ДАВНИЕ ПОПЫТКИ УСТРАНИТЬ МЕНЯ

ДАВНИЕ ПОПЫТКИ УСТРАНИТЬ МЕНЯ

Прошли ночь и утро — я никого не видел, кроме надзирателя, приносившего тюремную еду; ответа на свои вопросы я не получил, и во мне проснулись воспоминания о том, что враги и раньше пытались убрать меня, заподозрив в покушении на особу Государя.

Царь был настоящий охотник и охотиться любил в одиночку. Без всяких приготовлений, никого не предупреждая — ни из свиты, ни из ведомства двора, — он уезжал в одно из своих охотничьих угодий и как обыкновенный охотник предавался своей страсти. Правда, из Царского Села выехать на охоту было не так-то легко. Царя окружали несчетные сотрудники тайной полиции и личной охраны, бдительно следившие за каждым его шагом. Поэтому в свои охотничьи экспедиции он выезжал украдкой, ни свет ни заря, вместе со своим наперсником, генералом князем Орловым^{107}, который в таких случаях садился за руль, причем они использовали все средства, чтобы незаметно улизнуть от охраны и из резиденции.

Царь очень любил глухариный ток. Один из лучших токов находился в императорских угодьях в Лисине, расположенном у большого тракта километрах в пятидесяти от Царского Села. Земство проложило грунтовую дорогу, которая сокращала этот путь верст на двадцать, но наша дорога была задумана и построена для нужд деревенских жителей, а отнюдь не для больших и тяжелых царских автомобилей.

Случилось это в феврале 1913 года. Однажды рано утром царь со своим наперсником незаметно для окружающих улизнул из резиденции — выехал на своем «мерседесе» в Лисино на ток.

Поскольку еще до полудня царь должен был принять министров, времени у него было относительно мало. Поэтому он свернул на грунтовую дорогу, притом, несмотря на скверное ее состояние, с большой скоростью. Вдобавок нужно было проехать через маленький, выстроенный минувшей осенью легкий деревянный мостик. Сам по себе он был в хорошем состоянии, но стоял на суглинке и по причине зимних холодов слегка поднялся и сместился. Автомобиль на полной скорости пронесся по мостику, который затем с одного края подломился, однако же седоки ничего не заметили.

После охоты царь с той же скоростью помчался назад. Такого натиска мост уже не выдержал, случилась авария. «Мерседес» разбился, царя и Орлова выбросило из автомобиля; по словам царя, его, как мяч, швырнуло на дорогу. Оба охотника чудом остались невредимы, но ружья и авто были разбиты вдребезги. Генерал князь Орлов нашел в ближайшей деревне крестьянскую телегу и на ней доставил царя в Царское.

Около шести — мы еще крепко спали — громкий звонок телефона поднял нас с постелей. Перепуганная столь ранним звонком, моя жена поспешила к аппарату. А потом позвала меня: генерал В.^{108} хотел поговорить со мной.

Генералу В., коменданту дворца, подчинялись тайная полиция и охрана, которым надлежало стеречь особу Государя и защищать; иными словами, на нем лежала ответственность за безопасность Его величества. Генерал был зятем министра двора графа Фредерикса и отнюдь не питал ко мне расположения; этот славянофил и русский националист не терпел меня уже за то, что я немец, а кроме того, у него было владение в Царском. Мало того, он считал нанятых мною сотрудников земства политически неблагонадежными. Я набирал на те или иные должности только дельных специалистов — главное, чтобы люди были честные, на которых можно положиться. Общение с «политическими» в Сибири научило меня, что личная порядочность и честность не зависят от политических убеждений. Я руководствовался правилом: земский чиновник должен быть человеком порядочным и честно выполнять свои обязанности на службе земства, политикой ему заниматься незачем.

Петербургский губернатор Зиновьев^{109}, предшественник графа Адлерберга, разделял эту мою точку зрения и утвердил предложенных мною кандидатов. Земству разрешалось брать на работу только лиц с политически безупречной репутацией. Зиновьев полагался на свое собственное и мое знание людей, и мы ни разу не пожалели о своем выборе. В. был «черносотенец», т. е. ультрапанславист и соратник Дубровина. Достаточно сказать, что он был из тех приближенных царя, которые тотчас покинули его, едва он попал в плен^{110}. Дальнейшие комментарии излишни.

Когда я подошел к телефону, генерал В., не здороваясь, закричал: «Вы знаете, что на вашей дороге в Лисино, на мосту, царь наехал на бомбу, подложенную вашими агентами? Вы за это ответите!» На мой вопрос: «Жив ли Государь?» — он ответил: «Да, но он уцелел чудом». На следующий мой вопрос: «Он что, тяжело ранен?» — я ответа не получил, генерал бросил трубку.

Я немедля позвонил жандармскому полковнику фон П., начальнику уездной жандармерии, и земскому инженеру Покровскому, ведавшему этой дорогой, и попросил их тотчас выехать вместе со мной к означенному мосту. Очень скоро мы на моем авто прибыли к месту аварии.

Там мы сразу установили, что причиной аварии был не взрыв, а исключительно неосторожная езда с превышением скорости. Жандармский полковник в точности записал все факты, и мы втроем подписали протокол, который я намеревался безотлагательно направить в ведомство двора. Но дело до этого не дошло. Когда я вернулся домой, жена встретила меня известием, что флигель-адъютант Дрентельн^{111}, личный секретарь Государя, от имени Его величества передал ей приказ, что об инциденте на лисинской дороге надлежит хранить полное молчание. Император не пострадал и знает, кто виноват. Моей жене тревожиться за меня не стоит. Государь разъяснил В. ситуацию и велел ему позаботиться, чтобы общественность не проведала об этом инциденте.

