Конец и начало

Когда Советский Союз наконец рухнул, я не оплакивал его кончину, однако с удивлением обнаружил, что не испытываю никакого желания ликовать и праздновать. Пятнадцать стран, державшихся в оковах империи, наконец–то освободились — разве не повод для торжества всех друзей свободы? Эта мысль теплилась в одном уголке моего сознания, а из другого доносилось: «Нет, подожди. Национальная независимость не больший абсолют, чем личная свобода, а обе они вовсе не одно и то же. Откуда нам знать, что людям отныне станет легче?»

И отнюдь не предпочтение привычною новому и неведомому заставляло меня колебаться. Большинство из знакомых мне особенностей советского строя требовали перемен — и к сентябрю 1991 года они перемены претерпели. Вопрос состоял в том, каким образом лучше всего создать новый политико–экономический строй, тот, который, говоря словами Горбачева, «перевернул бы российскую историю вверх тормашками», создав общество, где решения поднимаются снизу, а не обрушиваются сверху.

Никакому национальному руководству непосредственно осуществить это было не по силам. Политическим лидерам лучше было бы перестать притворяться, будто им известны все ответы и быть готовым отойти в сторонку, давая возможность людям создать в собственном общежитии гражданское общество и обычаи рыночной экономики, Было бы куда лучше, окажись политики способны отыскать способы поощрить такую перемену, однако главная их задача состояла в том, чтобы помешать тем, кто управлял старым, принудительным механизмом, ставить палки в колеса новому Между тем большинство политических лидеров в республиках были выходцами из старой системы, и от них вряд ли стоило ждать добровольной передачи власти кому–то другому. На деле они и независимость–то поддерживали именно потому, что она позволяла им крепче ухватиться за власть.

Не считая России и прибалтийских государств (последние уже стали независимыми), ни в одной из советских республик у властей не было политического руководства, склонного осуществлять подлинные экономические реформы. Даже перед Россией и прибалтами стояли значительные препятствия, в особенности оттого, что, несмотря на годы дискуссий, ничего не делалось для создания системы социальной зашиты простого человека, населения в целом на время перехода от подконтрольного государству к частному хозяйствованию.

Имейся в 1991 году реалистическая возможность (как, скажем, союзный договор) так организовать переход, чтобы выработать последовательный подход к политической и хозяйственной реформе, а также время для создания учреждений, подходящих демократии и рыночной экономике, и это оказалось бы предпочтительнее внезапного краха Советского Союза, случившегося на самом деле, Впрочем, к концу 1991 года постепенные изменения (столь долго откладывавшиеся) были больше невозможны. Решали дело только радикальные меры, а они определенно несли с собой широкоохватные невзгоды и политический кавардак. Окажись стоявшие в то время у власти в России «демократы» не столь умелы и удачливы, большая часть населения утратила бы всякий энтузиазм к демократии и воспылала бы к старой империи новым обожанием, — тем, какое позволяет разглядеть приятное сквозь искажающие линзы избирательной памяти.

Постепенность, между тем, к концу 1991 года дела больше не решала, даже несмотря на то, что внезапная независимость означала: большинство стран–преемниц попросту унаследуют неугодные центральные структуры. А тем на роду написано действовать еще менее эффективно в отдельных республиках, чем в Советском Союзе в целом, потому что ни в одной из республик не было ни властной, ни хозяйственной систем, рассчитанных на существование в одиночку.

Я держал шампанское закупоренным.

————

Каждая страна, образовавшаяся из кусочка советской империи, станет — в будущем — отвечать за собственную судьбу. Однако решающее значение для них всех будет иметь происходящее в России. Сумеет Россия развиться в демократическое государство, довольствующееся жизнью в ныне существующих границах и сосредоточившее усилия на развитии своих обширных людских и природных ресурсов, и всем остальным странам–преемницам будет на что опереться в поисках своего пути. И наоборот, скатись Россия к диктатуре или вернись к империализму, и любой из других наследниц Советского Союза станет невероятно трудно развивать работоспособную демократию и здоровую экономику.

Россия, как и другие бывшие советские республики, испытывает боль от деколонизации. Между тем в России этот процесс проходит сложнее, чем у других, поскольку России пришлось самое себя переосмыслить, Была ли советская империя империей российской? Если так, то Россия потеряла половину своего населения и значительную часть территории. Или Россия была колонией коммунистической империи? Если это так, то она вырвалась из–под имперского гнета и отныне свободна быть самой собою.

Правда в том, что Россия была в чем–то и тем и другим, частью метрополией, частью колонией. Ельцин в декабре 1991 года действовал, исходя из того, что Россия была колонией, и отказался от траты сил на то, чтобы загонять другие республики в новую империю. Он со своим правительством признал независимость и границы всех остальных былых советских республик.

