток мы летали к станции. О мальчишке ни у кого ничего не спрашивали — не хотелось плохих новостей. На пятый день, возвращаясь на Диксон, на снижении мы заметили у нашей стоянки несколько человек.

— К нам гости, командир, — сказал второй пилот.

— Вижу. Ничего хорошего от таких встреч я не жду.

— Я тоже.

Но мы ошиблись. После посадки в самолет поднялся руководитель полетов. На его лице сияла улыбка:

— Спасибо, мужики. Крестник ваш будет жить, дела стабильно пошли на поправку. Там вас его родители ждут, чтобы сказать «спасибо».

Вечером, когда мы возвращались из столовой, Пыхтин, ни к кому персонально не обращаясь, вдруг сказал:

— А что, мужики? Хорошая у нас работа...

Мы промолчали. Но мне вдруг вспомнились глаза матери. Нет, не те, умоляющие, а радостные, которые я увидел сегодня.