Встреча с Бушем в Москве и Киеве

Джордж Буш прибыл в Москву вечером 29 июля 1991 года — это был его первый визит в качестве президента Соединенных Штатов. Я с удовлетворением констатировал, что визиты в столицы друг друга стали теперь ежегодными, как я и рекомендовал в самом начале администрации Буша. Встречи в третьих странах происходили время от времени, когда возникала такая необходимость или создавались благоприятные условия, как например, встреча в Хельсинки в сентябре 1990 года или в Лондоне за две недели до того, но между обеими сторонами существовала ничем не закрепленная договоренность устраивать раз в год «полноценные встречи в верхах» поочередно в одном из двух стран.

Большинство двусторонних проблем, отягощавших визит Горбачева в Вашингтон за год до того, были теперь урегулированы. Договор о сокращении стратегических атомных вооружений был теперь — после почти десяти лет переговоров — наконец, готов для подписания. Советский Союз сделал необходимые шаги, предусмотренные договором о сокращении обычных вооружений в Европе, и президент направил договор в Сенат для ратификации. Советский парламент, наконец, принял закон, гарантирующий право на эмиграцию, и президент направил торговый договор, подписанный за год до того, в Конгресс. Отныне американо–советская торговля будет происходить на основе наибольшего благоприятствования, безо всяких дискриминационных тарифов.

Оставалось обсудить лишь несколько двусторонних проблем… Тем не менее обговорить надо было многое. Государство, возглавляемое Горбачевым, рушилось на глазах; возникавшие в связи с этим проблемы не давали покоя обоим президентам и господствовали в их частных беседах.

Оба президента старались учитывать возрастающее значение руководителей республик: Буш после переговоров в Москве отправился в Киев, нанес официальный визит Ельцину и пригласил руководителей нескольких республик на устроенный им ужин, а Горбачев пригласил Ельцина и Нурсултана Назарбаева принять участие в рабочем обеде с Бушем и войти в состав советской делегации при обсуждении некоторых вопросов.

Назарбаев специально приехал в Москву из Алма—Аты — в результате, капиталовложения в Казахстан стали главным предметом обсуждения. Ельцин, однако, отказался от приглашения Горбачева, заметив, что предпочитает принять Буша в своем кабинете, а не участвовать в групповой встрече.

Став президентом России всего несколько недель тому назад, Ельцин получил в Кремле тот кабинет, который занимал Горбачев, будучи председателем Верховного Совета СССР, и он предпочел принять Буша там, а не в своем кабинете в русском Белом Доме. Я надеялся, что победа, одержанная Ельциным на политическом поприще, повлияет на него и он не станет вести себя, как вздорный, обозленный человек. Однако этого не произошло, Он по–прежнему проявлял склонность принижать тех, с кем имел дело, и верховодить: заставил Буша ждать почти десять минут, растянул встречу за отведенные для нее рамки — хотя ничего особенного они не обсуждали — и устроил пресс–конференцию, не поставив об этом в известность своего гостя. На официальном ужине, устроенном Горбачевым, Ельцин отправил свою жену вперед, дождался, пока прошли все гости, и затем повел Барбару Буш к столу, словно хозяином был он.

Поведение Ельцина было грубым и одновременно каким–то детским — он всячески старался сосредоточить все внимание на себе и поставить в неловкое положение как Горбачева, так и Буша. Меня огорчало то, что он продолжал пользоваться подобной тактикой, даже уже достигнув своей политической цели, когда не было необходимости оттеснять противников, чтобы они не мешали его контактам с публикой. Однако все это были мелочи, и они заслуживают упоминания только потому, что указывают на наличие более глубоких проблем.

Куда более серьезный инцидент произошел во время встречи Буша и Горбачева в Ново—Огарево 31 июля. Наше посольство получило сообщение, что неизвестные напали ночью на литовский таможенный пост и зверски убили всех шестерых таможенников. Офицер американского посольства сообщил об этом на дачу, и оттуда сообщение поступило к президенту Бушу. Когда об этом стало известно Горбачеву, тот оказался в неловком положении — не только потому, что произошло убийство, но и потому, что гость узнал об этом первым. Создавалось впечатление, что это было специально подстроено, чтобы поставить Горбачева в неловкое положение во время встречи с Бушем. Это действительно указывало на то, что он теряет авторитет и его аппарат работает спустя рукава.

