ФИЛАНТРОПЫ

Мне доводилось неоднократно сталкиваться с арестантами и арестантками, которые привлекали внимание спокойным, тихим обликом и своим отношением к администрации и другим заключенным. Они были сострадательны и готовы помочь, что для арестантов отнюдь не типично. Как мне сказали, эти люди долго пробыли в Москве, выучились там чтению, письму и еще многому другому.

Я заинтересовался и от них самих узнал, что в Москве есть господа и дамы, которые посещают арестантов, приносят им съестное и одежду, разговаривают с ними и заботятся как о близких родственниках. Благодаря этим людям они и стали теперь тихими, спокойными и могут вынести все, даже свои великие грехи и тяжкие мысли. Дело в том, что они вновь нашли себя и знали, что Господь помнит о них. После осуждения человек будто падает в глубокий колодец, из которого, мнится, уже не выбраться. Он впадает в безразличие и во всех окружающих, в том числе и в арестантах, видит лишь врагов и мучителей. Когда эти добрые дамы и господа впервые пришли к ним, они и их боялись и не смели говорить о себе. Но господа и не требовали от них рассказа о грехах, как требовали священники, которые тоже приходили в тюрьмы, настаивая, чтобы они молились и осеняли себя крестным знамением. В ту пору это было для них никак невозможно, если б они даже и захотели. Они постоянно чувствовали, что принадлежат теперь сатане и должны подчиняться ему одному; Господь их больше не любит и знать о них не желает, так же как и люди.

Впервые они вновь пришли в себя, увидев, что все-таки есть еще такие, кто не презирает их и не отвергает, а говорят с ними, как добрые матери и отцы со своими детьми. И тогда вокруг ненароком опять стало светло, и им было совершенно нетрудно все рассказать. Мир изменился, они вновь могли осенять себя крестным знамением, преклонять колени перед Господом и молиться. Добрые господа и дамы учили неграмотных чтению и письму, а также рукодельям — вязанию, шитью, плетению, починке платья и обуви, приохотили мыться и держать себя в чистоте. Когда их затем увезли из Москвы, господа снабдили их книгами и разрешили писать им письма. Через арестантов, которые прибывали из Москвы, они получали от этих добрых людей приветы, а иногда и письма. Оттого-то они знали, что по-прежнему есть люди, которые думают о них, любят их и молятся за их грешные души. Все, чему сами научились, они старались теперь передать другим, а помощь товарищам по несчастью полагали блаженством.

Фамилий своих московских друзей эти люди, как правило, не знали, знали только их имя-отчество. На письмах, которые поступали в контору для цензуры и пересылки, значилось: «Его (или Ее) высокоблагородию либо Его (Ее) сиятельству N.N., Московский тюремный комитет»^{21}. Позднее я сообщил этому комитету о моих наблюдениях и поблагодарил за доброе семя, какое они сеют на далекой сибирской каторге. Это были подлинные филантропы и знатоки человеческих душ, а не просто благородные господа, занимавшиеся благотворительностью развлечения ради.