«ЧИНОВНИК ДЛЯ ОСОБЫХ ПОРУЧЕНИЙ» (ПОСЛЕСЛОВИЕ РЕДАКТОРА)

«ЧИНОВНИК ДЛЯ ОСОБЫХ ПОРУЧЕНИЙ»

(ПОСЛЕСЛОВИЕ РЕДАКТОРА)

«Как чиновник для особых поручений я постоянно нахожусь в разъездах»

А. Кейзерлинг.

«Я прожил бурную жизнь, полную горя и радости, успехов и неудач. Беззаботное мое детство прошло в родительском доме в Станнюне, большом литовском поместье отца, в Митаве и в разных немецких школах, затем были годы учебы в Дерпте, а после университета — служба в Петербурге, в министерстве финансов. По счастливому стечению обстоятельств еще в 1886 году — мне было тогда 25 лет — приамурский генерал-губернатор барон Андрей Николаевич Корф призвал меня к себе в Хабаровск, что на дальнем востоке Сибири, на должность чиновника для особых поручений…» — так начал Альфред Кейзерлинг «свой раздел» в «Книге Кейзерлингов» — публикации семейных хроник, вышедшей в Берлине в 1944 году (Das Buch der Keyserlinge. An der Grenze zweier Welten. Berlin: Suhrkamp Verlag, 1944). Его воспоминания дополнили и продолжили опубликованную ранее книгу «Граф Альфред Кейзерлинг рассказывает…» (Graf Alfred Keyserling erz?hlt… Kaunas-Leipzig: Ostverlag der Buch-hand-lung Pribacis, 1937). Только сегодня, в начале нового века, изложенные в этих двух книгах воспоминания курляндского дворянина, отдавшего несколько десятилетий своей бурной жизни исполнению обязанностей чиновника Российской империи, оказываются доступными и российскому читателю.

В одном произведении читателю предлагаются автобиография, мемуары, этнографические записки, исторический источник (материалы к литературным портретам российских государственных деятелей и истории русской каторги), фрагменты документального детектива. Содержащихся в воспоминаниях графа Кейзерлинга фактов, занимательных описаний, сильных характеров и неожиданных поворотов сюжета хватило бы для создания увлекательного исторического романа. Действующими лицами повествования, помимо «массовки» — каторжников, амурских казаков, бурятских коневодов, монгольских лам, сибирских «инородцев» и т. д., — являются реальные исторические лица, государственные деятели, оказавшие влияние не только на судьбу Альфреда Кейзерлинга, но и на судьбу России: престолонаследник, а затем император Николай II, экс-министр Булыгин, министр Маклаков и будущий премьер-министр Львов, генерал-губернатор Корф и губернатор Адлерберг, принц Ольденбургский… Это только те, чье вмешательство оказало прямое, положительное или отрицательное, влияние на жизнь автора. Помимо них Кейзерлинг вскользь упоминает или более подробно вспоминает о многих известных людях, с которыми сводила его судьба — меценате Сибирякове, востоковеде Ухтомском, адмирале Алексееве, издателе Борисе Суворине, не говоря уже о тех более скромных героях повествования, которые обозначаются автором только по именам, фамилиям или прозвищам («каторжник Орлов», «повар Руперт», «Агасфер», «Перс»), либо — в силу ли каких-то тайн, которые граф не считал возможным открывать, но скорее по причине ослабевшей памяти или казавшейся незначительности их имен, — скрыты под инициалами Л., С., N., N.N., либо обозначены по должности, национальности или социальному статусу — «бурятский студент», «хутухта», «адъютант», «молодой князь-арестант»…

Помимо героев этого «автобиографического романа», обращают на себя внимание те обстоятельства, в которых им — героям — приходится действовать. «Декорации» большей части книги — амурская каторга конца 80-х — начала 90-х гг. XIX в. Жанр тюремных рассказов в русской литературе не нов (начиная с «Записок из Мертвого дома» Достоевского, рассказов Короленко и малоизвестного ныне «В мире отверженных» Л. Мельшина), и даже отдельно взятую забайкальскую каторгу можно считать достаточно документированной (в первую очередь благодаря книге «Сибирь и ссылка» американца Джорджа Кеннана, посетившего эти места в 1885–1886 гг.). Достоевский был очевидцем, но он писал о каторге более раннего периода; Кеннана интересовали прежде всего политические заключенные; Чехов посетил Сахалин в 1890 г., но у него были совсем иные задачи и ему было запрещено общаться с политическими. По отношению к Чехову Кейзерлинг — очевидец изнутри, не столичный корреспондент с ограниченными инструкцией возможностями (Чехов сам писал, что в глазах офицеров охраны «я не имею никакого права подходить близко к каторге и колонии, так как я не состою на государственной службе»), а человек, для которого каторга — часть работы и повседневной жизни; в отличие от Достоевского Кейзерлинг — наблюдатель извне, ибо оказался на каторге не арестантом, а, по его словам (правда, несколько преувеличенным), «полномочным управляющим арестантским ведомством». И тем парадоксальнее читать ту часть воспоминаний, где старый граф вспоминает о собственном недолгом заключении в Петропавловской крепости и восхищается целесообразностью тамошнего тюремного устройства (в большевистской тюрьме в Сибири сравнения с прошлым опытом уже оказываются бессильными).