Идея поездки Буша в Киев возникла вполне естественно. Во время своего путешествия в Штаты в предыдущем году Горбачев побывал в Миннеаполисе-Сент-Поле, в Сан—Франциско и в районе Калифорнийского залива. Учитывая стремление советских республик к самоутверждению, Буш решил, что будет правильно не только посетить Ельцина в Москве, но и остановиться, по крайней мере, в одной из республиканских столиц. Это позволит ему произнести речь, в которой он мог бы подчеркнуть культурные и национальные особенности нерусских республик и приветствовать движение к демократии, разраставшиеся во многих, но, к сожалению, не во всех из них.

Естественно, выбор пал на Киев. Это столица второй по величине республики, которая быстрее двигалась к демократии, чем республики Средней Азии и которую не раздирали междоусобицы, как это было в Закавказье. А кроме того это было удобно. Буш мог 1 августа остановиться в Киеве на несколько часов и все равно прилететь в Вашингтон в тот же день.

Я обговорил идею посещения Киева с советским министерством иностранных дел и, не встретив возражения, начал обсуждать поездку с украинскими чиновниками, которые были от этого в полном восторге. В Киеве находились несколько американских дипломатов, подготавливавших открытие генерального консульства. Программа визита была уже почти разработана, когда к моему удивлению, в субботу днем, 21 июля, мне позвонил из Вашингтона Эд Хьюетт и сообщил, что советский поверенный в делах приезжал в Белый Дом с бумагой из канцелярии советского президента, в которой говорилось, что ввиду напряженных отношений между Россией и Украиной поездка Буша в Киев в данный момент была бы нежелательна. Вместо этого Бушу предлагалось провести день с Горбачевым на одном из курортов Ставропольского края.

Президент Буш явно не мог поехать в Киев, раз Горбачев просил его этого не делать, но отменить в такой момент свою поездку означало бы испортить отношения с Украиной. Поскольку мы уже вели с украинцами переговоры по поводу визита, нам пришлось сказать бы им, почему мы его отменяем, а если станет известно, что Горбачев запретил Бушу посещать Украину, это станет главным предметом разговоров на встрече в верхах. Это заслонит все остальное и в плане отношений с общественностью перечеркнет цель встречи.

Мы обсудили по открытому телефону — на благо КГБ и тех чиновников, которым они докладывали, — возможные последствия отмены визита, и я сообщил министерству иностранных дел, что мне необходимо утром встретиться с Бессмертных. Когда Бессмертных принял меня, он сделал вид, что ничего не знает о бумаге, направленной в Вашингтон, но обещал разобраться. Через два–три часа он позвонил мне и сказал, что мы можем планировать визит в Киев, если этого хочет президент Буш. Впоследствии Бессмертных рассказал, что выяснил этот вопрос с Горбачевым, и хотя Горбачев был раздосадован, он согласился с тем, что Буш должен ехать туда, куда хочет.

Это побудило Буша и его аппарат быть крайне осторожными во время поездки в Киев и избегать каких–либо поступков или высказываний, которые могли бы поставить в сложное положение Горбачева. Больше того: они начали продумывать такой метод действий, который «помог бы Горбачеву». Составители речей внимательно проглядели проекты соглашений с целью убрать все, что могло бы показаться Горбачеву оскорбительным. И как часто бывает в таких случаях, — перестарались. Вдобавок они не проконсультировались ни с нашим посольством в Москве, ни с нашими дипломатами в Киеве о том, как может быть воспринята речь Буша.

