«БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ НЕДОСТАТОЧНО, НЕОБХОДИМО БЫТЬ СИСТЕМОЙ»
«БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ НЕДОСТАТОЧНО, НЕОБХОДИМО БЫТЬ СИСТЕМОЙ»
В 1814 году Бернару-Франсуа исполнилось 68. Начиная с 1807 года он публиковал записки, ставящие перед собой благородные цели, эдакие труды эдила, который, следуя лучшим традициям эпохи Просвещения и беря за основу успехи человеческой цивилизации, хотел принести пользу всему обществу, особенно тем, кто сбился с пути истинного, и беднякам. В 1807 году появилась «Памятная записка о том, как предупредить кражи и убийства». В ней Бернар-Франсуа поставил вопрос о реадаптации мелких преступников. Следует заметить, что эта проблема не потеряла свою актуальность и в наши дни. Подобных преступников уже не вешали за кражи, как в XVIII веке, но заключали в тюрьмы или отправляли на каторгу. А тюрьмы, утверждал Бернар-Франсуа, дорого обходятся казне и к тому же разлагают заключенных. Почему бы их не заменить особыми мастерскими, которые должны быть созданы в каждом регионе? «Общественный порядок неизбежно окажет благотворное влияние на эти извращенные шайки, и цель самосовершенствования будет достигнута». Тюрьмы, система правосудия, судебные процессы только разоряют общество, лишая его трудоспособных мужчин и женщин. В «Отверженных» Виктор Гюго напишет: «Зародыши преступлений формируются в инкубаторах тюрем».
В 1808 году Бернар-Франсуа написал «Памятную записку о постыдном распутстве публичных девок», затем — записку о покинутых матерях и матерях-одиночках. Бернар-Франсуа понимал, что закон не привнесет никаких изменений в «непреодолимое влечение к продолжению рода», но матери-одиночки должны обрести крышу над головой, а не просить милостыню на улицах. Почему им приходится воровать, чтобы прокормить своих детей?
В 1809 году появляется еще одна записка, на сей раз о «двух великих обязанностях, возложенных на французов». В этой брошюре автор настоятельно советует возвести во славу Императора новую пирамиду, увенчанную колоссальной бронзовой статуей и украшенную барельефами, число которых должно непременно соответствовать числу существующих во Франции департаментов. Другая обязанность французов заключается в признании ими диктатуры. Демократия — это ловушка, это участь праздных государств, где каждый может себе позволить совершать дерзкие выходки и допускать ошибки, что в конце концов приводит к саморазрушению. Единственная реальная власть — это преуспевающая и продолжительная власть. Она использует все силы, совпадающие с ее стремлениями и служащие ей верой и правдой.
В том же году Бернар-Франсуа написал записку, где воздал хвалу памятникам. Император знает, что слава государственных деятелей равна высоте зданий, построенных по их приказу. Бернар-Франсуа как всегда «придерживался правильной линии». Он хотел видеть города красивыми, но главным образом — полезными для здоровья. В те времена не существовало ни водопровода, ни канализации. Необходимо разработать стратегию проведения строительных работ, развития промышленности, возрождения сельского хозяйства. Богатое государство — вот условие поддержания общественного порядка.
Подобное созидательное и организующее государство станет политическим кредо Бальзака начиная с 1830 года: «Назначение представительного правительства провоцирует нескончаемую бурю, поскольку меньшинство нации не устает повторять, что оно большинство, и достаточно какого-нибудь одного-единственного обстоятельства, чтобы признать его правоту. Таким образом, подобное правительство всегда зависит от одного-единственного обстоятельства. Тогда как сущность правительства состоит прежде всего в его устойчивости».
В то же самое время, как заметил Пьер Барбери, Бальзак часто ссылался на сен-симонистскую формулу: «Разве существует что-либо более величественное, нежели либерализм, опережающий свое время?»
В богоугодных заведениях Тура Бернар-Франсуа учитывал все случаи бешенства. Это было настоящее социальное бедствие. По меньшей мере две тысячи человек ежегодно умирали в страшных мучениях. В 1809 году у издателя Мама Бернар-Франсуа опубликовал в Туре, где, впрочем, вышли в свет все его произведения, «Историю бешенства и способ защитить, как в былые времена, от этой напасти людей». Он потребовал, чтобы собак не убивали, а облагали специальным налогом их владельцев. Подать на собак обязала бы хозяев животных заявить о них. Таким образом, были бы уничтожены бродячие собаки, представлявшие наибольшую опасность. Тарифы следовало установить, основываясь на критериях пользы, приносимой собаками. Овчарок нужно было оценить в три франка; сторожевых собак — в шесть; охотничьих — в девять; а редкопородных — в пятьдесят.
11 февраля 1814 года Бернар-Франсуа ушел в отставку с поста администратора богоугодных заведений Тура. Он переиздал «Историю бешенства», но уже без посвящения Императору. В июле он послал министру Королевского дома брошюру о конной статуе, которую французы должны воздвигнуть для увековечения памяти Генриха IV.
Эта статуя, стоящая на Новом мосту, имеет длинную историю. Лошадь отлили для Генриха III, короля, проживавшего на принадлежавшей ему площади Дофины. Статуя Генриха IV на острове Сите была возведена в августе 1614 года и разрушена в августе 1792-го. В 1815 году ударными темпами установили временную гипсовую фигуру. На смену ей пришла современная статуя, внутри которой замурована «Генриада» Вольтера.
