СКАЗОЧНИК «ТЫСЯЧИ И ОДНОЙ НОЧИ»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

СКАЗОЧНИК «ТЫСЯЧИ И ОДНОЙ НОЧИ»

Бальзак любил рассказывать стоя, устроившись перед пылающим камином. Слушатели забывали тогда о его маленьком росте и видели лишь его лицо, разлетающиеся кудри, загорающиеся глаза, склоненную набок голову, которую временами он резко вскидывал. Бальзак одинаково уверенно чувствовал себя, когда вел рассказ с романтическим пафосом и когда говорил как приверженец строгого классицизма. Тело его пребывало в постоянном движении. Вот каким увидел его Ламартин: «Самый рост его менялся, следуя изгибам мысли. То он пригибался к самой земле, чтобы подобрать пучок свежих идей, то приподнимался на цыпочки, чтобы дотянуться до улетающей в бесконечность мысли. Он был толст, плотен, широк, в нем был размах Мирабо, но не было свойственной последнему тяжеловесности».

Истории следовали одна за другой: страшные, сентиментальные, соленые. Слушатели охали и ахали. Подчас кое-кому казалось, что рассказчик зашел слишком далеко, но даже это всем нравилось. Гордость не позволяла ему допустить, чтобы его прервали. Впрочем, он начинал говорить сразу, едва успев войти. В один из вечеров Самюэль Анри Берту наблюдал, как Бальзак набросился на адмирала де Риньи, попытавшегося было продолжить за него кипрскую версию «Спящей красавицы». Бальзак не дал ему и рта раскрыть и тут же повел рассказ со скоростью, при которой о правдоподобии уже не вспоминают. Бальзак, то ни во что не верящий, то способный поверить во что угодно, обладал волшебным даром гипнотического внушения. Его слушали затаив дыхание, и в такие минуты над залом, где обычно лишь пили, суетились или играли в карты, казалось, пролетал ангел мечты.

«Наивный, детски непосредственный, добрый» — вот эпитеты, постоянно мелькающие при упоминании «сказочника»-Бальзака.

В некоторые вечера кое-кто из присутствующих пытался подстроить ему ловушку. Маркиза де Ла Бурдоннэ, эта «Сафо с улицы Будро», пообещала друзьям, что столкнет между собой Бальзака и Жюля Жанена. И вот Бальзак начал очередную историю. Жанен его перебил и принялся опровергать только что услышанное, непререкаемым тоном приводя собственные суждения и с насмешкой указывая на неправдоподобие рассказа. И что же? Слушатели недовольно ворчали на Жанена, помешавшего им внимать любимому рассказчику. Им, живущим в скучном мире, еще не окончательно забывшем, что существует искусство, способное развлечь или взволновать, сказки Бальзака заменяли и размышление, и наблюдение, и воображение. Как тонко заметил «ученый критик Филарет Шасль», Бальзак «умел забавлять людей».

Пьер Ситрон узнал «двойника Бальзака» в образе Рауля Натана из «Дочери Евы», «Утраченных иллюзий» и многих других романов. Натан участвует во всех «конвульсивных порывах общества», он полон энтузиазма, отличается изысканной любезностью, несмотря на «необъяснимые приступы молчания и резкую смену настроения, которые порой угнетают». Он мечтает создать ежедневную газету, в которой стал бы полновластным хозяином. Ему хочется стать крупным политиком. Так же, как Бальзак в 1830–1832 годах, в 1835-м Натан смело нападает на занимающих высокие посты должностных лиц, высмеивая их вечную и роковую нерешительность. При всех обстоятельствах он предпочитает вести открытую игру, хотя живет в обществе, где правда строго дозирована, а журналисты обслуживают власть, надеясь ценой своей лояльности сделаться когда-нибудь депутатами, а там и министрами.

Натану нравится возмущать всеобщее спокойствие. «Заемный республиканский дух моментально превращал его в страстного янсениста, похожего на тех защитников народного дела, которые в душе смеются над ним, вызывая тем самым особую симпатию у женщин». Так было 17 марта 1831 года, когда Бальзак принялся высказывать либеральные идеи господину де Берни, глубоко к ним безразличному. «Давайте, сударь, проявим сдержанность и останемся каждый у себя дома; таким образом мы избежим встреч, одинаково неприятных для каждого из нас».

Многие люди света видели в Бальзаке всего лишь ловкого фокусника, этакого «наперсточника». Может быть, он и не лишен таланта, но вместе с тем есть в нем крайне неприятная черта — слишком высокое мнение о собственной персоне.