«Помчат нас вперед от звезды до звезды...»
«Помчат нас вперед от звезды до звезды...»
Не знаю, как сейчас, а тогда поэты-песенники были люди богатые, ущербные и обидчивые. Они знали, что настоящие стихотворцы, такие как Пастернак, Ахматова или Заболоцкий, к ним относятся без всякого уважения, считая их тексты не имеющими ничего общего с высокой поэзией. Такое мнение обижало песенников, и они возражали, что все те, кто их презирает, сами были бы рады написать по песенке, но не умеют и просто завидуют им, их славе и гонорарам. Любой сочинитель песенных текстов мог спросить: а кто такой Пастернак, кто Ахматова, кто Заболоцкий? Какими тиражами издаются их стихи? Кто их читает? И что они за свои стихи получают? А мои стихи знает весь советский народ. И гонорары, которые получал песенник, тоже укрепляли его во мнении о безусловной важности того, что он делает. А если уж говорить начистоту, многие серьезные поэты были не прочь написать популярную песню, но высокомерно скрывали, что им этого хочется. Не скрывал Александр Твардовский. Он очень любил своего старшего друга Михаила Исаковского, сочинившего много замечательных песен, и сам не раз пробовал написать что-нибудь песенное, но у Твардовского не получалось, а вот у Долматовского или Матусовского получалось...
Услышав слова «две недели», песенники были возмущены легкомысленным отношением заказчицы к их непростому жанру. Она, говорили песенники Наташе, дает им такой короткий срок, не понимая, что настоящая песня должна быть выношена, выстрадана. После того как Наташу обругал уже упоминавшийся мною Лев Ошанин, она совсем расстроилась и продолжала листать телефонную книгу Союза писателей почти без всякой надежды.
Тут я решился сказать Наташе, что если у нее под рукой никаких других поэтов нет, я могу попробовать ей помочь.
– Ты? – она посмотрела на меня с недоверием. – А ты что, пишешь стихи?
Я признался: да, пописываю.
– Но ведь песни ты никогда не писал?
– Не писал, – согласился я, – но могу попробовать.
Она долго молчала, думала.
– Ну, хорошо. А сколько времени тебе нужно?
– Завтра принесу, – сказал я.
Ей терять было нечего, она сказала:
– Что ж, дерзай.
Утром следующего дня я принес обещанный текст и, пока Наташа читала, следил за ее реакцией со страхом. А реакции никакой не было. Она читала текст, словно проходную газетную заметку, без всякого выражения на лице. «Не понравилось», – решил я. С тем же непроницаемым выражением она придвинула к себе телефон и набрала номер:
– Оскар Борисович, это Наташа Сухаревич. У меня для вас есть потрясающий текст. Пишите: «Заправлены в планшеты космические карты, и штурман уточняет в последний раз маршрут. Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом, у нас еще в запасе четырнадцать минут». Записали? Диктую припев: «Я верю, друзья, караваны ракет помчат нас вперед от звезды до звезды...» Что? Рифма? У вас, Оскар Борисович, испорченное воображение. Наши слушатели люди чистые, им такое и в голову не придет. «...На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы», Оскар Борисович, следы, а не то, что вы думаете...
Оскар Фельцман был очень известный композитор, автор песен, которые тогда называли шлягерами, а теперь хитами, которые распевались на улицах, в поездах и ресторанах. Неужели сам Фельцман превратит мои слова в шлягер? Я настолько привык к неудачам, что еще одну принял бы со смирением...
К концу дня Фельцман позвонил: музыка готова, кто будет петь? Я подсказал Наташе:
– Предложите Бернесу.
Бернеса не нашли, зато нашли Владимира Трошина, актера МХАТ. В театре он был на второстепенных ролях, но как эстрадный певец очень популярен. Песню записали на пленку, пустили в эфир – и она сразу стала знаменитой. За полгода работы на радио я написал штук сорок песен. Некоторые из них стали широко известными («Рулатэ», «Футбольный мяч», «Комсомольцы двадцатого года»), но карьера песенника меня не привлекала, и я от ее продолжения отказался. Многие считали такое мое решение глубоко ошибочным. Ценности своих текстов я никогда не преувеличивал, но мне и сейчас время от времени приходится слышать сочиненные мною слова о невесте, ушедшей к другому, кому неизвестно еще повезло или нет. И, признаюсь, слышать это приятно.