«НАКОНЕЦ-ТО Я ЦАРСТВУЮ В ПАРИЖЕ, В КОТОРОМ БЫЛ НИЧЕМ»
«НАКОНЕЦ-ТО Я ЦАРСТВУЮ В ПАРИЖЕ, В КОТОРОМ БЫЛ НИЧЕМ»
8 февраля 1834 года Бальзак покинул Женеву. День стоял холодный. Шел снег, карета без конца увязала, и приходилось идти пешком, то и дело проваливаясь в сугробы.
Взору Бальзака вновь открывался город, в котором два года тому назад он впервые увидел Еву Ганскую. Любовь, вспыхнувшая из ничем не объяснимой взаимной симпатии, казалась чудом. «Быть может, влюбленные владеют даром второго зрения?» Впрочем, не таится ли и в обычном, «первом» зрении, способность прозревать глубины?
Тогда, два года назад, Бальзак считал, что эта любовь останется платонической, хотя надежды никогда не терял. Теперь он получил подтверждение своей любви. Ева делилась с ним своими мелкими недомоганиями, посвящала его в домашние заботы.
Новая любовь увидела свет на закате старой. Что станется с госпожой де Берни через полгода, через год? Она страдала болезнью сердца и была обречена. Бальзак понимал, что потеряет в ней мать. Она первой открыла ему, что значит быть любимым. Он помнил прикосновение ее рук, губ. В ней словно уживались сразу две женщины: одна его просто любила, вторая еще и воспитывала. Как это было давно! Лишь благодаря ей он уверился, что его первые литературные опыты имеют право на жизнь. Он шел вперед гигантскими шагами, вовсе не думая о ней, но сейчас понял: «Ради нее я полюбил славу, ради нее устремился к известности и почету».
Сцену смерти отца Горио он читал госпоже де Берни вслух. Она рыдала.
Ведь она сама была «папашей Горио». Разве не так же она билась, чтобы дать приличное воспитание и вывести в люди детей, у которых никак не получалось «соответствовать» надеждам родителей и зажить жизнью, достойной их ожиданий? Оноре вместе с сестрами и сам пережил, каково приходится детям родителей-буржуа, преисполненных тщеславных стремлений и глядящих снизу вверх на аристократов и финансовых воротил, нисколько не задумываясь о том, с какими людьми придется иметь дело их отпрыскам, попади они в эту среду.
И отец Горио, и госпожа де Берни умирают из-за своих детей. Папашу Горио собственные дочери убивают презрением. Госпожа де Берни не в силах пережить гибели и неудач своих детей.
Элиза, дочь госпожи де Берни, скончалась 11 июля 1834 года; Арман был болен туберкулезом, — он умер еще через год; Лора-Александрина не покидала стен психиатрической лечебницы. Из девятерых детей «дамы в белом» оставалось лишь четверо, и каждый из них постоянно жаловался на нехватку средств.
Бальзак был настолько жаден до жизни, что буквально «пожирал» окружающих, веря, что судьба тотчас предоставит в его распоряжение других, кому он с неменьшим пылом примется расточать свою неизбывную нежность. Лора де Берни умерла, значит, Ева Ганская должна здравствовать! Ей следует беречь свою красоту, заботиться о здоровье. 17 февраля Бальзак пишет своей «милой дорогуше» письмо, состоящее из практических советов «гигиенического» свойства: не пейте ни кофе с молоком, ни чаю; ешьте исключительно прожаренное «темное» мясо; умывайтесь холодной водой; непременно совершайте пешие прогулки, ежедневно увеличивая расстояние, пока не привыкнете проходить по два лье (восемь километров); когда приедете к морю, берите «морские ванны»; по приезде в Вену купайтесь в Дунае.
Господин Ганский собирался вернуться в Польшу. Супруга ничего не имела против, она желала сделать по пути небольшой крюк. Итак, они едут во Флоренцию, оттуда в Милан, а уж затем в Вену.
Ганские вели светскую жизнь, и Бальзак начал задумываться о том, что и ему следовало бы возобновить связи в обществе. 19 февраля он обратился к госпоже Потоцкой с просьбой о рекомендации, которая позволила бы ему «иметь честь повидать графиню, супругу Антуана Аппония», австрийского посланника в Париже. «Божественная Тереза» приняла его у себя 23 февраля. Он стал постоянным гостем в особняке «Экмул» на улице Сен-Доминик, дом 107, где размещалась посольская резиденция. После 1840 года резиденцию перенесли в другой особняк — на улицу Гренель, дом 121.
Бальзаку хотелось, чтобы время, проводимое на этих вечерах, приносило хоть какую-то пользу. «Когда ни с кем не видишься и никого не желаешь знать, такие понятия, как слава и известность, теряют всякий смысл».
Тем не менее его положение в свете было хрупким. Его манера одеваться с кричащей роскошью, маленький рост и пресловутый «животик» стали грозным оружием в руках недоброжелателей. Кое-кто явно игнорировал его, причиняя ему невыразимую муку. Что ж, даже великие люди под презрительными взглядами окружающих становятся словно меньше ростом. Бальзак злился, проявляя далеко не лучшие черты своего характера. Однажды, повздорив с Эмилем де Жирарденом, Бальзак бросил тому вызов на дуэль. Чтобы замять дело, пришлось обратиться за содействием к капитану бывшей королевской гвардии, который кое-как примирил соперников. И все-таки последнее слово осталось за Бальзаком: Жирарден признал, что неудачно пошутил, чем и вызвал гнев Бальзака.
Специально для светских приемов Бальзак заказал себе отличный синий фрак с золотыми пуговицами, выточенными «ручками феи». Однажды вечером его увидел Делакруа, которого этот наряд привел в ужас. Помилуйте, разве можно надевать синий фрак с черными Казимировыми панталонами и черным же атласным жилетом?
Бальзак всегда твердо следовал одному правилу: любое желание должно быть исполнено в тот самый миг, когда оно возникло, каких бы расходов это ни требовало. В августе 1834 года он купил себе украшенную бирюзой трость работы золотых и серебряных дел мастера Лекуэнта. Диаметр трости у основания — 20 миллиметров, возле рукоятки — 45. В качестве дополнительного украшения мастер выгравировал фамильный герб Бальзаков д’Антрег. Злые языки болтали, что внутри трости имелся тайник, в котором Бальзак прятал портрет обнаженной Евы. Дельфина де Жирарден написала даже эссе под названием «Трость господина де Бальзака». Эта «бирюзовая трость» сделала его знаменитым, вдохновив бессчетное число журналистов и карикатуристов. Сам Бальзак немало поражался этой внезапно нахлынувшей популярности. Сколько шуму из-за какой-то палки и — гробовое молчание вокруг «Серафиты»…
В один прекрасный день он вдруг понял: над ним не стали бы смеяться, если бы его не считали значительной личностью.
Выходы в свет развлекали его, но после Женевы он понял, что истинный смысл жизнь обретает лишь тогда, когда окрашена чувством. Воспоминания о встречах с Евой в «Арке» волновали кровь… А красавицы, ворковавшие вокруг него в австрийском посольстве…
К марту или апрелю 1834 года Бальзак уже наверняка прочитал «Жюстину» де Сада, хотя прямо не решался говорить об этом: «Не знаю другой книги, которая называлась бы именем горничной». В «Серафите» любовь облечена в белое, цвет невинности и чистоты; отчего бы теперь не написать роман, выдержанный в красно-золотых тонах? Красный цвет — цвет страсти, цвет крови. Над «Девушкой с золотыми глазами» он работал в марте 1834 — апреле 1835 года.