Взлет «по-полярному»
Взлет «по-полярному»
Арктика научила меня многому и, в первую очередь тому, что в высоких широтах такое понятие, как «надо», стоит на несколько порядков выше, чем «не могу».
Когда мы из очередного полета на дрейфующую станцию вернулись на остров Средний, наш домик показался мне раем. Есть не хотелось, хотя еда ждала в столовой. Единственное желание, которое ломает, подчиняет себе все остальные, — это тяга ко сну. Двенадцатичасовой полет ночью вглубь Арктики выматывает тебя до последнего предела. Поэтому, приземлившись и сдав машину техникам, мы побрели к себе, сладко предвкушая тот момент, когда тело нырнет в постель, а голова коснется подушки.
Я уже разделся, в полусне рухнул в койку, но в этот момент к нам ввалился наш командир эскадрильи Женя Журавлев, внеся с собой морозные клубы пара:
— Отставить сон, ребята, — сказал он таким голосом, что моя полудрема улетучилась в один миг, — есть работа.
Мы нехотя поднялись. Усталость режет, жжет веки, они закрывают глаза, опускаясь под собственной тяжестью.
— Раскололо ледовую базу у Якова Яковлевича Дмитриева, — Журавлев говорит так же устало, но за этой усталостью угадывается приказ. — Надо срочно подбросить к его соседу Василию Федоровичу Брыкину «гладилку» для подготовки запасного Дмитриевского аэродрома. Все, что мы привезем, ему перебросят вертолеты. Лететь надо немедленно.
Я все понимаю: и то, что Дмитриеву нужна быстрая помощь, и то, что оказать ее кроме нас некому — на Среднем только наш экипаж Ил-14. Сознание лениво перелистывает все «за» и «против» этого полета, а руки уже привычно достают из-под кровати торбаса, натягивают комбинезон, обувают, одевают мое тело. Сна как не бывало, тело покорно подчиняется сознанию и дает подготовить себя к неожиданному вылету. Встаю, бросаю прощальный взгляд на подушку... «Все, теперь мы встретимся с ней не скоро», — и от этой мысли на душе как будто становится легче. Надо лететь — значит, надо.
— Женя, пока экипаж принимает загрузку, пойдем к метеорологам. К Журавлеву я относился особенно тепло, с чувством уважения и легкого восхищения. Он был не только необыкновенным человеком, но и неординарным летчиком. Казалось, природа непостижимым образом сумела вложить в этого совсем еще молодого человека весь набор талантов, которыми обладали многие старые полярные асы. Только у них эти таланты встречались по одному, а Журавлеву Господь Бог «отвалил» все разом. Он умел учиться и схватывать сложнейшие слагаемые летного мастерства с полуслова. Так же он умел и учить — просто, доходчиво, образно. На его долю выпадало немало ситуаций, из которых не многие смогли бы выйти с честью, он — выходил. Как результат — в него поверили экипажи, люди, с которыми ему приходилось работать, и эта вера помогала решать Журавлеву казалось бы нерешаемые задачи, как к примеру, наша сегодняшняя. По всем правилам мы свою санитарную норму отлетали, но Журавлев сказал: «Надо...»
Взлетели через сорок минут. За это время я успел продрогнуть, хотя мороза и не боялся. Значит, устал. Фары прочертили свой след, врезая белые полотнища света в перевивы снега на ВПП, и мы легли на курс — в Северный Ледовитый.
— Бортмеханик, кофе готов?
— Готов, командир.
— А спички у тебя есть? — спросил я.
— Зачем?
— Как только веки у меня начнут смыкаться, ты между ними их вставь, будь другом.
— Непременно. Если сам не засну.
«Топать нам к Брыкину часиков пять, — думаю я. — Хорошо, если сразу его найдем...»
Монотонный гул двигателей убаюкивает, кабина отогрелась, ее тепло обволакивает все мое существо, а какой-то тихий внутренний голос нашептывает: «Ты только немножко вздремни и сразу проснешься...»
— Штурман, курс?
— Что? А... Да... девяносто три градуса.
— Бортмеханик, сходи погляди, как там двигатели себя ведут, а заодно принеси нам с Кравченко кофейку...
Я понимаю, чтобы мы не заснули, Журавлев ищет сейчас работу каждому из нас. История знает случаи, когда заснувшие экипажи или просыпались слишком поздно, или так, во сне, и уходили в мир иной. И все же мы с командиром смогли минут по сорок поочередно вздремнуть в своих креслах. Хуже всего штурману — малейший сбой в его работе может привести к потере ориентировки, а в полярном районе восстанавливать ее очень непросто.
