Еще одна тщетная попытка показать силу

В ходе демократизации поборники перемен использовали общественные демонстрации как действенное оружие против ушедших в глухую оборону властей. В 1990 году, по мере того как нападки на существующий строй стали постоянными, твердолобые в партии, КГБ и армии затосковали по дням, когда позволялись только официально организованные процессии. Решительный отказ Вадима Бакатина запретить мирные шествия в декабре 1990 года стоил ему поста министра внутренних дед. Советский закон, впрочем, наделял местные и муниципальные власти правом разрешать демонстрации, в Москве, Ленинграде и многих западных республиках власть на местах находилась в руках избранных населением служащих, которые не только в принципе являлись поборниками демократических процессов, но еще и сами организовывали большинство демонстраций и сами получали от них выгоду С ростом разногласий между Горбачевым и реформаторами- интеллектуалами и с углублением его союза с репрессивными силами все оказалось готово к столкновению в этом вопросе, как и в других.

Перед самым Новым годом реформаторы были потрясены совместным заявлением министра обороны Язова и министра внутренних дел Пуго об организации с 1 февраля совместного патрулирования силами армии и милиции (т. е. полиции) для обеспечения порядка в крупных городах. Поскольку ни власти союзных республик, ни муниципальные власти о подобной помощи в охране правопорядка не просили, законного основания для этого приказа не было никакого, и, на деле, несколько республик, в том числе и Россия, выразили протест. Тем не менее, Горбачев не последовал совету своего гражданского аппарата отменить приказ и 29 января 1991 года издал указ, придавший этому приказу законность. На деле, действие указа оказалось скудным: в действительности проводилось лишь небольшое совместное патрулирование, поскольку местные власти противились ему. Впоследствии Комитет конституционного надзора подверг указ критике как юридически порочный.[104]

Хотя данный указ ничего не изменил, он иллюстрировал разгоравшийся спор вокруг разделения власти. Могли ли центральные власти отменить распоряжения властей муниципальных и республиканских и запретить мирные демонстрации? Если так, то совместимо ли это с правом на свободу собраний, гарантированному в измененной Конституции? Подпись Горбачева под указом от 29 января ясно указывала, что он больше не является верным последователем власти закона, как убеждал раньше — и как по–прежнему утверждал на словах.[105]

В марте эти вопросы вновь всплыли в сознании, и на сей раз Москва оказалась на грани кровопролития. В ответ на попытку коммунистов сместить Ельцина с поста председателя Верховного Совета РСФСР «Демократическая Россия» призвала к массовой демонстрации в Москве 28 марта, в день открытия сессии Съезда народных депутатов РСФСР, созванного для решения вопроса о пригодности Ельцина к этой должности.

Реакция Горбачева граничила с паникой. Когда московские городские власти отказались запретить демонстрацию, Горбачев издал указ, подчинивший полицию Москвы и окружающей области МВД СССР, а также призвал ввести в Москву воинские части для усиления полицейской зашиты центральной части столицы. Очевидно, КГБ снова сфабриковал донесения, что демонстранты намереваются «штурмовать Кремль».

Как правительство РСФСР, так и городские власти Москвы бурно протестовали: ничто не грозило спокойствию, убеждали они, и, более того, ввод войск в столицу не только создаст прецедент, несовместимый с демократическими нормами, которые перестройка якобы отстаивала, но и создаст обстановку, чреватую насилием. Тем не менее, Горбачев упорствовал.

Нарастала напряженность — увеличивалось беспокойство Вашингтона. Картины с плошали Тянаньмынь всплыли в моей памяти. Утром двадцать восьмого в посольство поступило срочное сообщение для меня: выйти на связь с самым высшим из доступных официальных лиц и предупредить, что всякое кровопролитие создаст серьезное препятствие для улучшения отношений. Хотя я считал, что необходимости в таком послании не было: у Горбачева имелись причины посерьезнее отношений с нами для того, чтобы избежать кровопролития, — я послушно связался с Черняевым и попросил его довести содержание послания до Горбачева. Тот уверил меня, что будут предприняты все меры, чтобы никоим образом не было жертв.

В данном случае наше предупреждение было излишним. Ельцин сам мог позаботиться о себе и своих сторонниках. Большинство народных депутатов РСФСР, прибывших на съезд, были возмущены попыткой Горбачева присвоить себе власть в республике и единодушно проголосовали за приостановку действия Горбачевского указа и требование вывести войска, Когда Горбачев стал настаивать, что войска останутся до следующего дня, съезд распустился и возобновил работу только после вывода войск.

Более 100.000 человек вышли на демонстрацию, невзирая на трескотню официальных предупреждений не делать этого. Но люди были мирными, а солдаты в основном вели себя пассивно. Многие беззлобно переговаривались с демонстрантами. Когда властям нужно было очистить местность, они пускали в ход милицию, а не армию.

29 марта, когда войска были выведены, в очередной раз стало ясно, что Горбачев нанес ущерб собственному положению. Он нарушил строгие рамки законности, чтобы помешать законоправному выражению мнения, прежде всего дабы убрать соперника, нежели поддержать порядок, однако действия его только затруднили достижение его же цели. Положим, оставался некий призрачный шанс, что после единодушного мандата президентству, обретенного на референдуме (который все рассматривали как голосование за Ельцина), съезд проголосует против Ельцина, но шанс этот испарился, когда съезду пришлось заседать в окружении советских войск, которые он не вызывал. И все же, еще оставались люди, которые надеялись на примирение.

В тот день, когда в Москву против демонстрантов были введены войска, Адам Михник, один из интеллектуальных отцов движения «Солидарность» в Польше, брал в Москве интервью у Эдуарда Шеварднадзе, Шеварднадзе выразил глубокую озабоченность тем, что Горбачев, похоже, идет в направлении, противоположном демократии и предсказывал беду, если он и дальше пойдет тем же путем. Но Горбачеву вовсе нет нужды следовать нынешним курсом, уверял Шеварднадзе: если он сумел договориться с Рональдом Рейганом, почему так уж невозможно, чтобы он поладил с Ельциным?

«Наше общество разрывают серьезные противоречия, которые усложняют социально–политические процессы. Между тем подлинной трагедией стало то, что исчез диалог. Без диалога будет невозможно разрешить противоречия.

… Это состояние противоборства способно привести лишь к хаосу и анархии. Если это произойдет, недолго останется ждать, когда на сцене появится диктатор.

… Еще не поздно для диалога между Ельциным и Горбачевым. Нам удалось достичь понимания с американцами. Мы начали диалог с Рейганом… Почему не могут два человека, выходцы из одной и той же страны, достичь хоть какого–то понимания?»

Таким вопросом задавался не один Шеварднадзе.