Как делили разницу пополам

Весь январь советники Горбачева работали над основным политическим документом, который предстояло обнародовать на пленуме Центрального Комитета, намеченном на конец месяца. Вопросы для обсуждения вызывали такие споры, что пленум отложили на неделю, до 5 февраля. Реформаторы из Горбачевского окружения, чьи взгляды совпадали со взглядами Демократической платформы, убеждали его решительно порвать с консерваторами в аппарате партии. Водном из подготовленных ими документов указывалось, что партийные консерваторы стали ныне главным препятствием в осуществлении перестройки и что они начинают объединять усилия с самыми реакционными и шовинистическими элементами общества. Таким образом, Горбачев больше не мог руководить страной, обосновавшись в пространстве между реформаторами и партийными консерваторами. Во имя успеха перестройки Горбачеву следовало объединиться с радикальными интеллектуалами и порвать с партийными консерваторами — шаг; к которому уже почти три года его подталкивал Ельцин.

Хотя документ этот не публиковался в советской прессе, для партийных консерваторов не было тайной, что Горбачев подумываете разрыве с ними. По мере того, как споры внутри партии ожесточались, несколько политических обозревателей поведали мне, что консерваторы, в том числе и Лигачев, убеждены в отходе Горбачева от марксизма–ленинизма и в обращении его в социал-демократа западноевропейского толка. Отказываясь от классовой борьбы, Горбачев, в их глазах, отринул ключевой идеологический догмат, на котором покоился коммунистический режим. Отступая из Восточной Европы, он предавал тех, кто кровью своей заплатил за разгром нацистской Германии. Ослабляя тиски Коммунистической партии, сжимавшие общество, он грозил погрузить страну в хаос. Горбачев, похоже, не желал даже защищать территориальную целостность страны, раз отказался одобрить применение силы для подавления сепаратистских движений в прибалтийских государствах и во всех других местах.

Как заявил Лигачев итальянскому корреспонденту перед самым февральским пленумом, он опасался, что Советский Союз утрачивает свои сокровеннейшие ценности и свою веру в будущее. Страна становится неуправляемой, и все ставилось под вопрос. «Дальше так продолжаться не может», — заметил Лигачев, воспользовавшись без ссылки на источник выражением, которое с начала 80–х годов употреблял Горбачев, Только Горбачев имел в виду брежневский «застой», а Лигачев вел речь о Горбачевской перестройке. Решение проблемы Лигачев видел в восстановлении единства страны под эгидой Коммунистической партии: другими словами, в повороте вспять курса, которым Горбачев следовал с января 1987 года, когда положил начало своей программе политических реформ.

Ничто во взглядах Лигачева удивления не вызывало, они были знакомы тем, кто пристально следил за советской политикой. Что поразило лично меня, так это то, что для выражения их он прибег к услугам иностранной газеты. В конце концов, одним из основных обвинений, выдвинутых им против Ельцина в 1988 и в 1989 годах, стало обращение того к зарубежным средствам массовой информации для критики происходившего в Советском Союзе. Чаще и чаще все стороны, втянутые во внутрипартийную борьбу, выносили свои доводы на суд общественности, как у себя дома, так и за границей. Я находил это явление положительным, шагом к открытости и политической зрелости. И уж несомненно оно являло собой разительный контраст с тем мраком секретности, какой традиционно покрывал политические битвы в советском руководстве.

Горбачев, готовясь к пленуму, на открытые обсуждения как на главное средство не уповал. На деле, он тщательно избегал раскрытия своих планов, Вместо этого он маневрировал, обеспечивая себе контроль над пленумом Центрального Комитета, несмотря на враждебность, с какой относилось к его политике все возраставшее число его участников.

Когда пленум начал работу, я почувствовал, что Горбачев все искусно срежиссировал. Пока политические слухи вращались вокруг оппозиции генсеку, он расставил на пути оппозиционеров кое–какие высокие психологические барьеры. Помимо всего прочего еще и объявил при открытии пленума, что стенограммы его заседаний будут публиковаться полностью. В своем дневнике я сделал такую запись:

«Ну и что прикажете теперь делать какому–нибудь секретарю обкома, который приехал в Москву снаряженным как на медвежью охоту и жаждущим в лоскуты истрепать текущую политику? Осознавшему (вдруг?): всякое слово, прозвучавшее с трибуны, появится назавтра в утренней газете.

Так что, молчок против перестройки и возвращайся домой да погляди, что делается. Или, так, на всякий случай… более предусмотрительный ход?

Что до общей стратегии Горбачева, то, полагаю, и она становится более очевидной. Сказанное им во вчерашней речи о необходимости изучить преимущества президентской системы дает основания полагать, что он на самом деле намерен подготовить для себя пост, власти и авторитета которого вполне хватит, чтобы можно было расстаться со своим партийным постом поближе к концу года, В любом случае, если партию ждет быстрый упадок, какая ему охота скакать верхом на ней в забвение?»