Джордж Буш берет бразды правления

Имелось несколько причин с оптимизмом ожидать, что администрация Буша по–новому, творчески отнесется к американо–советским экономическим отношениям. И у Джорджа Буша, и у его госсекретаря Джеймса Бейкера имелся богатый деловой опыт и обширный круг друзей в мире бизнеса. Оба были прагматиками и оба, похоже, понимали, какие опасности ждут попавших в тенета правительственной бюрократии. Просто так, без ущерба, игнорировать бюрократию нельзя: от нее зависит осуществление политики, — но ею необходимо руководить твердо, когда необходима новая политика, поскольку сама природа бюрократии заставляет ее продолжать делать то, что делалось всегда.

Имелось также и политическое соображение, которое, я надеялся, привлечет внимание президента к обновлению политической линии. Хотя Джордж Буш был вице–президентом Рональда Рейгана и в этом качестве был тесно связан с разработкой политики Рейгана в отношении Советского Союза, он наверняка захочет придать внешней политике новой администрации собственный почерк. Он не мог просто продолжать политику Рейгана безо всяких перемен: ему необходимо было осуществить нечто важное, скрепленное его собственной подписью.

Однако в отношениях с Советским Союзом у Буша имелось осложнение, которое не доставляло неприятностей Рейгану: ему не доверяли многие из правого крыла республиканцев. Рейгана невозможно было обойти с правого фланга.[46] А Буша — можно, особенно при голосовании в Сенате по ратификации договоров, где ему требовалось располагать двумя третями голосов. Его слабое место — недоверие правых — заставит Буша играть роль крутого парня, дабы угодить своим потенциальным критикам.

Советские руководители усвоили, что могут вести дела с Рейганом, и к 1988 году им с ним было уже удобно и спокойно. Они предпочли бы видеть его президентом и на третий срок, но, раз уж это невозможно, удовлетворились тем, что выборы 1988 года выиграл вице–президент Буш. Они надеялись, что результат выборов означает политику последовательности, этот момент особо подчеркнул Горбачев на встрече и с Рейганом, и с Бушем в декабре 1988 года на Острове Губернаторов в Нью—Йорке.

Еще до того, как Буш вступил в должность, что–то подсказывало мне вероятность некоей паузы политической активности США, Буш, хоть и входил в политическую команду Рейгана по американо–советским отношениям, теперь попробует выработать политику, которую смог бы назвать своей собственной, и в этом случае ему придется приглушить опасения потенциальных критиков справа в том, будто его способно обмануть советское двуличие. Кое–кто утверждал, что перестройка является гигантским розыгрышем, задуманным для того, что укрепить Советский Союз в военном отношении, одновременно разоружив Соединенные Штаты и Запад. Данное суждение не опиралось ни на какие факты и оно противоречило логике, поскольку перестройка ослабляла, а не усиливала Советский Союз в военном смысле, однако сей аргумент являлся политическим фактором в США и с ним приходилось считаться.

Исходя из этого, я сознал, что предстоят несколько месяцев жесткой риторики в Вашингтоне, соединенной с демонстрацией того, что идет процесс доработки нашей политики в отношении Советского Союза: в итоге ей предстояло стать более требовательной. Если бы все эти ухищрения позволили развязать новому президенту руки для еще более активного вовлечения Советского Союза в реформы, они стоили бы непродолжительной затяжки.

Хотя я не получал — да и не ожидал — никаких указаний обсудить данный вопрос с советской стороной, все же счел нужным предупредить, что ей следовало бы приготовиться к некоторому замедлению темпов в наших отношениях и воспринимать ряд первых заявлений нового президента как попытку обезоружить своих критиков, а не как свидетельство ужесточения политики,

Наилучший способ донести свои соображения до руководства, полагал я, это изложить их высокопоставленному советскому лицу, кое–что смыслящему в политике США и способному объяснить те или иные наши шаги. Идеально для такой миссии подходил Александр Бессмертных, один из первых заместителей Шеварднадзе в МИДе, который большую часть своей службы провел в Вашингтоне. Бессмертных был способен понять, о чем я веду речь, знал, как преподнести это Шеварднадзе и Горбачеву, и занимал довольно высокое положение, чтобы свободно получить доступ к ним обоим.

