Три попытки

Три попытки

Между тем, в кино бестолковщина и перестраховки постепенно становились нормой жизни. Проекты будущих фильмов оценивали теперь по степени «проходимости», а эзопов язык стал, можно сказать, государственным языком не только в кино, но и по всей стране. Тут уж логики не жди! Надейся только на количество попыток – а вдруг проскочишь!

Попытка номер один!

Когда-то, еще на съемках фильма «Здравствуй и прощай», Боря Брондуков рассказал нам смешную историю про своего отца. Отец его был деревенским чудаком и вечно что-нибудь изобретал. Однажды он заперся в сарае и взялся что-то сооружать. Односельчанам он сообщил, что делает машину, которая будет вечно и безостановочно крутиться и крутить общественную мельницу, а та будет бесплатно молоть муку для всего села. Селяне про перпетуум-мобиле ничего не знали и Брондуковскому отцу поверили. По приказанию Брондукова-старшего, жители стаскивали в сарай железяки и колеса. Он потребовал для полного завершения машины все имеющиеся в наличии колеса, и деревня разъезжала летом на санях. В ожидании грядущего благополучия, жители бездельничали и пьянствовали. Местный мироед, владелец собственной мельницы, тоже не знал про перпетуум-мобиле и в борьбе с конкурентом на всякий случай брондуковский сарай спалил. Старший Брондуков едва спасся. Вот такая грустная и смешная история. Мы попытались и написали сценарий. Сценарий у нас с Мережко получился хороший, но затея была пресечена в корне. Нам приписали «пародию на революционный процесс переустройства села». Такое сразу и не выговоришь! Покойный Боря Брондуков часто с горечью вспоминал потом о нашей затее. Для него это была бы звездная роль!

Попытка номер два!

Я предложил экранизировать повесть А. Житинского «Снюсь». В ней рассказывалось о некоем младшем научном сотруднике, который обнаружил у себя способность транслировать другим собственные сновидения. Узнав об этом, знакомые и коллеги стали просить от него красивых и увлекательных снов, чтобы отвлечься от прозы жизни. Каждый требовал свое, но часто герой непроизвольно видел сны обличительные и, так сказать, нелицеприятные. Отношения с окружающими у него осложнились. Объявился деловой человек и стал использовать способности героя в корыстных целях. В конце концов, герой свою фантастическую способность потерял.

В Госкино долго уклонялись от моего предложения. Особенно сопротивлялся замминистра Борис Павленок. Он был просто неуловим. Я решил его все-таки накрыть на приближавшемся съезде кинематографистов. Съезд должен был собраться в Кремле, и я надеялся, что там непременно объявятся все кинематографические начальники.

Несмотря на то, что жили мы все беднее, кремлевские мероприятия становились все пышнее. Каждого из участников съезда снабдили красивым именным портфельчиком для деловых бумаг, и, преодолев охрану у Спасских ворот, мы проникали в Большой Кремлевский дворец. В ожидании начала заседаний мы солидно прогуливались по кремлевским палатам, помахивая своими портфельчиками. Постепенно портфельчики тяжелели. Вместо документов там уже лежала дефицитная парфюмерия, а у семейных и многодетных кинематографистов там покоились длинные розовые сосиски, вкусно пахнувшие настоящим мясом. Всем этим запасались преимущественно москвичи, хорошо знавшие разные кремлевские киоски и буфетики. Провинциалы же только таращили глаза на позолоту, им было и так хорошо – они чувствовали себя приобщенными к высшим сферам. Ведь здесь прогуливался и помахивал портфельчиками цвет советского кинематографа. Небожители, увешанные медалями, как наш пудель Дарик, шумно приветствовали друг друга.

Виктор Мережко, с которым мы теперь встречались только на съездах, пожаловался мне, что нынешний съезд неудачный – сосиски уже раскуплены. Из черкасского парубка Витя уже преобразился в известного столичного драматурга. На открывшемся заседании все, как всегда, читали по бумажкам свои речи, а остальная публика ожидала следующего перерыва, чтобы опять ринуться к лоточкам-закуточкам. Во время чьего-то выступления, посвященного проблемам кинокомедии, я подсел к Борису Павленку и молча положил перед ним заявку на комедию по книге Житинского. Отказывать в таком священном месте было как-то неуместно, и Павленок сердито завизировал бумагу. Свирепым шепотом он честно предупредил меня, что за мной будут присматривать. В перерыве я вышел из зала с драгоценным грузом. Не сосиски лежали в моем портфельчике и даже не дефицитная колбаса твердого копчения, а разрешение на съемку новой комедии! Я с нетерпением ждал конца съезда и, соответственно, банкета, чтобы похвастаться и отпраздновать с друзьями свою победу. Не возвращаясь больше в зал, я неторопливо прогуливался в кулуарах. Из приоткрытых дверей медпункта видны были развешенные на спинках стульев, поникшие под тяжестью звезд и орденов пиджаки ветеранов кино. Здесь отпаивали тех, кто на съезде был обделен и не приглашен в президиум. Бедные! Они теперь не попадут и на банкет!