... К утру подошли к «брыкинской» льдине. На ней — идеальный порядок. Ан-2, по линеечке выстроены, как солдаты, палатки, мачты... Прошлись над ними, разбудили гулом своих моторов. Василий Федорович тут же вышел на связь: «Приветствуем гостей. Приглашаем на посадку. Полоса в порядке».
В конце 60-х и в 70-е годы в Северном Ледовитом океане авиация обеспечивала не только постоянно действующие дрейфующие полярные станции, организованные Арктическим и Антарктическим НИИ, но и временные базы различных ведомств, изучавших эту область Арктики. Как правило, работали они в весенний период, с начала марта до конца мая, и требования по подбору льдин для них были мягче, чем для тех, что шли в длительный дрейф. Начальниками таких временных баз назначали очень опытных людей, а работой авиации на них руководили командиры отрядов и эскадрилий. Каждый авиационный начальник в своем районе имел кроме основной льдины несколько запасных в радиусе 100 — 200 км на случай разлома базового аэродрома. В их подчинении находились самолеты Ли-2, Ан-2, вертолеты Ми-8, а всю транспортную работу по их обеспечению с береговых аэропортов выполняли Ил-14.
Вот к одной такой из временных баз мы и прилетели.
— Давай, Женя, повнимательней поглядим, где садиться будем, — бросает Журавлев.
Уже с первого прохода над ледовой ВПП мы увидели, что она расколота, а ее концы сначала развело, а потом сдвинуло.
— Василий Федорович, куда же ты нас приглашаешь? — в голосе Журавлева ни тени улыбки. — Полосочку твою пополам раскололо!
— Не может быть, — доносится со льда.
— Разводья на ней...
— Сейчас сам посмотрю.
Мы делаем круг. Через несколько минут взлетает Ан-2, пилотируемый Брыкиным.
— Да, ребята, — слышим сквозь потрескивание помех расстроенный голос Василия Федоровича, — плохо дело. Топлива у вас сколько?
— Достаточно, — Журавлев подчеркнуто спокоен, а это с ним случается, когда надо быстро просчитать ситуацию и выбрать единственно верное решение. — Ты вот что, Василий Федорович, садись и замеряй то, что осталось от полосы, своими ногами, а мы с воздуха сделаем то же самое.
Прошли над оставшимся целым куском ВПП, скорость Ил-14 перемножили на время его прохода... Измерения Брыкина и наши совпали — ВПП меньше минимальной длины, при которой возможна посадка Ил-14 и, что еще хуже, — взлет.
— Садиться будем со стороны торосов, — Журавлев говорит это так, будто ему приходится совершать подобные посадки чуть ли не ежедневно. — Если зайдем с той стороны, где полоса разломана, и посадка будет жесткой — льдина под нами может обломиться... Поэтому пробег при посадке придется делать в сторону полыньи. Другие предложения есть?
— Нет, — бросаю я. Экипаж молчит, в логике Журавлеву не откажешь, но радоваться ей что-то не хочется.
— Василий Федорович, как состояние ВПП? — Брыкин все время на связи с ним.
— Льдинка нормальная, снега на ней три — пять сантиметров. Что решили?
— Будем садиться.
Заходим на минимальной скорости. Ил-14 чуть подрагивает, но мы уже хорошо изучили возможности этой машины — она умеет «висеть» в воздухе на скорости ниже той, что указана в Руководстве по летной эксплуатации как минимальная. Торосы высотой в пять-шесть метров проплывают под нами, колеса касаются ВПП...
— Тормоза!
Однако Ил-14, загруженный «под завязку» и потому обладающий значительной массой, продолжает бежать. Полынья надвигается с какой-то фантастической быстротой. Я вижу черную воду, пар над ней, сквозь него — торец льдины. Страха нет, единственное желание — схватиться за что-нибудь и удержать машину, но это не в наших силах. Сознание разгружено, что можно — сделано, я лишь ощущаю, как внутренне сжимается все мое существо и невидимая иголка начинает покалывать сердце. Все мысли вертятся вокруг двух слов: «Вот сейчас...» Что сейчас, где сейчас, как сейчас — неясно, но эти два слова воплощают все, что с нами происходит. «Вот сейчас...» Краем глаза замечаю мелькающие мимо Ан-2. Мало, очень мало льда перед нами, и он слишком скользкий. Ощущение собственного бессилия сдавливает все существо, и я чувствую, как в теле рождается холодная тяжесть.