Я впервые увидел текст, когда мы летели из Москвы в Киев на новом «самолете номер один», роскошном, просторном «Боинге 427», сильно отличавшемся от «Боинга 707», который не одно десятилетие служил президентам и где аппарату приходилось сидеть в страшной тесноте. Наш полет в Киев длился меньше часа, а текст речи Буша перед украинским парламентом был уже размножен для раздачи прессе. Я быстро прочел речь и решил, что в ней много сильных моментов, особенно по части предупреждения о том, что демократия и независимость — вещи разные.

Однако несколько фраз, превозносивших Горбачева, выглядели неуместными и ненужными. Куда лучше было бы высказать поддержку созданию демократических институтов и присоединению страны к мировой экономике — таково было мое мнение. И о Горбачеве следовало сказать, что он способствует достижению этих целей, — это и было бы косвенной ему поддержкой. А прямая похвала ему привела бы в восторг его лично, но в плане политическом была бы плохой ему услугой, поскольку критики уже нацепили на него ярлык прихвостня Буша, — восхваляя его, мы просто подлили бы масла в их костер.

Я сомневался также, стоит ли особо подчеркивать нашу поддержку нового союзного договора. Договор этот неизбежно был следствием многих политических компромиссов, одних несущественных, других — все еще сомнительных. Иностранному государствен ном у деятелю влезать во все это было самонадеянно и неосмотрительно, так как он рисковал создать впечатление, противоположное желаемому. (Представьте себе, какова была бы реакция Америки, если бы глава Великобритании или Франции попытался давать американским штатам рекомендацию, как голосовать по Конституции в 1789 и 1790 годах!) Президент Буш мог бы избежать неверного шага и все же выступить в защиту первостепенных принципов, сказав, как важно заменить принцип принуждения, существовавший между республика–ми, на принцип согласия. А какую форму примет соглашение, решать им самим, но не сторонним наблюдателям.

Я попросил одного из составителей речи сесть со мной рядом и сказал, что мне нравится большая часть того, что я прочел, но я считаю, некоторые фразы могут быть неверно поняты, Я упомянул о том месте, где превозносился Горбачев, а также о том, где высказывалась поддержка союзного договора.

— Не следует президенту так персонифицировать, говоря о «Советском Союзе Горбачева», — сказал я и добавил: — И не следует давать понять, что мы против их независимости, если таков их выбор.

— Я вас понимаю, — ответил мой собеседник, — ноя не думаю, что смогу убрать эти фразы. Мы уже отпечатали экземпляры для прессы. А кроме того это вставил сам президент. Так он хочет, чтобы это звучало.

До посадки самолета оставалось всего несколько минут, и настаивать не имело смысла…

————

Текст речи беспокоил бы меня куда больше, если бы я не знал, что мы далеко пошли навстречу желаниям украинцев, устроив этот визит. Так, например, нам было известно, что украинцы пришли в бешенство во время визита канцлера Коля в Киев в начале июля, когда Горбачев не пригласил украинских руководителей на некоторые встречи с ним. Соответственно мы согласились с тем, что президент Буш проведет личную встречу с председателем парламента Кравчуком и советский вице–президент Янаев — да и вообще никто из представителей Москвы — не будет при этом присутствовать. Все речи и тосты должны были произноситься только на украинском и английском и президенту Бушу дадут украинского переводчика (хотя Кравчук свободно говорит по–русски). Короче, мы пошли дальше любого иностранного гостя, стараясь подчеркнуть, что рассматриваем Украину в качестве отдельного суверенного государства. Учитывая это, я и решил, что одна–две неудачные фразы в речи президента едва ли нанесут серьезный урон.