О кремлевских банкетах следовало бы рассказать отдельно. Многие мои коллеги очень серьезно относились к этой процедуре. Задолго до начала они вроде бы случайно прогуливались у входа в Георгиевский зал. При первых же звуках торжественного марша нужно было быстренько, но в пределах приличия, пересечь огромный зал и устроиться поближе к заветной перекладине пэ-образного банкетного стола. Именно здесь, у этой перекладины размещалось политбюро и другие вип-персоны. Важно было, чтобы они тебя заметили или хоть кивнули головой. Когда подвыпившие вожди расслабятся, появится возможность пообщаться с ними накоротке, чего-нибудь попросить или просто напомнить о себе. «Рядовые» киношники, наоборот, выбирали уголки поукромнее, чтобы, как следует, выпить и закусить. Нужно было проделать это быстро, потому что через краткое время опять прозвучит бодрый марш. Под эти звуки цепь официантов ловко вытеснит гостей из зала и мгновенно очистит столы. Торжественно угаснут люстры. Ярмарка тщеславия и праздник жизни на этом закончится.

Борис Павленок сдержал слово – за мной хорошо присматривали! Только названий у нового фильма сменилось четыре: «Снюсь» – не годится – «народу будет непонятно». «Баиньки» – как-то игриво. «ЧП в НИИ» – этого нам только не хватало! На названии «Уникум» редакторы утомились и остановились. Изголодавшиеся по смешному артисты снимались с удовольствием. В картине играли: Волчек и Смоктуновский, Богатырев и Леонов, Садальский и Брондуков. Но дела шли со скрипом. Больше всего редакторы боялись снов. Они беспокоились о том, что зрители будут толковать эти сны вкривь и вкось, что они будут искать намеки на всякую антисоветчину и потом клеветать на нашу действительность. Словом, к снам они были беспощадны и удаляли их под всякими предлогами. В результате получился фильм про сны, но без снов. Картину попросту замучили.

В такие дни особо ценишь верность и взаимопонимание своих товарищей. У Леонова была крохотная роль. Даже не роль, а эпизодик. Я часто вызывал его на многочисленные досъемки и пересъемки. При огромной занятости Леонов прилетал издалека, и мы делали в картине всякие заплатки и переозвучания. Он временами уже чувствовал себя неважно, но уговорить его отложить работу было невозможно. Никогда не забуду очень характерный для него эпизод. В «Утиной охоте», в сцене новоселья, мы придумали персонажу Леонова Кушаку длинный танец, в котором он демонстрирует молоденькой партнерше, что он еще мужчина – о-го-го!

– Цыганочку! – закричал Леонов. – Только цыганочку!

В этом танце подвыпившего, бодрящегося Кушака было столько наивной бравады, столько отчаянного желания «выглядеть», что сердце сжималось от жалости, а этому леоновскому танцу не было конца! Я несколько раз пытался остановить съемку, но не решался. И нас, и самого Евгения Павловича остановила какая-то техническая погрешность.

– Дубль? – спросил Леонов.

– Стоп! Это самоистязание! – крикнула Ира Купченко.

– А может быть, все-таки дубль? – повторял Леонов.

Таким же фанатом был и Юра Богатырев. При своей богатырской фамилии и росте он был человеком мягким и даже застенчивым. Он был не только хорошим артистом, но и художником. Об этом мало кто знал. Кажется, жизнь его всегда была заполнена мыслями о работе. Он мог позвонить ночью и спросить о предстоящей сцене или рассказать о чужой роли в чужом спектакле, который его чем-то поразил. На каждую премьеру он обязательно дарил что-нибудь «соответствующее». Вот и сейчас передо мной на столе стоит деревянный утенок, раскрашенный его рукой.

Замученная комедия – уже не комедия. Это уже другой жанр! Многие зрители все-таки что-то поняли тогда в нашем «Уникуме». Я получал хорошие, умные письма. Конечно, мне следовало быть дальновиднее. Пытаться сделать в те времена картину с элементами сатиры – это верх наивности! Так завершилась моя попытка номер два.

Попытка номер три!