Бросаю взгляд на Журавлева. Он напряженно смотрит на конец льдины, и я вдруг каким-то шестым чувством понимаю, о чем он мучительно думает: «Сделать «вертушку» или еще рано?» При этом у одного из двигателей мощность резко увеличивается, у другого убирается, машина разворачивается поперек траектории движения, и скорость скольжения уменьшается...
«Юзом пойдет наш Ил-14, — думаю я, — на льду, наверное, удержимся, но машине может не поздоровиться...» Словно услышав эти мысли, Ил-14 вдруг ощутимо замедляет бег и, качнувшись несколько раз, замирает. Полынья рядом, я вижу плавающие в ней осколки льда. В кабине висит тишина.
«Если бы нырнули туда, выбраться бы не успели, — сознание спокойно фиксирует этот вывод, — а если бы ударились пилотской кабиной в торец льдины напротив, фюзеляж был бы смят...»
Мои размышления прерывает командир:
— Разворачиваемся. Ходу отсюда...
Зарулили на стоянку, вышли из самолета. Подбежал Брыкин.
— Журавлев, ты меня в могилу вгонишь когда-нибудь.
— Так ведь сели-то нормально, Василий Федорович, — Женя словно оправдывается за то, что Брыкину пришлось пережить, пока мы катились к полынье. — Кстати, какая здесь глубина?
— Километра три...
— Глубоко, — коротко констатирует Журавлев и кивает мне: — Пошли посмотрим, как садились.
Розовый свет заливает вершины торосов — всходит солнце. Глубокие синие тени бледнеют, снег начинает искриться, и я вдруг очень остро ощущаю, насколько прекрасны и этот рассвет, и восход солнца, и вообще — вся наша жизнь, которая несколько минут назад находилась под угрозой.
Подходим к месту, где мы коснулись ВПП, и слышится тихий удивленный возглас Журавлева:
— Ты смотри, как повезло...
Метрах в шести-семи от точки касания мирно спит огромный ропак — обкатанный ветрами, обожженный солнцем и припорошенный снегом ледяной «лоб», который мы не заметили, поскольку он не отбрасывал никакой тени.
— Хорошо, что на малой скорости шли, передняя «нога» была высоко вывешена, и мы проскочили над этим ледяным валуном, — Журавлев прищурившись оценивает высоту ропака. — Видишь? — он показывает мне две неглубокие борозды по бокам ропака. — Он у нас под брюхом прошел, между основными стойками шасси. Это от них след остался...
«Выходит, нам повезло дважды, — думаю я, — в начале и в конце посадки».
— Придется судьбу испытать еще раз, — Журавлев что-то прикидывает в уме, глядя на «огрызок» ВПП, с которого нам предстоит взлетать. — Ну, да теперь она должна над нами смилостивиться — машина пустая, горючее выработано. Взлетим...
Возвращаемся к самолету. Все оборудование, которое мы привезли, уже выгружено. Прощаемся с Брыкиным и его ребятами. В их взглядах проглядывает немой вопрос: «Неужели будете рисковать?», но вслух его никто не произносит.
Занимаем места в кабине, выруливаем, разворачиваемся вплотную к ропаку — нам дорог каждый метр полосы. Снова впереди чернеет полынья, она по-прежнему парит и кажется, что с огромного котла кто-то сдернул крышку. Не останавливаясь на старте, не теряя скорости, Журавлев с ходу начинает разбег. Двигатели выведены на номинальную мощность. Медленно, ох, как медленно ползет теперь к нам разводье.
— Скорость пятьдесят...
— Шестьдесят...
— Семьдесят...
— Восемьдесят!
Короткий взмах руки, по команде командира штурман и бортрадист стремглав несутся в хвост фюзеляжа. Резким, скорее, даже грубым движением штурвала «на себя» поднимаем переднее колесо. Машина задирает нос вверх, бежит на основных колесах, но теперь сопротивление снега меньше и она быстрее набирает скорость.
— Бортмеханик, закрылки 15 градусов.
— Выполнено.
Чуть отдаем штурвал от себя, удерживая рвущуюся в небо машину.
Скорость сто двадцать... сто тридцать... сто сорок... Полынья несется на нас, и кажется, что это какое-то живое существо раскрыло черную пасть в предвкушении добычи. Только бы не обломился лед под нами!
— Отрыв!