Бернару-Франсуа не суждено было испытать радость от претворения в жизнь его проекта. 1 ноября он был назначен на должность директора провиантской службы Парижа. Он вновь состоял под началом своего прежнего покровителя, генерального поставщика Даниеля Думерка, который получил на пять лет монопольное право поставок провианта и фуража. Жалованье Бернара-Франсуа доходило до 7500 франков в год. Семья в полном составе поселилась в доме 40 (теперь № 122) по улице Тампль.
Из Парижа вскоре исчезнут, как писал Шатобриан, «приверженцы Республики и Империи. Теперь они с воодушевлением станут приветствовать Реставрацию». Бернар-Франсуа умел приспосабливаться и не был в этом смысле исключением.
Через всю жизнь Бальзак пронес воспоминания о квартале Марэ, где ему вскоре предстояло жить. Этот квартал сохранил черты средневекового города. Узкие улочки, в большинстве своем грязные, заваленные мусором. Тусклый свет от фонаря, привязанного веревкой к столбу. В квартале насчитывалось не более 60 общественных водоемов. По утрам овернцы доставляли воду зажиточным горожанам. В домах пользовались масляными лампами. Их не гасили до самой ночи, чтобы иметь возможность поработать или просто скоротать вечер.
«О! Бродить по Парижу! Восхитительное существование!» С 1815 года Бальзак исходил вдоль и поперек этот экстравагантный Париж эпохи заката Империи. В нем были обветшалые здания, безвкусно отреставрированные, развалины разграбленного особняка с винтовыми лестницами, потайными дверцами, выходившими на соседнюю улицу, и толстыми решетками, напоминающими о тюрьме. В нем были и «лоскутные монастыри», как скажет в 1824 году Виктор Гюго о малом Пикпюсе. Париж пестрил черным, серым и бурым цветом. Революция многое разрушила, и теперь все ждали, когда вновь воцарится спокойствие, чтобы начать восстановительные работы. Великими соглядатаями Парижа тех времен стали так называемые «полуночники» — Ретиф де Ла Бретон, Виктор Гюго, Бальзак. Все трое, с разницей в 10–20 лет, предпочитали ночной город. Ночью их никто не замечал.
В 1814 году газ уже был, но его еще не провели. Во мраке ночи город принадлежал тем, кто осмеливался в столь поздний час выходить на улицу. Это артисты, которые шли куда глаза глядят из любви к бродяжничеству. Это потерявшиеся, словно в лесу, пьяницы. Это любовники, сжимавшие друг друга в объятиях. Это влюбленный, спешивший на свидание и иногда несший в руках веревочную лестницу. Это бродяга, уже вынувший нож, но вынужденный по приказу стражника остановиться…
Бесчисленное множество раз в «Часе из моей жизни» (1822), «Нищем» (1830), затем в «Феррагусе», «Златокудрой девушке», «Дьяволе в Париже» Бальзак вспомнит об этом Париже, открытие которого наполняло его молодость радостью!
«Каждая дверь вызывает у меня воспоминания, каждый уличный фонарь наводит на мысли. Еще не построен ни один дом, не снесено ни единого здания, рождение или смерть которых я бы не подстерег. Я участвую в огромном круговороте этого мира, словно я породнился с ним… Мне принадлежат бульвары, тени Тюильри, лилии Люксембургского сада, молодые колонны Пале-Рояля. Да! Никто лучше меня не знает того восхитительного времени, когда Париж засыпает, когда раздается последний стук колес запоздалой кареты, когда затихают песни подмастерьев… Возникает необъяснимое удовольствие! Видите ли, каждый бульвар имеет свои особенности, каждый час неподражаем».
Но не только аристократический бульвар Сен-Жермен, на который он попал лишь в 1829 году, стал Парижем Бальзака. Париж Бальзака — это прежде всего город мелких торговцев и ремесленников, теснившихся в узких улочках, словно сельди в бочках. Вот, например, сидит штопальница. Она занимается починкой, «расположившись в нише, изготовленной из обручей от бочек и брезента». Многие лавки раскинулись прямо под открытым небом. Торговец считает, что хорошо устроился, если у него есть стол, стул, глиняная печь, возведенная за ширмой, которая служит витриной, и если он защищен от непогоды крышей из красного холста, прикрепленного к стене. Во всех этих лавочках торгуют потрохами, зеленью, рыбой. Овощи продают бродячие торговцы, непрестанно зазывающие: «Я слышу, как болтушка несет свою петрушку». По утрам в город пригоняют стада животных, которых отводят к мяснику, и тот забивает их прямо на улице. Рынков как таковых не существует, зато есть тенты из красного холста, и под ними продают все, что душе угодно. Тут «торгуют чернилами, крысиной отравой, трутом, кремнем», каштанами. Вот торговец дарами моря восседает на стуле перед грудой ракушек. Цены зависят от времени года. Вишни стоят то два лиарда, то полсу; курица и рыба — 30 су. Бальзак, никогда не расстававшийся с воспоминаниями юности, превратился в ярого противника «роскоши», торговли в магазинах с витринами, вывесками, рекламой… Из-за этого великолепия «монета в сто су стала стоить гораздо меньше, чем некогда стоил один экю». Роскошь Парижа повлекла за собой нищету провинции и пригородов. Жертвами богатой жизни стали рабочие шелкоткацких фабрик Лиона. В «Дьяволе в Париже» (1844) Бальзак напишет: «У каждой отрасли промышленности свои ткачи»[11].