ГРАФИНЯ И ЕЕ НИЩИЙ
ГРАФИНЯ И ЕЕ НИЩИЙ
Зачем, повествуя об этом периоде жизни Бальзака, когда он был младшим клерком, упоминать о таком произведении, как «Полковник Шабер»? Ведь оно будет написано только через 15 лет, в 1832 году[12].
Я бы сказал, что тем самым мы поднимаем вопрос об окружавших Бальзака людях. Этот мрачный и порой омерзительный рассказ освещен присутствием молодых клерков, решительно настроенных все поднять на смех, а также присутствием поверенного Дервиля, опытного, неукоснительно следующего букве и духу закона человеколюбивого нотариуса.
В образе Дервиля все бальзаковеды узнали господина Гийонне-Мервиля, давнего друга Бернара-Франсуа. Они познакомились в революционных секциях, располагавшихся по соседству. Один из них принимал участие в работе секции Бобура, другой — в работе секции Короля Сицилии.
22 июня 1800 года Гийонне-Мервиль был назначен поверенным. В те годы это была очень уважаемая профессия. Он исполнял свои обязанности с достоинством, не слишком стараясь способствовать росту числа прошений, не чиня проволочек, не выступая в качестве посредника, одним словом, не стремясь обогатиться. В 1817 году он занял должность в магистратуре и был назначен мировым судьей VI округа.
Гийонне-Мервиль выработал замечательное жизненное правило, которое должно вдохновлять всех тех, кто взял на себя нелегкую заботу утешать и мирить людей, находящихся на грани ссоры: «Я всегда полагал, что человек, пребывающий на земле столь недолго, обязан, если это в его власти, сверкнуть благодетельной звездой, а не ужасным смерчем, оставляющим после себя горе и руины».
Чтобы отыскать истоки «Полковника Шабера», следует непременно обратиться к тем годам, что Бальзак провел в нотариальной конторе. Нет необходимости напоминать, что вся «Человеческая комедия» наполнена «делами», судебными процессами, завещаниями, фидеикомиссами, лишением прав и мировыми соглашениями. Вот и произведение «Полковник Шабер» первоначально называлось «Мировая сделка». Творчество Бальзака черпает вдохновение в судопроизводстве. Бальзаковские персонажи часто судятся. Если они предстают перед судом, то вызывают сочувствие, поскольку виновность отдельного человека не идет ни в какое сравнение с вредоносностью порочного общества, которое и довело его до крайности. Напротив, жалобщик, пришедший в суд, чтобы извлечь выгоду или причинить зло своему близкому, олицетворяет собой чудовищную часть человечества, имеющую наглость утверждаться в своей жестокости. Перед судьей поставлена трудная задача решить спор между безумцами, заблудшими, ворами и лгунами. Романист занимает позицию свидетеля, от которого требуется не высказывать свое мнение, а беспристрастно описывать события. Такая позиция наиболее удобна. Понятно, что учеба у господина Гийонне-Мервиля и у других поверенных предоставила Бальзаку много сюжетов для романов. «Приглядитесь внимательно. Уверяю вас, здесь есть над чем подумать», — говорит Гийонне-Мервиль Скрибу, который также служил клерком. Должно быть, и Бальзаку приходилось слышать эти слова.
Пьер Ситрон занимался поисками литературных истоков «Полковника Шабера» и нашел их в таких романах, как «Солдатская сирота» Ж. Бруссара и «Переход через Березину» Эмиля Дебро. Упомянем также исторические хроники, и особенно двадцать девять томов хроники «Победы, завоевания, неудачи и гражданские войны французов с 1792 по 1815 год», к которым часто обращался Бальзак, а также «Записки» Марбо. Израненный, затерявшийся в бескрайних снегах корпус Марбо был смят 90 эскадронами Мюрата, бросившимися в атаку. Напомним, что отца Альфреда де Виньи, погребенного под сугробом, спасла теплота тела лошади, упавшей на него. Ниже мы расскажем о герцогине Лоре д’Абрантес. Она вдохновила Бальзака на создание «Сцен военной жизни». В этот цикл вошли только два романа: «Шуаны» и «Страсть в пустыне», опубликованные в тринадцатом томе «Человеческой комедии» издания Фюрна. Другие военные рассказы, написанные Бальзаком в 1829–1830 годах, — «Эль-Вердуго», «Прощай», «Марана», «Мобилизованный солдат» были помещены в «Философские этюды». Генералу Жюно, герцогу д’Абрантес, которого сочли погибшим и бросили на поле брани, снесло часть черепа. Рана зарубцевалась, но сквозь тонкую плеву четко просматривалась кора головного мозга. Полковник Шабер изувечен подобным же образом. Его вид заставляет содрогнуться: искалеченный до неузнаваемости Шабер должен был умереть.
На любой войне есть солдаты, которых считают погибшими. Без документов, без денег, подчас потерявшие память, как Зигфрид де Жироду, они медленно бредут наугад, желая вернуться на родину. И многие возвращаются. Некоторых из них встречают с распростертыми объятиями после столь продолжительного отсутствия. Родители и жены ждут человека, который скажет им: «Это я, Одиссей». Им неважно, что он так неузнаваемо обезображен. Но существуют и отвергнутые. Они предпочитают погибнуть на войне, нежели смириться с уготованной им судьбой.