Ил-14, опустив нос, «горбом» уходит в воздух. Стеной стоят впереди торосы. Полынья под нами, но успеем ли перемахнуть эти ледяные клыки, торчащие впереди? Успеваем. Осторожно уходим от них вверх, наскребая высоту по сантиметру. Торосы летят навстречу и кажется, что один выше другого — вот сейчас снесут шасси, и мы будем битые. Шасси, как хочется их убрать, спрятать, но мы не имеем на это права — Ил-14 тут же «просядет», и никто не даст гарантии, что он не врежется в торосы. Сознание свободно от всяких мыслей, оно лишь контролирует движение рук и ног, чтобы они не сделали ничего лишнего. Любое неосторожное движение сейчас — это катастрофа. Наконец звучит долгожданное:
— Убрать шасси!
Ил-14 с каким-то облегчением хлопает створками гондол и уходит в синее небо.
— Учись, Кравченко, — улыбается Журавлев, — это — «взлет по-полярному». Штучное изобретение.
— Чье?
— По-моему, мы со Шкарупиным первыми его придумали. Бортмеханик! Кофейку бы!
Только теперь я вспоминаю, что мы не спали уже больше суток, и усталость, которая куда-то уходила, пока мы работали с разломанной ВПП, вернулась снова. Не хватает сил даже на обычные после взлета разговоры. Пришли на Средний. Сели. Сдали техникам машину и тут же ушли спать.
«Взлет по-полярному» не раз выручал нас в неординарных ситуациях. Раскололо дрейфующую станцию СП-16. Нашли неплохую льдину подскока невдалеке от нее. Но первым сесть туда должен был самолет Ли-2. Он-то на лыжах, а мы — на колесах. Стали в вираж, наша радиостанция работает как приводная. Ждем. Вскоре подошел Ли-2, которым командует Виктор Степанович Шкарупин. Совершив посадку, вышел на связь:
— Ну что вы все крутитесь? Садитесь рядом. Льдина хорошая, снежное покрытие очень плотное.
Журавлев взглянул на меня:
— Может, действительно, сядем? Проверим, можно ли здесь работать...
Я пожал плечами. Садиться в Арктике на колесной машине на неподготовленный аэродром? Но если Шкарупин снизу советует, да и льдина на первый взгляд не вызывает никаких сомнений, почему бы и не сесть?
Принимаем решение идти на посадку. И вдруг — что за напасть? На пробеге скорость резко упала, винты подхватили снег, неведомо откуда появившийся, Ил-14 окутало снежное облако, и мы остановились.
Журавлев снял наушники, подождал пока опадет снег и говорит
Ананьеву, бортмеханику нашему:
— Выйди, посмотри, что с машиной?
Стоим, двигатели выключили. Возвращается бортмеханик:
— Все вроде нормально.
— Передняя «нога» цела?
— Кажется, цела.
— Ну, тогда доставай лопаты, откапываться будем. Подошел расстроенный вконец Шкарупин.
— Посадил ты нас, Степаныч, — в голосе Журавлева смешались упрек и усмешка — не поймешь только, чего больше. — Влипли мы по самое брюхо, а техники для расчистки полосы еще нет.
— Евгений Григорьевич, кто же мог подумать, что она у вас провалится. Наст вон какой крепкий.
— У вас лыжи, а у нас колеса, вот снег и не выдержал тяжести Ил-14. Что теперь болтать? Копать надо...
И мы начали пробивать три колеи в направлении взлета. Наст, действительно, оказался очень крепким — для наших лопат, но не для самолета. Несколько часов, как кроты, буравили мы снег, истекая потом на морозе. Но всему бывает конец. Пробили колеи, заняли места в кабине.
— Как передняя стойка, бортмеханик? Выдержит?
— Если не сойдете с колеи, командир...
— Взлетаем по-полярному!
И мы ушли со льдины. Так же «горбом» вперед. А потом услышали в эфире Шкарупина:
— Ребята, вы диполи радиовысотомера потеряли. При отрыве от льдины.
— С другим, меньшим углом на взлете мы бы не ушли от вас, — сказал Журавлев. — Сохрани на память и больше не сажай нас в снег.
— Счастливо долететь, — донеслось снизу.
Была ли наша ошибка неизбежной? И да, и нет. В Арктике нельзя застраховаться от всех бед, но свести к минимуму их вероятность можно. Для этого есть главное — знания, опыт, наблюдательность и желание работать. У летчика, летающего в Арктике, много соперников, но главные из них — льды и погодные условия.