Валентин Черных, автор сценария к фильму «Москва слезам не верит» предложил мне поставить его новый сценарий. В нем рассказывалось о любви независимой «свободной художницы» и педантичного офицера-пограничника. Процесс сближения столь разных людей и являлся основой картины. Это была скромная человеческая история, которую можно было сделать с юмором и сочувствием. Я уже упоминал об этой работе. Фильм назывался «Выйти замуж за капитана». На главные роли я пригласил хороших, опытных артистов Веру Глаголеву и Виктора Проскурина, и мы отправились в Днепропетровск.

Почему в Днепропетровск? Потому что это вотчина нашего генсека Брежнева и там, по уверению наших администраторов, было «чуть получше со снабжением». Аргумент, по тем временам, серьезный. Действительно, Днепропетровск был чище и благополучнее многих иных городов. От Днепропетровска вела к столице современная, многополосная автострада. Вдоль нее тянулись ухоженные поля. На полях красовались плакаты с тщательно изображенной кукурузой, подсолнухами, помидорами и т. п. Это было сделано, видимо, для того чтобы проезжающий мимо великий земляк не перепутал божий дар с яичницей, а подсолнух с брюквой. Никак не можем мы все-таки обойтись без вождя, хоть нам кол на голове теши!

Выбирая натуру, я увидел и «образцовый райцентр». На главной площади сиял под солнцем беломраморный райком, беломраморный, но полупустой раймаг и нежилая райгостиница. Никто сюда не заглядывал, потому что незачем – командированные здесь были редкостью. На беломраморной площади золотился бюст генсека. Он был вновь вызолоченный, но почему-то казался полузабытым и никому не нужным. Вернуть «золотое время», видимо, никто уже был не силах.

С Украины мы полетели в Батуми. Здесь к группе присоединился и мой вгиковский однокашник Коля Рыбников. До сих пор его еще узнавали поклонники, но иной раз узнавали с трудом. Коля здорово постарел. Постарел он, главным образом, от тоски по работе. Социальные герои, которых он с блеском играл, ушли в прошлое. Счастлив артист, не потерявший связи с театром. Он всегда в работе и тренаже. Он играет разновозрастные роли и меняет амплуа. Иное дело – киноактер, такой как Рыбников. Он – раб обстоятельств и меняющихся режиссерских пристрастий. Сколько их, моих талантливых современников и сокурсников, осталось невостребованными! Я пригласил Николая на небольшую роль пенсионера-склочника. Он буквально накинулся на работу: что-то без устали придумывал, предлагал и очень переживал за результат. Результат получился отличный. Рыбников – есть Рыбников. Ему очень не хотелось расставаться с ролью, с привычной киношной суетой, со своей жизнью. Николай скончался вскоре после завершения нашей картины.

Батуми мне показался каким-то поникшим, не курортным. В гостинице «Медея» разворовано было все, что можно: ручки от дверей, выключатели, электропроводка. В загаженном номере от пола по стене шли следы от кроссовок. Они поднимались все выше, достигали потолка и шли уже по потолку. Для этого автору затеи пришлось, видимо, проделать гигантскую работу. Зачем и почему он так трудолюбиво гадил? От безделья? В знак протеста? По крохам накапливалось впечатление, что вся страна живет спустя рукава, только сегодняшним днем, словно чего-то ожидая.

Пограничная застава, которую мы должны были снимать, находилась далеко в горах, на границе с Турцией. Добраться до нее можно было только на вертолете. Зимой она вообще недоступна. Там шла своя особенная жизнь. Нужно было служивым и границу охранять, и самим выживать, потому что помощи ждать было неоткуда. Нищала не только страна, но и армия. Пограничники разводили свиней, выращивали овощи и кукурузу – жили натуральным хозяйством. Но независимо от того, что делалось далеко внизу, в оцепеневшей брежневской державе, пограничники регулярно уходили в дозоры, а часовой у символического пограничного столба заступал на пост, как стойкий оловянный солдатик. Хотелось сделать фильм об этих людях с уважением и сочувствием.

Когда мы завершили картину, я был приглашен в политуправление погранвойск. Многозвездный генерал долго благодарил меня за «образ типичного боевого капитана», но попросил, чтобы капитан еще и не пил и не курил.

– Исправьте нам это дело, – важно сказал генерал, – с помощью комбинированных съемок!

Я сказал ему, что это глупость. Генерал замолчал, грубость стерпел и больше не командовал. Все-таки, в стране что-то определенно происходило: не то изменялось, не то разваливалось. Во всяком случае, моей «третьей попыткой» – этим последним нашим фильмом я был доволен. Вера Глаголева в своей воинственной беззащитности была в фильме очень достоверна и мила. Таким образом, к моей серии женских персонажей прибавился еще один симпатичный фигурант.