Так что вскоре после наших президентских выборов я пригласил Бессмертных отобедать со мной в Спасо—Хауз. Когда речь зашла об администрации Буша, я предупредил Бессмертных, что хотел бы поделиться с ним личными соображениями. Выразив уверенность в том, что президент Буш, вступив в должность, станет стремиться к развитию сотрудничества, я сказал, что ему все же, возможно, придется время от времени выступать с грозными заявлениями, чтобы избавиться от упреков в «слабости». Если такое произойдет, советским руководителям лучше не делать вывод, будто Буш утратил интерес к конструктивным переговорам, а понять, что он прокладывает путь к более близким отношениям. Тем временем, я выразил надежду на то, что советские руководители воздержатся от действий, которые американская общественность могла бы принять за конфронтационные, поскольку они только усложнили бы Бушу разработку грядущей политики.

Бессмертных уверил меня, что у советской стороны и в мыслях нет идти на конфронтацию. Напротив, для СССР существенно важно улучшение отношений. Похоже, он понял, что я имел в виду, говоря о возможной грозной риторике, но напомнил мне, что Горбачеву тоже приходится считаться с политическими проблемами у себя дома и опрометчивые высказывания с нашей стороны осложнят для него достижение соглашений с нами,

Тем не менее, на протяжении весны 1989 года и Горбачев, и Шеварднадзе выражали беспокойство о том, в каком направлении станет развиваться политика США в президентство Буша.[47] Буш регулярно успокаивал Горбачева общими уверениями, как и в телефонном разговоре через несколько дней после вступления в должность, однако в американской политике явственно было заметно похолодание, а по ряду вопросов она становилась более требовательной. Советские руководители могли бы с пониманием отнестись к естественному перерыву в несколько недель, пока новый президент готовится и определяет курс, однако почти полная замена внешнеполитической команды Рейгана и месяцы «пересмотра политики» в 1989 году заставили их понервничать. Бессмертных вместе с другими «американистами» пытались убедить начальство, что Буш вернется к миролюбивой политике Рейгана, зато неверившие в улучшение отношений с США, такие как шеф КГБ Крючков и высшее военное командование, использовали «паузу» (так ее стали называть в Москве) как доказательство отсутствия у Буша намерения честно вести дела с Советским Союзом.

————

К январю стало ясно, что Буш почти полностью сменит внешнеполитическую команду Рейгана. С точки зрения кадрового состава, замена походила на ту, какая обычно происходит, когда президентство переходит к оппозиционной партии, а не на тот нормальный ход вещей, когда побеждает кандидат президентской партии. Случившееся меня не удивляло. Проработав в Белом Доме более трех лет, я имел представление о натянутых отношениях между «людьми Рейгана» и «людьми Буша» — хотя сам, будучи профессионалом, державшимся в стороне от партийных пристрастий в политике, вполне ладил с обеими группировками.

Тем не менее, ожидая от Буша замены большей части членов Кабинета и их ближайших сотрудников, я не был готов к его тактике, которая куда больше напоминала враждебные захватнические действия, чем переход к новому на основе сотрудничества. Дважды во время переходного периода я побывал в Вашингтоне, но, если не считать одного визита к избранному, но еще не вступившему в должность президента Бушу вместе с Андреем Сахаровым, так и не мог пробиться на прием ни к одному из лиц, назначенных им руководить новой внешнеполитической командой. Все они были многоопытны и хорошо представляли общее положение дел, однако никак не могли быть полностью осведомлены о многом из происходившего в то время в Советском Союзе и — в особенности — о растущем потенциале американского влияния на развитие событий там. Меня удручала невозможность обсудить эти проблемы с новыми творцами политики.

Вернувшись в Москву, я попросил сотрудников посольства подготовить всесторонний обзор произошедшего в Советском Союзе в последнее время и подумать о способах, которыми Соединенные Штаты могли бы с пользой для себя на это отреагировать. Несколько докладов были уже отправлены, когда президент Буш объявил, что готовится к всестороннему политическому анализу наших отношений с Советским Союзом.

Поскольку представить свои соображения новой команде мне лично не удалось, я решил предложить новой администрации свои рекомендации в серии личных посланий, причем заранее, с тем чтобы от них была польза во время политического анализа на уровне всего правительства. Штат посольства составляли сотрудники, о каких любой посол мог только мечтать, однако, как было мне известно, ничто не может заменить суждения главы миссии. Известно мне было и то, что никакое послание не будет — по содержанию, стилю, нюансам — доподлинно моим, если я сам не составлю его вчерне.

Еще до второй мировой войны наше посольство в Москве приобрело для отдыха сотрудников участок в четыре акра в деревне Тарасовка, откуда на машине примерно за час можно добраться до Кремля. Ребекке и мне нравились располагающие к покою окрестности, и в свои прежние годы в Москве мы с детьми ездили туда на выходные и по большим праздникам. Когда в 1981 году я стал послом, мы получили возможность проводить там почти все субботние вечера и воскресенья.