Флигель-адъютант Дрентельн, преданный слуга императора и близкий его друг, как человек пользовался всеобщим уважением и по праву считался джентльменом во всех отношениях.

Так эта история с «покушением» была закончена и забыта навсегда.

Через несколько месяцев, объезжая свой уезд, я случайно встретился с царем в парке Павловска. Он совершал утреннюю верховую прогулку в сопровождении офицера-конюшего. Я знал, что во время таких прогулок царь встреч не любит, но свернуть здесь было некуда. Поэтому я вышел из автомобиля, стал рядом и приветствовал Государя, когда он проскакал мимо.

Увидев меня, царь остановил коня, погрозил мне кулаком и сказал: «Граф Кейзерлинг, с вами у меня особые счеты!» Засим он подозвал своего спутника, спешился и передал ему коня, со словами: «Мне нужно поговорить с графом, подождите меня здесь».

Во время прогулки по аллеям парка император сказал: «На ваших треклятых земских дорогах можно шею сломать. Вы хотя бы предупредительные таблички ставьте возле ваших мостов, чтобы люди остерегались по ним ездить. Каждый раз, как приходится ездить по вашим дорогам, я сержусь и ругаю вас и ваше земство. За что мы так много платим, если ничего не делается?»

Прежде всего я выразил Государю мое глубокое сожаление по поводу аварии на нашем мосту и в оправдание сказал, что эта дорога была построена быстро и только для нужд местного крестьянства, а не затем, чтобы по ней ездили тяжелые автомобили, да еще на полной скорости.

Царь улыбнулся: «Вам не в чем оправдываться, я знаю, как все произошло и кто виноват, — он показал на себя, — но согласитесь все же, о крестьянах вы печетесь больше, чем обо мне. Моих потребностей вы в расчет не принимаете. Вспомните ваши дороги в районе маневров Красное Село, в окрестностях полигона Колпино, мне приходится ездить по ним из года в год, а ведь они, по сути, совершенно непроезжие».

Я отвечал, что эти дороги имеют значение только для военных, а не для жителей уезда и потому земство не в состоянии ремонтировать их за свой счет, ибо оно обязано заботиться в первую очередь о своих налогоплательщиках.

Государь остановился. «Но ведь я самый крупный ваш налогоплательщик и потому тоже вправе требовать ремонта дорог, по которым езжу, и я хочу, чтобы эти дороги привели в порядок».

Я ответил, что приказы Его величества земство, конечно, выполнит и что для земства большая честь преподнести Государю такой подарок. Однако в данном случае Его величество заблуждается: как сам император, так и вся императорская семья освобождены от всех налогов, и земство не вправе облагать поборами собственность императорского дома, а стало быть, от царя земство не получает ничего.

Для Государя это была новость: «В таком случае вы правы; кто ничего не платит, тот не может ничего требовать. Подарков от вашего земства мне не нужно, но дороги необходимо привести в порядок. Достаньте блокнот и записывайте…»

Под диктовку Государя я записал дорожные участки, какие он хотел видеть отремонтированными, и удивился, сколь точно он знает, где необходим ремонт или новое строительство. В заключение император сказал: «Запишите еще одну дорогу — от Гатчины к Форелевому ручью. Моя матушка жалуется, что в одном месте там сплошной песок, на авто можно проехать лишь с большим трудом, а это отравляет ей всю радость рыбной ловли».

Я записал все пожелания Государя, и он сказал: «Теперь составьте мне точную смету строительства, ремонтных работ и дальнейшего содержания перечисленных дорог и в запечатанном конверте с надписью Лично Государю передайте флигель-адъютанту Дрентельну. Иных сведений или ходатайств прилагать не требуется! Мое решение вам сообщит князь Оболенский»^{112}. Князь Оболенский был шефом кабинета Его величества и управлял его финансами.

В ходе дальнейшей беседы Государь сказал, что санитарные ведомства его резиденций при возникновении эпидемий и инфекционных болезней всегда указывали, что виновато здесь уездное земство, которое не заботится о недопущении в города таких болезней.

Тут Государь попал в больное место. Земство всегда стремилось получить разрешение на постройку больниц и специальных инфекционных госпиталей в самих городах или их окрестностях. Ведомства двора, однако, постоянно чинили этому препятствия, ошибочно полагая, что сосредоточение больных повредит городам. Ближе десяти верст к резиденциям мы больниц не имели.

Этот разговор дал мне возможность обратиться к Государю за решением этого принципиального спорного вопроса. Государь не только признал правоту земства, но и решил, что единственное средство для защиты резиденций — сооружение хороших земских больниц вблизи от городов.

То, чего мы добивались не один год, Государь даровал нам затем без всяких просьб с нашей стороны; он снял упомянутый запрет, и мы получили два больших — по 5 га — участка под строительство в Павловске и Гатчине, а также всю необходимую для строительства древесину — безвозмездно, из императорских лесов.

Мне также удалось убедить императора, что земства отнюдь не гнездилища революции, но, согласно своему назначению, органы самоуправления, которые на пользу населению занимаются исключительно вверенными им благотворительными заведениями и культурными задачами и стоят совершенно вне политики, храня верность императору. За мое земство и моих сотрудников я могу поручиться.

Засим Государь спросил меня: «Вы вправду в этом уверены?» Когда я подтвердил, он на прощание подал мне руку и заметил: «Ваша уверенность радует меня».

Вскоре после этого я услышал, что император — до сих пор такого не бывало — во время маневров посетил одну из вновь построенных школ вблизи Красного Села и присутствовал на уроках. Двум молодым учительницам и учителю он выразил благодарность за хорошее преподавание и дисциплинированность детей.

До тех пор Государь смотрел на все, что касается земств, глазами своего реакционного окружения и держал их от себя на расстоянии как нечто враждебное.