Двоевластие: призрак обретает плоть

История и образование приучили русских питать отвращение к борьбе за власть в высших правящих эшелонах своего государства. Когда она возникала в прошлом, то приводила обыкновенно к гражданской войне либо иностранному вторжению, а то и к тому и другому. Это была одна из причин, почему большинство советских граждан приветствовали внешнее примирение между Горбачевым и Ельциным, согласившимися создать комиссию Шаталина. Согласись оба руководителя с выводами комиссии, обеспечь они каждый в своем парламенте благожелательное голосование, они могли бы работать в паре, осуществляя согласованный переход крыночной экономике.

Когда в конце августа комиссия подготовила доклад, Горбачев поразил общественность, заявив, что доклад этот следует увязать с правительственным планом. Ельцин тут же дал понять, что считает это неприемлемым и что его правительство будет действовать, претворяя в жизнь Шаталинскую программу. 4 сентября, на встрече с группой американских сенаторов, где я присутствовал, Ельцин заявил, что никакой состыковки двух планов быть не может и что он не примет того, что получится в результате попытки их «увязать». По его мнению, Совет Министров СССР уже пережил собственную надобность и его следует заменить меньшим по составу Президентским Советом. Ельцин добавил, что не ищет соперничества с правительством СССР, однако РСФСР и другие республики будут настаивать на передаче им многих из его нынешних функций, потому что они хотят быстрее двигать вперед хозяйственную реформу и не желают, чтобы их сдерживало неповоротливое чиновничество Центра. Впрочем, такие сферы, как оборона, средства связи, энергоснабжение, железнодорожный и воздушный транспорт, Ельцин готов был оставить в ведении центрального правительства.

Сказанное Ельциным нам совпадало с тем, что он говорил во всеуслышание — и, вероятно, Горбачеву с глазу на глаз. Горбачев же, похоже, был глух и к словам Ельцина, и к высказываниям экономистов из обеих спорящих сторон. Мне не удалось отыскать никого, кроме самого Горбачева, кто верил бы, что оба плана можно соединить или увязать. Тем не менее, 7 сентября Рыжков объявил, что по указанию Горбачева правительственный план и Шаталинская программа должны быть совмещены и что возглавить коллектив, который попытается сделать это, поручено Абелу Аганбегяну.

В 1990 году Аганбегян работал в Москве, руководил Академией народного хозяйства, стремившейся играть ту же роль в СССР, что и гарвардская Школа бизнеса в США. Его по–прежнему причисляли к экономическим реформаторам, хотя его позиции были менее радикальными, чем те, какие провозгласила группа Шаталина, к тому же у Аганбегяна в этой группе имелись личные противники.

Даже объявляя, что Аганбегян сплавит обе программы в одно целое, Рыжков отстаивал правительственную программу как «реалистическую» и подспудно критиковал рекомендации Шаталинской программы по децентрализации, утверждая, что следует поддерживать «сильное государство», а хозяйственный сепаратизм следует воспрещать.

Не упоминая о Ельцинской угрозе проводить реформы, если потребуется, в одной России и заключить «горизонтальные соглашения» с другими республиками, но, несомненно, имея ее в виду, Рыжков добавил, что его правительство станет добиваться от Горбачева согласия на указ, согласно которому существующие хозяйственные связи сохранялись бы на протяжении всего 1991 года под страхом суровых кар. Кроме того он предложил, чтобы правительство СССР координировало действия различных республик при заключении хозяйственных договоров на следующий год.

Ельцин не замедлил с ответом. 11 сентября по его предложению российский парламент 213 голосами — при 1 «против» и 4 воздержавшихся — принял Шаталинскую программу за основу и потребовал, чтобы Верховный Совет СССР сделал то же самое. Совету Министров РСФСР было поручено в течение месяца составить конкретные предложения по осуществлению программы. Учитывая резкие различия, раздиравшие парламент России при предыдущих голосованиях, почти единогласие в этом вопросе казалось удивительным — и опасным для Горбачева, если тот столь же упорно будет отказываться считаться с настроениями российского парламента.

Правительство Рыжкова все больше утрачивало популярность, обстановка накалялась. Дважды в Верховном Совете РСФСР звучали предложения о вынесении недоверия, однако Ельцин убеждал, что они «преждевременны», и предложения не прошли. Даже если бы предложение о недоверии прошло, оно не имело бы никаких юридических последствий, поскольку только парламент СССР мог сменить премьер–министра. Тем не менее, для Рыжкова это было тяжелым политическим ударом.

