Рейган предлагает программу

Несмотря на наше желание держать каналы связи открытыми, американо–советские отношения оказались замороженными на несколько месяцев. Осенью 1983 года здоровье Андропова быстро ухудшалось, и советская политика, похоже, завязла в трясине дурного настроения. Были, однако, среди советских деятелей трезвомыслящие люди, которые понимали, что их руководители допустили ряд серьезных ошибок и что страна платит тяжкую цену за порожденные ими международную изоляцию и враждебность.

В октябре 1983 года Сергей Вишневский, политический обозреватель «Правды», знакомый мне по Москве, позвонил из Нью—Йорка и попросил о встрече. В Соединенные Штаты он попал, временно замещая заболевшего собственного корреспондента «Правды». Ему, сказал Вишневский, не нужно интервью для «Правды», он просто хотел бы обсудить нынешнюю обстановку. Я считал, что он позвонил мне, дабы неофициально довести кое–что до сведения нашей администрации: прием, к которому СССР прибегал в прошлом, когда отношения были напряженными.

Я пригласил Вишневского пообедать в ресторане через дорогу от Старой Резиденции. Говорил, в основном, он. Охарактеризовал советское руководство как стареющее и заскорузлое, выразил беспокойство по поводу состояния экономики и понимание, что руководству необходимо разрядить международную напряженность, чтобы заняться реформами, только оно растеряно и не знает, как к этому приступиться. Они неосмотрительно загнали самих себя в политический тупик, напортив все с переговорами по ядерному оружию средней дальности и сбитым корейским лайнером. Теперь они понимают, что президент Рейган не только получит согласие на наращивание военного бюджета, но и сможет разместить ракеты в Западной Европе, несмотря на возражения СССР, и скорее всего добьется переизбрания в 1984 году, Вишневский предсказал, что советским руководителям придется прервать переговоры, дабы исполнить свои угрозы, и что за этим последуют несколько месяцев тупиковой паузы, сопровождаемой воинственной пропагандой. Однако он посоветовал нам не считать, что мы не сможем иметь никаких дел в 1984 году. К осени того года советское руководство станет предпринимать попытки постепенно вернуться к переговорному процессу.

Все это Вишневский выдавал за собственные рассуждения, но я сомневаюсь, чтобы он по своей инициативе приехал в Вашингтон только для того, чтобы поделиться со мной своими личными воззрениями. Скорее всего то было послание, которое кто–то в советском руководстве хотел довести до нашего сведения. На деле, я уже сам пришел во многом к таким же выводам.

С приближением зимы я почувствовал, что Соединенным Штатам пора начать составлять повестку дня переговоров. Принимая во внимание свирепый настрой СССР и болезнь Андропова, мы не могли рассчитывать на немедленный отклик, однако нам нужно было начать сооружение каркаса переговоров на будущее. Необходимо было также уверить американскую общественность и наших союзников, что мы серьезно настроены на конструктивные переговоры. Советскому престижу в мировом общественном мнении сильно вредили продолжение войны в Афганистане, прекращение переговоров по контролю за вооружением, неуклюжие оправдания после сбития корейского лайнера и продолжавшиеся нарушения прав человека. Тем не менее, значительная часть общественности на Западе выражала беспокойство тем, что администрация Рейгана своим нежеланием достичь компромисса шла на риск ядерной войны. Было бы полезно, таким образом» убедить нашу общественность, равно как и советское руководство, что мы хотим переговоров на справедливой основе.

Я предложил, чтобы президент изложил в речи свои соображения по улучшению отношений с Советским Союзом, Роберт Макфарлейн, кого все мы называли «Бадом»[17] и кто сменил Уильяма Кларка на посту помощника президента по национальной безопасности, с этим согласился и попросил меня подготовить текст. Пришло время во всеуслышание выразить те мысли, что витали у меня в голове еще с весны, придав им законченную и последовательную форму.

Я посоветовался с Риком Бартом и Марком Палмером из госдепартамента. Наши мнения во многом совпали, и мы договорились: я составлю первоначальный вариант, скелет, так сказать, а они его разовьют и оснастят подробностями. Не сумев в течение рабочего дня полностью уделить время составлению текста, я отменил все приглашения на ужин и проработал всю ночь напролет. К трем часам утра, когда мной уже овладела усталость, процентов на 80 текст, содержавший суть всех основных предложений, был готов. Я отнес черновик в Ситуационную комнату Белого Дома, чтобы его с курьером переслали Палмеру в госдепартамент для ознакомления и завершения, и отправился домой, благодаря небо за возможность три часа соснуть до начала рабочего дня и первых запланированных на него встреч.