Впрочем, после нашего возвращения в Москву в 1987 году мы редко выкраивали время для дачи. Служебные обязанности в Москве, поездки в разные другие места занимали практически все выходные, и в праздники наша работа тоже не прекращалась. Тем не менее, я понимал, что рекомендации новой администрации нужно готовить быстро, если иметь в виду хоть какую–то пользу от них при принятии политических решений. На последние январские выходные я отменил все встречи и поездки, с тем чтобы отправиться на дачу и там, среди заснеженных сосен и берез, собраться с мыслями.

В пятницу вечером мы с Ребеккой отправились в Тарасовку, взяв с собой провизии на два дня, кипу желтых блокнотов и авторучку. Никаких документов, никакой справочной литературы я с собой не брал. Если имевшегося у меня в голове недостаточно для анализа и рекомендаций, то заполнять пробел было слишком поздно.

В пятницу вечером, после ужина, я принялся набрасывать основные тезисы того, о чем собирался сказать. Затем, с субботнего утра, я работал по два–три часа подряд, прерывался на полчасика, отправляясь бродить по тропинкам, протоптанным в снегу, привозя на тачке дрова в дом или просто любуясь на пламя в подобии камина, десятки лет назад сооруженного русским мастеровым из обычной русской печки. Большинство идей пришло мне в голову во время перерывов.

К воскресному дню я подготовил детальные наброски трех пространных телеграмм и черновые варианты первых двух из них. Вечером я возвратился в Москву с пачкой весьма помятых желтых листов, которые во время прогулок засовывал в карман куртки, а ночью прятал под подушку. Я сомневался, что Советы хоть что–то приобретут, ознакомившись с моими рассуждениями, но все же предпочитал держать их подальше от чужих глаз.

На следующий день секретарь героически расшифровала мои каракули и подготовила удобочитаемый текст. Тогда я разослал черновики и набросок рекомендаций своим ключевым сотрудникам. Мне нужны были их поправки, предложения и дополнительные соображения. Поначалу мы обсудили послания в комнате, защищенной от подслушивания, затем руководитель каждого сектора представил мне письменный меморандум, К концу недели два послания были готовы к отправке в Вашингтон. Потребовалось еще десять дней, чтобы завершить третье. Все послания были моими по стилю и содержанию, но я не написал бы их без множества соображений, выдвинутых моими коллегами.

Три послания касались, соответственно, развития внутренних процессов в Советском Союзе, развертывания советской внешней политики и рекомендуемых подходов в политике Соединенных Штатов. Я был убежден, что внешняя политика Советского Союза вырастает из его внутренней политики, а потому, прежде чем анализировать поведение страны за границей, следовало понять, что происходит внутри ее самой.

Внутри же этой страны происходила не более и не менее как революция. Определенные партийной конференцией 1988 года задачи по созданию правительства ограниченной власти, по принятию мер для создания представительного собрания, наделенного подлинной законодательной властью, снятие ограничений для общественного обсуждения в средствах массовой информации новых идей и тем, формальный отказ от идеологической подоплеки в борьбе с Западом привели в движение силы, наносившие невосполнимый урон старому строю. Широко развернувшаяся первая в советской истории подлинная предвыборная кампания ежедневно предоставляла свидетельства степени и глубины перемен. Горбачев, я чувствовал, по–прежнему твердо удерживал руководство, несмотря на то, что нарастала оппозиция его политике, и его политическое будущее зависело от продолжения курса реформ.

Поскольку для успеха перестройки необходимы были добрые отношения с Западом, я был уверен, что во внешней политике Горбачев будет и дальше делать упор на сотрудничество с остальным миром. Это означало: если в Восточной Европе образуются реформаторские движения, Горбачев не станет угрожать и не применит силу для их подавления, не принеся при этом в жертву свою внутреннюю политику и, вероятно, собственное положение.

Если консервативным силам и удалось бы свергнуть Горбачева (чего, на мой взгляд, не ожидалось), то даже они не смогли бы пойти на использование силы в Восточной Европе, поскольку это привело бы к широкомасштабным и, возможно, безудержным беспорядкам в самом Советском Союзе, Доктрина Брежнева, таким образом, оказалась мертва, поскольку ее уже нельзя было пустить в ход, как бы того ни желали правящие верхи в Москве.

Мне было известно, что кое–кто в Вашингтоне предсказывал, будто Горбачев долго не протянет, а потому новой администрации не стоит тратить время и силы на переговоры с ним. Я считал такое отношение совершенно ошибочным и указывал, что Горбачев продемонстрировал способность одолевать своих критиков и скорее всего сохранит такую способность в прогнозируемом будущем. Вместо того, чтобы сдерживать его, нам следовало побудить его к попыткам реформ в направлении, отвечавшем интересам США и тех советских людей, чьи подлинные интересы не противоречили нашим. Даже если сомневающиеся окажутся правы, мы ничего не потеряем, если решим как можно больше проблем, пока Горбачев находится у власти.