Чтобы понять, насколько это важно, следует принять во внимание как российскую традицию, так и то, что случилось бы, попытайся российское руководство эту традицию увековечить. Исторический опыт российского государства это опыт имперской державы. С начала XIV века, когда в древних летописях появляются первые упоминания о действиях крохотного княжества Московского, правителей этой земли, похоже, обуяла неудержимая страсть к расширению. Для начала Москва вобрала в себя большинство остальных русских княжеств; затем двинулась поглощать территории, населенные нерусскими народностями, — на востоке, на юге, на западе и на севере, Достигнув в XIX веке самых больших размеров, Россия простиралась от границ со Швецией, Пруссией и Австро—Венгрией на западе до Тихого океана. На какое–то время обрела она опору и в Западном полушарии, владея Аляской и устроив поселения в Калифорнии.

Российские историки, почти все без исключения, восхваляли рост империи. Те, что порой критиковали кое–какие автократические проявления, тем не менее, превозносили расширение территории и укрепление государственной мощи. Даже тиран, кровавостью под стать Ивану Грозному, обычно почитался и удостаивался похвал за укрепление российского государства. Для большинства этнических русских понятия национального достоинства, чести, безопасности и даже благосостояния сопряжены с сильным имперским государством.

Советский Союз провозглашал, что не является Российской империей, однако его руководители с умом использовали предрасположенность к империи, ставшую обычным компонентом русской политической психики. Через несколько лет после того, как сразу после большевистской революции прикончили царя, советские руководители заложили как бы свою собственную имперскую традицию. Территориальные захваты царей вписались славными главами в историю Советского Союза.

Такова была традиция, от которой Ельцин и его политические сподвижники отказались в 1990 году, когда заявили о суверенитете РСФСР, и в декабре 1991 года, когда формально обязали свою страну чтить границы остальных новых независимых государств.

Предположим, российское руководство избрало бы другой курс. Изменило ли бы это что–нибудь? Чтобы ответить, достаточно взглянуть на Югославию. Предположим, все бывшие республики Югославии решили бы — в 1990 или 1991 году — распустить федерацию и идти каждая своим политическим путем. Окажись Сербия готова признать существующие границы, а Хорватия и остальные ответить ей тем же, может, в результате и возник бы кое–какой экономический перекос, зато не было бы войны. Политические сражения велись бы, но не было бы кровопролития.

Многие, в том числе и Михаил Горбачев, страшились, что Советский Союз окажется ввергнутым в адскую пучину гражданской войны, если республики обретут независимость. Однако этого не произошло. Этнические битвы, продолжавшиеся после независимости, начались, еще когда Советский Союз существовал, и шли они по окраинам, а не в самой России. Почему крах СССР был относительно мирным? Да потоку, что российские лидеры не последовали примеру Сербии, не попытались перекроить границы или собрать всех этнических русских в Великороссии и выслать всех нерусских из страны. Попытайся они — и Советский Союз превратился бы во много крат большую Югославию, — в очень много крат большую, ибо, в отличие от Югославии, Советский Союз располагал десятками тысяч ядерных боеголовок, которые могли выйти из–под ответственного контроля.

Ельцинское переосмысление значения России является решением историческим, под стать Горбачевскому отказу от использования силы для увековечивания своего правления. Если бы его удалось утвердить, если бы большая часть русского народа приняла его и разумом и чувствами своими, это стало бы воистину поворотным пунктом в российской истории, таким же важным для будущего мира и справедливости на земле, как конец холодной войны и конец коммунистической диктатуры в Советском Союзе.

В декабре 1991 года, между тем, отнюдь не было ясно, что русская нация определила для себя новую свою сущность. Те российские лидеры, что помудрее, понимали, империи перестали быть источниками престижа и мощи, превратившись скорее в дорогостоящее бремя. Такое прозрение было уделом немногих. Большую часть русских приучили верить обратному. В тяжкую годину, которая, несомненно, еще наступит, сколько из них примутся увязывать хозяйственные беды и лишения с утратой империи? И уж конечно не будет недостатка в неперестроившихся империалистах и политических возмутителях спокойствия, готовых разжигать и использовать чувства утраты и предательства — вот так же раньше в нынешний век немецкие фашисты вскачь неслись к власти, обвиняя своих врагов в том, что те вонзают стране ножи в спину.

Эмоционально и духовно России еще предстоит, если у демократии останется хотя бы шанс, переосмыслить самое себя. Развиваться и процветать демократия сможет лишь тогда, когда российский народ удовлетворится жизнью в нынешних границах и примется взращивать отношения равенства со своими соседями. Попытки воссоздать старую Русь–матушку, империю, неизбежно приведут к диктатуре в самой России и обрекут на страдания всякого, кто живет по соседству.

Я знал: решающие сражения еще впереди, и именно это в рождественский день 1991 года удерживало меня от ликования по поводу кончины Советского Союза.