Но мне не следовало успокаиваться. Еще до нашего прибытия в Киев некоторые украинские националисты, по–видимому, не зная об усилиях, которых нам стоило провести этот визит и посвятить его исключительно американо–украинским отношениям, критиковали президента Буша американским журналистам. Выступая на пресс–конференции, Иван Драч, председатель РУХа, заметил, что «президент Буш, похоже, загипнотизирован Горбачевым», а Лев Лукьяненко совершенно необоснованно заявил, что американский президент «упорно не замечает демократические движения в республиках». И это после того, как Буш неоднократно встречался с тремя лидерами прибалтийских республик, трижды с Ельциным и несколько раз с Назарбаевым, а за год до того отказался от встречи в Вашингтоне с украинским премьер–министром–коммунистом, так как считал, что он не представляет общественного мнения Украины, Эти обвинения были брошены, невзирая также на трехгодичные контакты между официальными представителями США и лидерами РУХа. Более то го, лидеры РУХа получали приглашение посетить Соединенные Штаты за счет правительства США гораздо чаще, чем представители всех других украинских политических движений вместе взятых. Тем не менее РУХ получил меньше четверти голосов на Украине. Если США и следовало обвинять в фаворитизме, то из–за чрезмерного внимания, которое мы уделяли РУХу.

Отношение РУХа к Горбачеву было тоже извращено. Когда человек занят отчаянной политической борьбой, память у него становится короткой. Если бы Горбачев не оказывал давления на коммунистических руководителей Украины, большинство руководителей РУХа по–прежнему сидели бы в тюрьме, а не баллотировались бы на те или иные посты, не выступали на пресс–конференциях в Киеве и не присутствовали на официальных ужинах с президентом Соединенных Штатов. Коммунистические лидеры Украины, вроде Щербицкого, были категорически против либерализации, которую навязывала им Москва. Если бы Москва — и Вашингтон — не помогли РУХу в их борьбе с украинскими руководителями–коммунистами в конце восьмидесятых годов, РУХу никогда не добиться бы того, чего он добился.

————

Сам визит проходил частично по старым правилам, но в значительной степени по новым.

Встреча в киевском аэропорту Борисполь вызвала в памяти картины прошлого. Тщательно отобранные люди были допущены на смотровую площадку аэровокзала, чтобы приветствовать президента по его прибытии. Они размахивали американскими флажками и официальным флагом советской Украины. Председатель парламента Леонид Кравчук произнес официальное приветствие на украинском; президент Буш ответил на английском — речь его, абзац за абзацем, переводилась на украинский и передавалась по громкоговорителям. Я вспомнил, что точно так же встречали президента Никсона в Киеве в 1972 году, только тогда пользовались русским и английским языками.

А как только наш кортеж покинул аэропорт, картина была уже совсем другая, новая. На площади перед аэропортом собралось множество народа с желто–голубыми флагами украинской независимости. Развевались плакаты, призывавшие к независимости и осуждавшие коммунистическое правительство и коммунизм вообще. Такие же демонстрации мы видели и по пути в город, а особенно многочисленные — в самом городе. Контраст по сравнению с атмосферой, царившей здесь, когда приезжал Никсон, а потом госсекретарь Шульц всего лишь в 1988 году, — был разительный. В 1988 году не только не было движения на улицах, по которым проезжал кортеж, но и люди могли стоять на тротуарах лишь за ограждениями.

Президент Буш довольно долго беседовал наедине с Кравчуком. Я ждал в соседней комнате, разговаривая с советским вице–президентом Янаевым и премьер–министром Украины Витольдом Фокиным. Фокина особенно тревожило то, что предстоящей зимой может наступить нехватка продовольствия… Он безо всякой надежды говорил о будущем — при тех политических силах, которые действовали в стране, он, казалось, не видел никакой возможности избежать экономической катастрофы, Украинские националисты не помогали выкорчевывать бюрократов–коммунистов: националисты хотели прежде всего независимости, а уж потом они будут думать о том, что делать.

После встречи с Кравчуком президент Буш выступал перед украинским парламентом. Его речь не прерывалась аплодисментами, но по окончании законодатели долго аплодировали ему стоя. Затем в тщательно отреставрированном барочном Мариинском дворце состоялся официальный обед, на котором присутствовали представители всех политических фракций, включая пять лидеров РУХа. Тосты произносились по–украински и по–английски, без русского перевода. Виктор Комплектов, советский посол в Вашингтоне, сидевший рядом с моей женой Ребеккой, заметил, что если бы он не понимал английского, то не смог бы следить за тем, что происходит.

