На «бревне»
На «бревне»
Когда пришлось впервые побывать на Нагурской, даже меня, повидавшего уже на своем недолгом веку всю Арктику, полетавшего в Антарктиде, поразила зловещая красота этого края. Никогда больше ни один аэропорт не оставил в душе чувства, которое я испытывал, прилетая в Нагурскую. К середине 60-х годов там уже стоял бревенчатый дом, к нему лепились несколько сарайчиков со стороны моря. Взлетно-посадочная полоса начиналась на берегу и шла по узкой каменной гряде, очень напоминающей ствол дерева, за что и получила у летчиков прозвище «бревно».
Но и «бревно» это было не простое, а с изгибом — прямо посередине. Летом, когда почва чуть оттаивала, по обеим сторонам ВПП самолет подстерегал песок-зыбун, в который, если попадаешь, не выберешься. Зимой снег по обе стороны «бревна» укатывали, но полностью выровнять склоны не удавалось. Так что при посадке и на взлете переднее колесо шасси приходилось вести по этой кривой кромке «бревна» с ювелирной точностью, не то летом в зыбун съедешь, а зимой под уклон снесет. Как памятники таким ошибкам там уже лежали битые самолеты.
Коварство Нагурской крылось и в том, что взлетать и садиться на ней можно было только со стороны моря. Другой конец коротенькой ВПП почти упирался в высокие ледники, с пиков и вершин которых, не стихая, срывался сильный резкий ветер. В общем, в хорошую погоду, очень осторожно, при абсолютно безупречной работе экипажа летать в Нагурскую было можно. Но если погода чуть начинала хмуриться...
В тот день мы возвращались с Иваном Гавриловичем Барановым из двенадцатичасовой ледовой разведки. Уходили в нее при ясном солнышке, в тишине и покое, но к возвращению облачность придавила нас к воде, разыгралась настоящая, даже по арктическим меркам, пурга, видимость упала до крайних пределов. Топлива у нас еще оставалось на четыре часа, а уйти от Нагурской никуда не можем — до Мурманска из-за сильного встречного ветра даже при нашем запасе горючего не дотянем, запасные аэродромы Средний на Северной Земле, Челюскин на Таймыре и Новая Земля закрылись из-за плохих метеоусловий. Ко всем бедам навалилась ночь, и свет включенных фар лишь создавал белый экран, сотканный из мириадов несущихся навстречу снежинок.
— Ну что, Евгений, как оцениваешь обстановку? — голос Баранова был спокоен, но какое-то напряжение в нем я все же уловил.
— Как говорят у нас в Полярной авиации: «Дурнее не придумаешь».
— Здесь ты прав. Горючего «навалом», техника исправна, экипаж жив, здоров, работоспособен, а деваться некуда.
Он помолчал. Мы все устали, хотелось домой, в тепло и уют нашей небольшой «гостиницы», но... Я чувствовал, как нарастает напряжение в экипаже по мере того, как мы подходим к Нагурской. Помочь при посадке нам мог всего лишь один радиомаяк, но что это была за помощь? Так, одно название.
— Экипаж, — голос Баранова стал твердым и властным, — садиться будем на «бревно». Условия посадки?... Вы сами все видите. Поэтому прошу всех максимально сконцентрироваться только на одном — на собственной работе. От того, как мы ее сделаем, зависит многое...
В тот раз Баранов был пилотом-инструктором, я занимал левое, командирское кресло, но это ничего не меняло — то, что он был рядом, лишь успокаивало, внушало веру, что с нами ничего не может случиться, пока такой человек находится в пилотской кабине. «Не сотвори себе кумира», — говорили древние, но сейчас был тот случай, когда кумир нам нужен позарез.
Зашли точно. Усталость исчезла. Слетанность, сработанность экипажа проявились в этой посадке в полной мере. Я вдруг почувствовал, что все мы, живые люди и большая металлическая птица, в какое-то мгновение слились в единое целое. Сколько это длилось — не знаю. Шасси коснулись ВПП, машина мягко опустила переднее колесо...
— Держи ее на гребне — только и процедил сквозь зубы Баранов, и мы понеслись по «бревну», как по кривому лезвию бритвы. Я не чувствовал своих рук, тела. И только когда Ил-14 качнулся на тормозах и застыл, вдруг понял, что не могу разжать пальцы, стиснувшие штурвал. Мало-помалу мне удалось это, тело обмякло, руки и ноги стали «ватными». Несколько минут мы сидели молча и только было слышно, как по обшивке фюзеляжа шуршит снег.
— Подкараулила нас Арктика, — это сказал Баранов. — Что-что, а это она умеет.
... Позже я много раз прилетал в Нагурскую и каждый раз чувствовал совершенно необычное напряжение — точно такое, как в том полете с Барановым. Это не был страх, а именно напряжение, от которого я так и не смог избавиться, — такой уж это аэродром — Нагурская.