2006/11/16
2006/11/16
В серебряных утренних сумерках Собака тащила меня на поводке через дворы и ныла, попутно заглядывая во встречные подвалы, о том, что жизнь её не удалась, и счастье пробежало мимо, даже не взглянув в её сторону.
— Ну, какое счастье-то, какое счастье? – вздыхала я, пытаясь тормозить каблуками и разбрызгивая на бегу подтаявшую коричневую грязь. - Вон то драное, кудлатое чудище – это счастье, да?
«Я его люблю», - вздыхала в ответ собака и вяло, без удовольствия, огрызалась на встречного голубя.
— Я понимаю, да… Но что же делать, если он такой? Если он испугался серьёзных отношений?
«Нет, это он меня испугался. Я – уродливое, никчёмное создание».
— Брось. Ты отлично знаешь, что ты красавица. А он – просто струсил. С мужчинами это случается сплошь и рядом, их нельзя за это винить… «Господи, он такой милый, такой несчастный. Таких уже мне больше не видать».
— Встретишь ещё – какие твои годы? Вот мне уже – это да… А у тебя вся жизнь впереди. А с этим… даже если бы у вас что-то получилось.. знаешь, ты не обижайся, но я бы всё равно не одобрила твой выбор. И дело даже не только в отсутствии хвоста и рваном ухе, хотя это тоже, знаешь ли, само по себе показательно. С чего ты, кстати, взяла, что он несчастный? По роже видно, что бандюга тот ещё…
«Не смей так о нём. Я его люблю.»
— Ну, да, да… Извини. Но знаешь, вот если бы ты обратила внимание на Чингара.. Между прочим, он давно к тебе клеится. Красавец, овчар, полковник в отставке.. на границе служил.
«Ты спятила? Ему восемь лет. Он же старик».
— Ну, почему же… Старик – это когда тринадцать.. ну, двенадцать. А он еще очень даже ничего, мужчина хоть куда. Серьёзный, интеллигентный, с медалями..
«Господи, ну почему я такая невезучая? Почему все собаки похожи на своих хозяев? Был бы у меня другой хозяин – была бы я красивая, нахальная и в модном ошейнике с огоньками».
— Другой хозяин не позволил бы тебе валяться с костью на диване! «Можно подумать, что ты позволяешь… Ёлки-палки, ну что за жизнь такая собачья? И во дворах ни души – вымерли все, что ли?.. даже прицепиться не к кому…»
А ноябрь между тем был сказочно хорош. Мелкий рассыпчатый снег облеплял глиняные комья, как сахарная пудра – клюквины, и сосны под снегом приобрели совершенно японский вид. В окнах первых этажей висели белые занавески в мелкий цветочек и стояли толстые довоенные вазы с нарисованными колосьями и серпами. И мужик на детской площадке с таким вожделением разглядывал на свет бутылку дешёвого пива, а потом с таким наслаждением к ней приник, что мы с Собакой заволновались и проглотили слюну.
— Скажите, э, - спросила с акцентом встречная женщина в дешёвой куртке и дорогих сапогах с мушкетёрскими отворотами, - кде тут забор?
— Забор? – задумалась я, оглядывая окружавшие нас бесчисленные заборы разной степени кривизны. – А какой именно вам нужен?
— Э, забор. Хлам, - сказала женщина, улыбнулась, и стало ясно, что она американка. Переспросить её по-английски я постеснялась и принялась уныло озирать кучи хлама, громоздящиеся возле каждого забора.
«Дура, - вздохнула, глядя на меня, Собака. – Она про собор спрашивает. То есть, про храм. Наверное, ей Троицкая церковь нужна. Где батюшка колбасками угощает. Может, она тоже колбаску хочет».
— А, храм! – обрадовалась я. – Идите вот по этой дороге, не сворачивая. Храм будет в конце улицы.
Американка заулыбалась ещё ярче и пошла по дороге к храму. А мы с Собакой пошли домой – пить пиво и валяться с костью на диване.