Даже после того, как Горбачев дал указание Аганбегяну соединить два плана, многие наблюдатели надеялись, что операция окажется косметической и результатом в конечном счете станет внедрение подхода, характерного для Шаталинских «500 дней». Опросы свидетельствовали, что большинство советских граждан уже одобряли переход к рыночной системе (при том, разумеется, что многие не понимали, что это такое) и что большинство опрошенных утратило доверие к правительству Рыжкова. Наконец–то Горбачев оказался в состоянии осуществить радикальные реформы, о которых он столько лет говорил, и многие (учитывая опасность, какую несла затяжная борьба с Ельциным и российским парламентом, не сумей он этого) верили, что Горбачев обеспечит, чтобы изменений в Шаталинской программе оказалось мало.

Надежды эти рухнули, когда в середине октября согласительный документ был наконец–то обнародован, В нем оказались опущены ключевые элементы Шаталинского подхода: быстрая приватизация и децентрализация — и сохранялись многие особенности правительственного подхода, уже доказавшие свою несостоятельность, такие как указные повышения цен.

На следующий день после обнародования документа я пригласил Аганбегяна и еще нескольких экономистов на обед по случаю прибытия в Москву министра обороны Ричарда Чини. Экономисты, не участвовавшие в работе правительства Рыжкова, в том числе Олег Богомолов и Павел Бунич, выразили недоумение по поводу того, как мог Аганбегян связатьсвое имя с этой пародией. Аганбегян даже и не пытался защищать план, носивший отныне его имя. Признавшись, что проект был составлен им, он настоятельно подчеркивал, что писалось все по указке Горбачева и что в плане много такого, с чем сам он не согласен. Горбачев, сказал он, несколько раз прошелся по плану строчка за строчкой и потратил больше сорока часов на работу с ним.

Результат подтвердил то, что уже подозревалось многими: Горбачев плохо разбирался в экономике вообще и в рыночной экономике в особенности. Возникал вопрос, не утратил ли он присущего ему острого политического чутья — ведь утвержденный им план с неизбежностью вел к росту внутренней напряженности в стране.

Ельцин, три недели не подававший о себе вестей после автомобильного происшествия, явился общественности, чтобы выразить несогласие с планом и заявить, что тот оставляет РСФСР три выхода: отвергнуть его с порога, идти своим путем с собственной программой или выжидать шесть месяцев, пока неизбежный экономический крах не вынудит взять на вооружение иной подход.

На парламент СССР российские возражения не подействовали, и Горбачеву удалось добиться формального одобрения своего плана. И сразу же собственная его экономическая команда стала распадаться. 3 ноября реформистская газета «Комсомольская правда» опубликовала язвительное заявление, подписанное основными сотрудниками Шаталина, в том числе и двумя членами Президентского Совета. В нем указывалось, что компромиссная программа слишком мелка, слишком запоздала и работать не будет, а Горбачев пустил по ветру поддержку республик, все из которых, за исключением Эстонии, в августе согласились с Шаталинским подходом; инфляция, предсказывалось в заявлении, вырвется из–под контроля. «Переход крыночным отношениям будет происходить теперь не через стабильность рубля, а через инфляцию и запоздалые меры обуздать ее», — заключали авторы скорбно — и провидчески.[85]

А в это время правительство Ельцина спешно подписывало экономические соглашения с другими республиками и отстаивало право на собственное ведение одной сферы за другой, включая право собирать налоги в России и решать, какую их часть направлять центральному правительству Призрак двоевластия начал обретать плоть.

————

К октябрю я осознал, что мои весенние и летние предположения по поводу тактики Горбачевской игры не находят подтверждения. Горбачеву удалось ослабить Коммунистическую партию до такой степени, что она уже не в силах была автоматически заблокировать реформу, и все же он не смог пойти дальше и воспользоваться своей победой. У Шаталинской программы имелись недостатки, и осуществлялась бы она не столь плавно, как предсказывали авторы, но она двинула бы хозяйственную систему в правильном направлении. Отказ от нее стал одной из роковых ошибок Горбачева.

Почему он отступил от радикального реформирования, как только обрел настоящую возможность осуществить его? Возможно, потому что боялся утратить власть. Правительственные бюрократы, консервативные партработники и КГБ объединили силы, утверждая, что быстрый переход к частной собственности и размывание централизованного хозяйственного управления приведут к общественным беспорядкам, включая забастовки и демонстрации. Желание получить осуществимый план сменилось у Горбачева страхом, а страх породил бессвязный подход, осуществить который было нельзя. А между тем непоследовательность Горбачева укрепляла центробежные силы, раздиравшие империю, как раз тогда, когда стягивавшие ее скрепы оказались порваны.