Из дворца президент Буш поехал в Бабий Яр — там он и Кравчук выступили с взволнованными речами. Затем все отправились в аэропорт, где состоялась краткая прощальная церемония, и «самолет номер один» вылетел прямым рейсом в Вашингтон.

Визит продолжался всего лишь пять часов, но для наблюдателя, знакомого с прошлым, это было прецедентом, опрокидывавшим ранее существовавший протокол. Впервые с начала семнадцатого века глава крупнейшей державы приезжал на Украину, общался с ее лидерами как с равными и вел с ними переговоры на их языке. Более того, он настоял на том, чтобы все значительные политические фракции приняли участие в мероприятиях визита и никто не был отстранен. То обстоятельство, что Буш высказал похвалу Горбачеву и поддержал союзный договор (а украинцы принимали участие в составлении проекта), было второстепенным по сравнению с куда более существенным значением самого визита. В конце концов, Буш ведь подчеркнул, что украинцам предстоит самим выбирать свое будущее, и это наверняка было главным для друзей Украины и для других советских республик.

Политически малоопытные лидеры украинских националистов не поняли главного значения визита Буша. Они сосредоточили внимание на нескольких неудачных фразах в одной из речей президента и упустили возможность подчеркнуть главное для себя: то, что Украина рассматривается как политическая единица, независимая от России, с правом суверенно определять отношения со своими соседями, в том числе и с Россией…

Американская пресса, конечно, подхватила жалобы лидеров РУХа. Об этом было куда интереснее писать, чем рассуждать философски об исторических переменах в поведении властей. Обозреватель Уильям Сэфайр, всегда готовый поставить президента Буша в сложное положение, ухватился за неудачные фразы, произнесенные перед украинским парламентом, и обозвал его речь «Котлетой по–киевски». Хотя его юмор и бил мимо цели, тем не менее это запомнилось.

Термин Сэфайра мог развеселить американцев, — да и развеселил, но это не оказало существенного влияния на ход событий на Украине. Куда более страшным было отсутствие перспективы у лидеров РУХа. Станут ли они решать вопрос о том, каким быть государству, до развития демократии и реформ? Если они так поступят, то получат слабое, разделенное государство, которому трудно будет удержать столь желанную им независимость. Будут ли они рассчитывать на помощь со стороны в построении желанного будущего или будут стараться достичь согласия и создать здоровое общество на Украине?..

Объединение националистов с экономической номенклатурой, объясняемое желанием сохранить контроль бюрократии над экономикой и отделиться от реформистских тенденций, исходящих из Москвы, показался мне весьма сомнительным. Это может ускорить обретение независимости, но в результате получится страна, в которой не будет согласия, необходимого для проведения фундаментальных реформ, а это, в свою очередь, может стать угрозой для единства страны. И независимость рассыплется в прах.

Меня огорчало то, что многие мои украинские друзья не думал и о таких очевидных вещах.

————

Мы с Ребеккой попрощались с Бушами перед тем, как они сели в «самолет номер один» в киевском аэропорту Борислоль. Затем мы направились к самолету «Аэрофлота», который должен был отвезти вице–президента Янаева в Москву. Он пригласил нас, а также Виктора Комплектова и его жену Аллу лететь вместе с ним.

Мы впятером уселись в первом классе среднего по величине самолета. Сразу же появилась икра, копченая лососина, шампанское и коньяк. Мы выпили за показавшийся нам крайне успешным визит американского президента. Янаев не выказывал раздражения тем, как с ним обошлись в Киеве, а наоборот, был рад тому, что украинцы довольны визитом.

Разговор с пустой болтовни на серьезную тему перевела Ребекка.

— Скажите, господин вице–президент, — спросила она, — что будет с вашей страной?

Янаев задумался, на лице его появилось сосредоточенное выражение.

— Народ недоволен, — сказал он. — Жизнь ухудшается, и люди не понимают почему. Осенью или зимой появится кто–то, кто пообещает им водку и колбасу, и нас сметут.