Эта часть книги — «Заключение в Петропавловской крепости» — единственная, где автор не только воспроизводит события, но и пытается (правда, очень сдержанно и лаконично) восстановить свои впечатления, эмоции, галлюцинации. Эта страница жизни свежа в памяти Кейзерлинга даже спустя двадцать лет, и неудивительно, что подробный рассказ об этих нескольких неделях в одиночной камере ярче, эмоциональнее и подробнее, чем, например, воспоминания о последующих годах мировой войны. Это настоящий шпионский детектив, в основе которого, кстати, оказывается типичная семиотическая ошибка, определяемая как дешифровка сообщения на основе неверного кода. Впрочем, если бы Кейзерлинг и знал слово «семиотика», то методологические проблемы в тот момент интересовали бы его менее всего…

При характеристике Альфреда Кейзерлинга как мемуариста необходимо помнить о значительном хронологическом разрыве между описываемыми фактами, их оценкой и их записью. Как следует из приводимого Предисловия Отто фон Грюневальдта, запись воспоминаний — как об инспектируемой Кейзерлингом амурской каторге 80-х гг. XIX в. и поездке через Забайкалье наследника престола Николая Александровича (будущего императора Николая II) в 1891-м г., так и о революции и послереволюционных событиях — была сделана только в 1935 г.; таким образом, этот разрыв составляет от 15 до 40 с лишним лет. Памяти графа, которому в пору написания мемуаров было уже за семьдесят, можно только позавидовать! Кроме того, запись была выполнена тем же фон Грюневальдтом, «недурно владевшим пером» и, очевидно, подвергшим рассказ своего уже плохо видевшего родственника некоторой литературной обработке (однако сумевшим избежать «романизации»). Тем не менее содержание и стиль изложения позволяют составить впечатление о самом авторе и главном герое.

Альфред Кейзерлинг на протяжении практически всего своего повествования старается оставаться исключительно наблюдателем, причем наблюдателем объективным. Конечно, хронологическая дистанцированность от описываемых событий облегчала эту задачу, но он, будучи свидетелем как личных трагедий, так и исторических переломов, старается избегать эмоциональных всплесков, категорических оценок и глобальных обобщений, но описывает свою субъективную реакцию. Впрочем, реакция его довольно сдержанная — часто создается впечатление, что граф считает нужным просто выразить приличествующие моменту чувства. Он остается почти бесстрастным свидетелем, отстраненным наблюдателем, и даже по поводу политических событий деликатно высказывает только частное мнение. Да эти политические события, в оценке которых историками сломано столько копий, интересуют его лишь в той степени, в какой повлияли на его собственную жизнь. Трудно даже составить политический портрет Кейзерлинга — он монархист, четко соблюдающий придворную субординацию, но отдающий отчет в слабости Николая II (в противовес уважительной оценке Александра III); ни в коей мере не революционер, хотя политическим арестантам отдает дань уважения; не реакционер, не «патриот» (вернее, будучи по крови немцем, оказывается более привязан к Сибири, чем к европейской России) — он просто чиновник, фиксирующий свои наблюдения. «Общение с „политическими“ в Сибири научило меня, что личная порядочность и честность не зависят от политических убеждений. Я руководствовался правилом: земский чиновник должен быть человеком порядочным и честно выполнять свои обязанности на службе земства, политикой ему заниматься незачем». Это обыкновенный человек, живший в бурное время и по роду своей службы оказывавшийся в необыкновенных обстоятельствах, стремясь предельно четко выполнить свои должностные обязанности (характеризуя себя, он отмечает только свое «умение разобраться в сложных делах и быстро их исполнить»). Он —«чиновник для особых поручений». Кажется, что эта должность, с которой начался его послужной список, оставила отпечаток на всю дальнейшую жизнь, и приобретенные на службе под началом барона Корфа качества и навыки и позднее определяли действия, отношения и оценки Кейзерлинга.