Следующий аргумент, который я отвергал, состоял а том, будто перестройка это трюк, дабы убаюкивать Запад, пока Советский Союз наладит свою экономику и превзойдет нас в вооружениях.[48] Разумеется, целью перестройки было улучшение советской экономики, однако избранные Горбачевым методы подрывали власть Коммунистической партии и военнопромышленного комплекса в управлении страной. Перестройка могла рассчитывать на удачу только тогда, когда она преобразовывала страну в открытое общество с правительством, контролируемым гражданами. А такое общество никоим образом не могло тратить четверть, а то и больше своего бюджета на вооружения.

Хотя я и был уверен, что цели Горбачева согласуются с нашими, я не был сторонником того, чтобы оказывать политическую поддержку ему лично. Мы станем обманывать самих себя, считал я, если уверимся, будто способны отбирать и подбирать советских руководителей; такое под силу только советскому политическому процессу. Демонстрация с нашей стороны фаворитизма по отношению к личностям могла лишь навредить им у них на родине. Я же предпочитал поддерживать определенные цели и политику. Если кто–либо из советских руководителей отстаивал (во имя своих собственных интересов) то же, что и мы, и тем самым выгадывал кое–что от сотрудничества с нами, — прекрасно, однако поддержка наша должна быть направлена на политику, а не наличности.

Я рекомендовал продолжить переговоры на основе программы из четырех пунктов, оправдавшей себя во время администрации Рейгана, но к ней следовало бы прибавить две категории: по–моему, процесс ускорился бы, прибавь мы к обсуждаемому экономическое сотрудничество и более тесное партнерство в решении таких транснациональных проблем, как терроризм, распространение наркотиков и нанесение ущерба окружающей среде.

Я рекомендовал, исходя из соображений необходимости для нас сдвига в сторону экономики, нацеленной на потребление, срочно провести комплексное исследование и выявить меры, благодаря которым Советский Союз мог бы войти составной частью в мировую экономику. Такое исследование, надеялся я, можно было бы использовать для консультаций с нашими европейскими и азиатскими союзниками, с тем чтобы согласовать с ними подходы к тому, что вырастало в крупную международную проблему. Проведи мы всю эту подготовительную работу быстро, то уже к осени вовлекли бы советских руководителей в обсуждение совместных мер, какие могли бы быть предприняты и нами, и ими. Если они оказались бы готовы уменьшить потенциальную военную угрозу нам и нашим союзникам, готовы избрать реалистический путь для присоединения к остальному миру, мы могли бы облегчить этот процесс, оказав поддержку в узловых вопросах.

Еще я рекомендовал проводить ежегодные встречи на высшем уровне, Они позволили бы нашим лидерам быть в курсе размышлений друг друга и благотворно сказывались бы на переговорном процессе.

Третья рекомендация вытекала из растущего сепаратизма во многих регионах Советского Союза. Глядя из нашего посольства в Москве и генконсульства в Ленинграде, мы пытались не отставать от происходящего в стране, население которой составляли люди более ста национальностей, которая протянулась через девять часовых поясов и выказывала все больше и больше признаков этнического и регионального сепаратизма. Располагая средним по величине посольством и намного меньшим консульством, никоим образом нельзя было уделить этой громадной территории того внимания, которого она заслуживала. Вот почему я предложил открыть несколько небольших учреждений, со штатом из четырех–пяти американцев в каждом, в административных центрах регионов. От них требовалось: следить за развитием событий и обозначать присутствие США, что не предполагало ни секретной документации, ни защищенных комнат для бесед, ни шифропереписки. Если нашим представителям потребуется послать конфиденциальное сообщение, они смогут приехать в Москву и отправить его из посольства.

————

Наши коллеги в советском отделе государственного департамента сообщили, что послания мои были хорошо восприняты и принесли пользу: в них новой администрации был впервые представлен всесторонний взгляд на ключевые вопросы наших отношений с Советским Союзом. Вместе с тем, если не считать предложения добавить к уже обсуждаемым транснациональные вопросы, рекомендации, похоже, мало повлияли на политику, которая в ближайшие месяцы постепенно явила себя миру. Особенно сильное сопротивление, в частности, вызвали советы использовать экономическое давление для того, чтобы быстрее подтолкнуть Горбачева к разоружению и рыночным реформам.