В проект речи были включены идеи «реализма, силы, диалога», провозглашенные госсекретарем Шульцем. Обозначались в нем и рамки переговоров, которые сосредоточивались на трех аспектах: (1) сокращение — и в конечном итоге прекращение — «угрозы силой и применения силы в решении спорных международных вопросов»; (2) сокращение «огромных завалов накопленных вооружений» и (3) «установление более благоприятных рабочих отношений» путем уважения прав человека, соблюдения соглашений, расширения контактов и осуществления свободного взаимообмена информацией и идеями. В последующем третий пункт был разделен на два: права человека утверждались самостоятельным аспектом переговоров, — и все это вместе получило название «программы из четырех пунктов».

Прежде эти аспекты вместе мы не группировали, как и не разъясняли прежде, что данные вопросы взаимосвязаны: прогресс в решении одних способствует прогрессу в других. Хотя данные вопросы и не увязывались воедино и не требовали какой–либо последовательности в принятии решений, мы ясно давали понять, что неудача в выработке решений по любому из аспектов затруднит согласие по другим: продвижение вперед, считали мы, должно либо идти по всему фронту, либо не идти вовсе. Таким образом увязывались — без саморазрушительной жесткости — контроль за вооружениями и применение оружия, поведение на международной арене и «внутренние» вопросы, такие как права человека и свободный поток информации.[18]

Советские пропагандисты обвиняли Рейгана в том, что тот им приписывает все злодейства мира. Дабы ясно показать, что это неверно, Рейган в речи заявил, что мы обвиняем Советский Союз не в создании условий, приводящих к локальным конфликтам, а скорее в стремлении извлечь для себя пользу из этих разногласий либо предоставлением оружия одной из сторон, либо путем военного вмешательства. Символизируя наше намерение улучшать отношения после периода напряженности, Рейган процитировал речь Джона Кеннеди, которую тот произнес в Американском университете в 1962 году и в которой, разряжая последовавшую за кубинским ракетным кризисом напряженность, выдвинул идею ограниченного запрета на ядерные испытания.

Я и не надеялся, что советские руководители помнят о речи Кеннеди, зато знал, что они получат разбор сказанного Рейганом и что их специалисты по Америке укажут на эту намеренную параллель. Более того, цитируя демократа, Рейган продемонстрировал бы нашей собственной аудитории свое желание найти двухпартийное согласие.

Рейгану, кроме того, следовало дать ясно понять, что бранные обвинения, начавшие преобладать в американо–советском диалоге, не должны мешать конструктивным переговорам. Вот почему я написал для него следующее объяснение:

«Я был откровенен, разъясняя свой взгляд на советский строй и советскую политику. Это вовсе не должно было удивлять советских руководителей, которые никогда не ведали сдержанности, выражая свое мнение о нас. Однако это не означает, что мы неспособны вести дела друг с другом… На самом деле, в наш ядерный век, сам факт, что между нами есть различия, делает куда более необходимым, чтоб мы стали говорить друг с другом».

Мы надеялись, что Рейган произнесет эту речь до Рождества, и — после множества переделок и обсуждений — текст был готов к середине декабря, однако составители расписания в Белом Доме несколько раз откладывали ее без каких–либо четких объяснений. Гораздо позже я узнал, что виновником этих задержек был калифорнийский астролог Нэнси Рейган, В конце концов, речь была произнесена 16 января 1984 года.

Задержка вреда не сделала. Речью предусматривалась закладка основы долгосрочной политики, и мы не ждали немедленного ответа из Москвы. Советники президента с самого начала предпочитали декабрь, желая свести к минимуму склонность прессы видеть в документе элемент кампании. Речи, произнесенные в 1984–ом, году выборов, полагали они, скорее сочтут вызванными политическими соображениями, чем те, что прозвучат в 1983–ом.

Многие американские обозреватели и в самом деле отвергли речь как предвыборную риторику, однако, подозреваю, точно так же они отнеслись бы к ней, прозвучи речь в декабре 1983 года. В те времена Нэнси Рейган настойчиво убеждала мужа вести переговоры с Советским Союзом, с тем чтобы Рональд Рейган вошел в историю в качестве «мирного президента». И — кто знает? — возможно, ее астролог был прав. В конечном счете политике, зародышевые основы которой были заложены этой речью, предстояло сработать так, как нам и не грезилось в самых безумных мечтаниях.