Уникальность своего времени, собственной судьбы, возможность стать свидетелем неповторимых событий, ценность встреч с интереснейшими людьми прекрасно осознаются автором мемуаров. Но при этом сам он старается, насколько возможно в рамках мемуарного жанра, оставаться в стороне: он — только свидетель, герои — другие. Вряд ли это сознательная авторская позиция, скорее — следствие природной скромности, дворянского воспитания и придворной школы (отчасти, возможно, и литературного стиля). Его трудно упрекнуть в фамильярности — не «мы с бароном Корфом», но почтительно «барон Корф и я». Характеризуя г-на Моэтуса, он ставит ему в заслугу «основательное знакомство с данными территориями, приобретенное в наших долгих совместных разъездах», но себя при этом ни разу не называет знатоком-краеведом. Рассказывая о пребывании в Германии, он не говорит о своем родстве с местной элитой, а пишет только, что знаком с несколькими семействами, состоящими в родстве с высшим восточнопрусским обществом (но до этого упоминает, что эти семейства — его брат и кузены). Да и главным итогом многолетнего пребывания в Забайкалье в оценке Кейзерлинга оказываются не образцово выполненные должностные обязанности, не красочные впечатления от Бурятии, Монголии, Сахалина, не круг знакомств, не рекомендации начальства и не благосклонность императора, но прежде всего — приобретенный жизненный опыт: «Там я научился стоять на собственных ногах».

Правда, иное дело — пребывание на земской службе. Здесь автор уже прямо говорит о своих заслугах на благо земства, знакомствах в высших кругах, о зависти, о врагах. Лично для него эта служба, эти успехи важнее. Но успехи кажутся закономерным итогом предшествующей деятельности: Кейзерлинг и на земской службе, и впоследствии на работе в Земгоре остается «чиновником для особых поручений» — он получает задание либо берется за предложенный ему род деятельности, а интерес к этим заданиям или новой деятельности вырабатывается в процессе выполнения; свойственные же ему честность, осмотрительность, практичность и очевидная предпринимательская жилка позволяют приспособиться к обстоятельствам и образцово выполнить принятые на себя обязательства, будь то спасение документов из осажденного Порт-Артура, строительство дачного поселка под Петербургом, организация поставок продовольствия из Сибири по заданию принца Ольденбургского, создание «иностранной трудовой коммуны» в большевистском концлагере или выращивание помидоров под Новгородом.

Между тем автор пишет не только об исправлении чужих ошибок (с этого и началась, по его словам, служба «чиновника для особых поручений»), но не стесняется говорить и о своих собственных промахах — в тех случаях, когда эти промахи оказывали влияние на других людей («Впоследствии это мое решение оказалось ошибкой, о которой я горько жалел»). Он старается быть объективным по отношению ко всем: если позволяют служебные полномочия, восстанавливает арестантские семьи и переводит каторжников на «домашнюю работу», использует свой дом в качестве лазарета для умирающего арестованного князя, справедливо полагается на арестантское слово и гарантии политических, но при этом не останавливается перед необходимостью применения телесного наказания. Он исходит из того, что каждый человек — от чиновника до каторжника — должен четко выполнять свои обязанности, и при этом готов уважать их права. Свидетельством тому служит случай с кучером Орловым: «Принуждать Орлова я не хотел, я (…) знал, что должен позволить ему идти своим путем». Аналогичным образом следит граф за соблюдением прав туземных народов Сибири и выполнением правительственных обязательств по отношению к ним.

Эти главы книги, посвященные встречам с народами Забайкалья, Уссурийского края, Приамурья, Монголии, приемам у китайского мандарина, поездке к хутухте в Ургу являются ценнейшим этнографическим источником. Альфред Кейзерлинг понимает, что столкновение с цивилизацией — по крайней мере, в лице артельщиков, обкрадывающих и сгоняющих аборигенов с их территорий, продажных полицейских чинов и православных миссионеров, борющихся с ламаизмом, не потрудясь проникнуть в его сущность, — губительно для туземцев. Правда, для него это прежде всего несоблюдение данных правительством гарантий и нарушение должностных инструкций, но он старается непредвзято, внимательно и точно зафиксировать особенности их быта, одежды, хозяйства, питания, обрядов, отдавая себе отчет, что все эти самобытные особенности неизбежно сглаживаются и исчезают. Характерно, что при этом правительственный чиновник принял точку зрения этнографа или антрополога — посмотреть на чуждую культуру изнутри, опять-таки став свидетелем и осознав ценность своих наблюдений: «Чтобы выполнить мою задачу по-настоящему, нужно было провести среди инородцев определенное время, живя их жизнью. Все, что я тогда увидел и пережил, уже отошло в прошлое…».

