Социализм? Что это такое?

В 1990 году норвежский парламент присудил Горбачеву Нобелевскую премию мира, но он отложил поездку в Осло за ее получением, сославшись на срочные дела дома. Приехал он в Осло лишь 11 июня 1991 года и привез с собой речь, в которой по сути отметались последние элементы марксизма–ленинизма, все еще являвшегося официально идеологическим учением партии, которую возглавлял Горбачев.

Отношение Горбачева к социализму часто неверно трактовалось иностранными наблюдателями, включая западных государственных деятелей, считавших его своим другом. Они отмечали, что он по–прежнему привержен принципам марксизма и имеет весьма скромное представление о рыночной экономике. Они проглядели то, что Горбачев, упорно придерживаясь терминологии, — а он опасался оттолкнуть от себя потенциальных сторонников, если откажется от марксизма, — систематически с 1988–1989 года выхолащивал из марксизма сущность, которая пропагандировалась на протяжении 70 лет существования Советского Союза. Собственно, к середине 1991 года Горбачев был уже в душе капиталистом, хотя сам этого еще и не понимал.

Эволюция его мышления становится ясной, если внимательно прочесть его Нобелевскую речь, где заметно отсутствуют классические концепции марксизма–ленинизма. Но наиболее очевидным свидетельством эволюции Горбачева в области идеологии — и его мыслей о будущем — был новый проект программы коммунистической партии, опубликованный в июне, через несколько недель после его возвращения из Осло, В ней не только отсутствовали концепции марксизма–ленинизма, но и ни слова не говорилось о социализме, «Независимая газета» поместила статью о новой программе партии под заголовком: ГОРБАЧЕВ ПОБЕЖДАЕТ МАРКСИЗМ-ЛЕНИНИЗМ.

Горбачев заставил пленум Центрального Комитета принять новый проект программы 25 июля 1991 года и получил одобрение созвать съезд партии в ноябре или декабре. Многие считали что Горбачев вступил на путь, который приведет к расколу в компартии: сторонники Горбачева стояли за социал–демократическую ориентацию, а сторонникам жесткой линии оставалось либо выйти из партии, либо исключить из нее реформаторов.

Двадцатого июля, как раз перед пленумом, Борис Ельцин усилил свою борьбу против коммунистических структур, издав указ, который потенциально уничтожал компартию — в нем запрещалась организационная деятельность политических партий в государственных учреждениях на территории РСФСР. Проведение в силу этого указа наносило смертельный удар по коммунистической партии России…

Организации компартии вели активную кампанию против Ельцина, и этот указ был его отмщением. Но это была не просто личная вендетта. Подлинно демократическая многопартийная система управления не могла развиться в стране, пока какая–то одна партия продолжала пользоваться всеми благами, будучи организацией, распространенной по всей стране и косвенно поддерживаемой монополистическими государственными структурами,

Партийные чиновники яростно требовали, чтобы Горбачев издал указ, отменяющий постановление Ельцина, но он отказался. Это было еще одним доказательством того, что он намеревался порвать со сторонниками жесткой линии. Аппаратчикам пришлось удовлетвориться принятием на пленуме резолюции, осуждающей указ Ельцина, но это, конечно же, не имело законодательных последствий.

————

Тем временем несколько зачинателей перестройки стали создавать политическое движение вне компартии. Некоторые из них, как, например, Эдуард Шеварднадзе и Александр Яковлев, формально все еще были членами компартии. Другие, как мэр Москвы Гавриил Попов и мэр Ленинграда Анатолий Собчак, только что вышли из партии. Они создали Движение за демократические реформы, и многие видные политические деятели примкнули к нему…

Многие подозревали, что это движение было создано в качестве политической альтернативы для Горбачева, чтобы он мог возглавить его, если утратит свой пост в компартии… Его основатели хотели продемонстрировать, что можно организовать поддержку реформ за пределами компартии. Если им это удастся, их движение могло стать приютом для ориентированных на реформу коммунистов в случае раскола компартии на предстоящем съезде, что к лету 1991 года казалось неизбежным…

В конце июля, незадолго до моего отъезда из Москвы, я обсудил будущее Движения за демократические реформы с Гавриилом Поповым, одним из его организаторов. Он сомневался, чтобы демократы смогли в ближайшие три–пять лет встать у кормила страны. Это объяснялось отсутствием в их рядах дисциплины и разобщенностью движения, а кроме того Попов понимал, что советские органы устрашения продолжали существовать и в них по–прежнему преобладали аппаратчики–коммунисты. Наиболее неотложной задачей Попов считал ликвидацию контроля со стороны компартии в армии, в судах и средствах массовой информации. Это, конечно, было одной из целей указа Ельцина, но до тех пор, пока Горбачев не издаст аналогичный указ, это едва ли могло коснуться армии и КГБ.

Попов видел в Движении за демократические реформы возможную организацию для объединения демократических сил, но у него вызывало досаду то, что руководители движения не могли решить, превращать его в политическую партию или нет. Сам Попов считал, что оно должно стать партией, иначе его следует распустить. Тем не менее он считал, что демократы, несмотря на свою неспаянность, занимают преимущественное положение, являясь движущей силой. Больше всего его беспокоит, сказал он, не деятельность коммунистов–консерваторов, а потенциальная угроза, исходящая от таких реакционеров, как Владимир Жириновский. Если уровень жизни будет по–прежнему ухудшаться, партии, вроде партии Жириновского, могут не только придти к избирательным урнам с хорошими результатами, но получить прямую поддержку военных и милиции.

Каковы бы ни были недостатки Попова как политического лидера, он оказался первоклассным политическим аналитиком.