Образ солдата-«привидения» принадлежит народному фольклору. «Он выступает, — как заметил Пьер Барбери, — разоблачителем общества, которое его встречает с полным равнодушием и которое продолжало жить своей жизнью без него».
Через все произведение красной нитью проходит мысль, что только человек, вернувшийся на родину чужестранцем, сохранил безупречные и правдивые воспоминания. Для всех остальных прошлое искажено потоком жизни. Когда полковник Шабер хочет припасть к подножию Вандомской колонны и крикнуть во весь голос: «Я — полковник Шабер, прорвавший каре русских при Эйлау!», он пробуждает к жизни яростный мир Великой армии Наполеона. За прошедшее с тех пор время социальный и судебный мир, с которым он вступает в схватку, изменился. Этот мир осквернен деньгами и тщеславием, которые, как в кошмарном сне, не дают дышать.
Числившийся среди погибших в Эйлау, Шабер чудом выбрался из своей могилы. Похоронить себя не представляет никакого труда. Зато восстановить человеку имя — воистину невозможное дело. Смерть отобрала у него больше, чем дала жизнь. В Германии, а затем во Франции Шабер вынужден покоряться произволу чиновников, которые принимают его то за сумасшедшего, то за попрошайку, но никогда не верят в то, что перед ними герой.
Когда мы начинаем явственно представлять себе тех, кого уже нет, нам кажется, будто разделяющая нас пропасть исчезает. Но оказывается, что тьма этой пропасти гораздо более непроглядна, чем сама преисподняя, когда живые не говоря ни слова взирают на без вести пропавших, словно те никогда не жили. Жена Шабера, урожденная Роза Шапотель, бывшая проститутка, ставшая графиней Ферро и родившая во втором браке двух детей, может унаследовать имущество и ренту полковника Шабера. Она вычеркнула из своей жизни первого мужа, чье внезапное возвращение препятствует достижению ее главной цели, состоящей в восхождении по социальной лестнице.
Кто проявит большую стойкость: нищий или графиня? На стороне нищего бумаги, удостоверяющие его личность, подробные документы, затребованные поверенным Дервилем в Германии. Господин Гиацинт, живущий в тесной каморке при скотном дворе и спящий на соломенной подстилке, безусловно полковник, а впоследствии генерал Империи, командор ордена Почетного легиона. На стороне графини — респектабельное положение в обществе. Разве она может ему сочувствовать, коли его существование делает из нее двоемужницу, которой придется отказаться от детей и от места при дворе Людовика XVIII!
Нищему и графине лучше всего пойти на «мировую». Эти слова господин Дервиль дважды говорит и мужу, и жене. В противном случае Шаберу придется трижды подавать прошение, дойти до верховного суда, который один может окончательно признать, что Шабер не скончался, а всего лишь отсутствовал продолжительное время. Впрочем, и тогда вопрос останется открытым, ибо суд может счесть, что возвращение первого мужа создает семейные сложности, и объявить этот брак, в котором не было детей, недействительным.
Похоронить Шабера во второй раз не представляет особого труда. Но поверенный человеколюбив. Он предлагает Шаберу и его жене, которая наконец соизволила узнать своего первого мужа, встретиться в Грослее, загородном доме графини Ферро. Какую сумму затребовать, чтобы согласиться признать, что ты более не существуешь? Госпожа Ферро воспользуется всеми чарами Розы Шапотель, чтобы разжалобить Шабера. В первоначальной редакции произведения жена настолько вскружила голову полковнику, что он потребовал добавить в контракт условие, согласно которому «в течение двух дней, в самом начале и в середине месяца, и так ежемесячно, будут соблюдаться все супружеские права».
Жена согласна на подобную идиллию, а Шабер «решительно настроен принести себя в жертву ради счастья» супруги. Но существует закон. Он проводит грань между миром благородства, миром возвышенных чувств и гражданскими обязанностями. И грань эта столь же четкая и жесткая, как грань между жизнью и смертью.
Графиня убеждена, что полковнику Шаберу не нужно ничего, кроме денег, и что, получив их, он окончательно перестанет существовать. Подписав заверенный нотариусом документ, он признает себя самозванцем, даже если он о том и пожалеет.
Услышав этот «акт отречения, составленный в выражениях столь недвусмысленных», Шабер взбунтовался. Он не позволит сделать из себя обманщика, уж лучше отправиться в приют Бисетр, где он перестанет называть себя Шабером и навсегда останется Гиацинтом.
Выросший в приюте для подкидышей, Шабер «умрет в богадельне для престарелых, завоевав в промежутке между обоими своими пребываниями в приюте всю Европу», — произнесет Бальзак великолепную фразу, впрочем, несколько измененную в окончательном варианте произведения.
Неспроста, по мнению Бальзака, священник, врач и юрист носят черные одежды — это траур «по всем иллюзиям».
Можно также утверждать, что черные одежды помогают людям забыть то, что должно быть забыто, и даже, если в том возникает необходимость, свою личность, свою семью и саму жизнь.
Став никем, Гиацинт остается «старым хитрецом, настоящим философом». Он гораздо счастливее, чем Шабер, всеми силами пытавшийся вернуть расположение женщины, которой он внушал ужас, и мира, который унизил его.