Кейзерлинг влюбляется в Сибирь (правда, следует учитывать, что понятие «Сибирь» автор трактует очень узко — для него, по крайней мере в первой части, это прежде всего Забайкалье, а история присоединения Сибири ограничилась походом Ермака). Он уверен, что присоединение этого богатейшего края к России, активизация его освоения и интеграция в российскую экономику приводят к негативным последствиям и что Сибири, располагающей и природными богатствами, и людскими ресурсами, и самобытной традицией землепользования, выработавшей к тому же собственные, отличные от европоцентристских, геополитические ориентиры, было бы намного лучше развиваться самостоятельно. Что годится для европейской России, губительно для Сибири, и особенно это касается большевизма. Не приняв большевистской революции, Кейзерлинг «эмигрирует» в ставшую ему уже родной Сибирь, его воодушевляет возможность отделения Сибири от Советской России, но дальнейшие события приводят к глубочайшему разочарованию, семейным трагедиям, потере имущества (в том числе архивов, дневников, фотодокументов), бесконечному бегству… И только спустя полтора десятилетия, поддавшись на уговоры, Альфред Кейзерлинг решается доверить бумаге «хронику особых поручений» и, уединившись со свояком в эстонском Хаапсалу, вспоминать и диктовать.

Книга Кейзерлинга — практически неизвестный до сих пор на родине автора исторический источник, и в этом качестве нуждается в своем собственном дотошном исследователе, который оценит важность и уникальность воспоминаний «чиновника для особых поручений» и возложит на себя труд сопоставить их с другими документами, проверить факты, составить подробные комментарии, восстановить в ряде случаев последовательность событий и биографии упоминаемых «второстепенных» персонажей, установить личности анонимных «адъютантов», «бурятских студентов», N., С… Пока же важно само «возвращение Кейзерлинга» в Россию, к российскому читателю, для которого, собственно, эти мемуары и писались.

В настоящем издании читателю предлагаются обе книги мемуарного наследия А.Г. Кейзерлинга — Части I–IV (а также «Заключительное слово») взяты из книги «Граф Альфред Кейзерлинг рассказывает…», продолжающие их Части V–VI и глава «Золотые рудники Квантунской области», помещенная с целью восстановления последовательности событий в Часть III данного издания, — из «Книги Кейзерлин-гов». При подготовке подобного издания необходимо было постоянно иметь в виду, что перевод и первая публикация исторического источника в целом ряде случаев обладают правами оригинала, а его изменение и искажение равноценны несанкционированному «соавторству». Редакторская работа свелась к незначительным сокращениям за счет повторов (упоминание одних и тех же событий в различных местах текста), укрупнению излишне дробной первоначальной рубрикации за счет слияния неоправданно мелких параграфов (в этих случаях, как правило, даны «сдвоенные» названия глав) либо наоборот, механическому вычленению самостоятельных хронологических и смысловых частей, позволяющих легче ориентироваться в тексте (так, единая в немецком варианте часть «О сибирской каторге» в настоящем издании разделена на три: «Об амурской каторге», «Сопровождая цесаревича» и «Забайкалье и Сибирь»). Все сокращения, изменения композиции и рубрикации авторского текста сделаны без ущерба для содержания.

Понятно, что личные архивы, документы и фотографии, относящиеся к русской службе графа Кейзерлинга, были утрачены в период Гражданской войны. По этой причине помещенные в книге иллюстрации носят компенсирующий характер: были использованы, в частности, фотографии из архивов Государственного центрального музея современной истории России, Музея-заповедника «Царское Село», документы Российского Государственного Исторического Архива. В Приложении помещены генеалогический экскурс «Графы Кейзер-линги», комментарии и указатели. Хотя встречам с какими-нибудь мальчиком Осейкой или каторжником N.N. автор мемуаров зачастую уделяет значительно больше внимания, чем вскользь упомянутым князьям, губернаторам или товарищам министров, от традиционного для издания мемуаров Именного указателя издатели решили не отказываться.

Перевод книги на русский язык выполнен по немецкому изданию Н. Федоровой и предоставлен К. Экштайном, правнуком графа А. Кейзерлинга, глубочайшая заинтересованность которого в возвращении в Россию наследия своего предка и сделала возможным настоящую публикацию.

Необходимо отметить большую помощь Ю. Берестневой, А. Бычковой, И. Изели и М. Ивановой в поиске и отборе иллюстративного и справочного материалов и подготовке текста. Составители комментариев выражают благодарность заместителю начальника отдела Государственного архива РФ И.С. Тихонову, директору Краеведческого музея г. Пушкина Н.А. Давыдовой и сотрудникам М.А. Мощениковой и Н.А. Корниловой, зав. Сектором Искусства Центральной Азии Государственного Музея Востока Т.В. Сергеевой, сотрудникам Государственного музея-заповедника «Царское Село» Т.З. Жарковой и В. Плауде, сотрудникам Российского Государственного Исторического Архива.